Размещение российской армии в одном из немецких государств дало новый стимул враждебности, с которой теперь широко рассматривали Петра. Летом 1716 года уже имело место почти массовое бегство мекленбургской знати, вызванное притеснением и высокомерием князя Репнина, российского командующего там. Их жалобы в Вену становились все более громкими, и Габсбург все более откровенно ненавидел эту иностранную оккупацию части Священной Римской империи. Ганноверцы были встревожены присутствием такой мощной и потенциально враждебной силы около своих собственных границ; и в декабре Бернсторф предложил имперскому представителю, что русских нужно вытеснить из империи и заключить договор с Польшей, препятствующий их возвращению. У Англии имелось несколько причин для опасений и беспокойства. Петр мог бы поддержать якобитов[68], которые по непосредственным результатам восстания 1715 года казались самой реальной опасностью для режима Георга I. Россия могла бы управлять столь многим на Балтийском побережье, что она получила бы близкое к монополии «обязательно необходимое» количество военно-морских складов, запасов смолы, конопли, и прежде всего высокие деревья сосен, подходящие для мачт и рей, в которых так сильно нуждался британский флот. «Обязательная дистрибуция Ливонии, — убеждал Георга Макензи, новый британский посланник в С.-Петербурге в августе 1715 года, — имеет предельную важность для нас не только для торговых, но и для других поводов, к которым мы не можем быть безразличны». Позволить Петру сохранить С.-Петербург, так же как и Архангельск, значило бы «поставить нашу нацию и флот на его усмотрение»[69]. Одним из важнейших результатов этого внимания к коммерческим вопросам была заметная британская настойчивость в сохранении независимости большого торгового города Данцига, которому, казалось, все более и более угрожал российский задира. Новый российский балтийский флот также встревожил некоторых британских наблюдателей. В 1714 году он выиграл первую существенную победу, нанеся поражение шведам при Гангуте, острове у побережья Финляндии. Разве не мог он вскоре превзойти численностью флоты Швеции и Объединенной Дании вместе взятых и позволить царю стать владельцем Балтики? Это были более или менее нереальные опасения. Но враждебность Георга I и его министров к России была подлинна. Летом 1717 года Петр еще опасался пробудить слишком много неприязни в Западной Европе, и особенно во Франции, которая присоединилась в январе того же года к Англии и Голландии в тройном союзе, чтобы убрать его армию из Мекленбурга.

Опасения и негодование, которые вспыхнули в 1716–1717 годах, не могли полностью успокоиться, пока жил Петр. Его мощь, угрожавшая северу Германии, вместе с его позицией в Польше и его отношениями с Пруссией продолжали тревожить императора. Его контакты с якобитами и рост его флота оставались источником беспокойства в Уайтхолле. Его амбиции в Северной Европе теперь казались большой угрозой европейской стабильности, как и амбиции Испании в Средиземноморье. Наиболее важным, результатом этих чувств был оборонительный союз, подписанный в Вене в январе 1719 года между императором Карлом VI, Георгом I, а также герцогом Ганноверским и Августом II как герцогом Саксонии. Его главная цель состояла в том, чтобы вывести российские силы из Польши и предотвратить их возвращение. В течение февраля, глубоко возмущенный, но не желающий рисковать конфликтом с императором и его союзниками, Петр начал медленно выводить свои полки из Польши, хотя для завершения передвижения потребовалось бы несколько месяцев. Его враги надеялись увеличить свое преимущество далее; и ганноверско-шведский мирный договор в ноябре 1719 года, который уступил Бремен и Верден Георгу I, казалось, открывал путь к дальнейшему давлению на Россию. Джеймс Стэнхоуп, один из двух британских государственных секретарей и теперь наиболее активный из всех противников Петра, надеялся создать широкую антироссийскую коалицию из Ганновера (молчаливо поддерживаемого Англией), Швеции, Саксонии, Пруссии и Польши. Обсуждение возврата Швеции всех территорий, которые завоевала Россия, или возможного возвращения Киева и Смоленска Польше, свидетельствовало о том, что допускалась возможность отказа царя от предложенных ему условий. Адмирал Норрис, командующий британским флотом в Балтийском море, говорил приблизительно в конце года, что имеется «такой мощный альянс, формирующийся сейчас на Севере, будет достаточен, чтобы удержать его [Петра] в пределах границ и, возможно, вынудит царя принять британское посредничество и заключить мир со Швецией»[70].

Это были только мечты. Антироссийский союз никогда не осуществился. Речь Посполитая (в отличие от правителя, Августа II) не подписалась под соглашением в Вене. Без его строгого соблюдения антироссийских полномочий было трудно достигнуть многого; но в феврале 1720 года Петр и Фридрих-Вильгельм I Прусский согласились сохранять нейтралитет так же, как и существующую политическую структуру. Это — первое проявление в истории фактора, который должен был объединять эти две державы в течение следующих двух столетий — обоюдное желание сохранять Польшу слабой и разъединенной. В июле король Пруссии, который самостоятельно заключил мир со шведами в феврале, объявил, что он не будет делать ничего, чтобы помогать Швеции или выступать против России, пока продолжается война. Без Польши и Пруссии никакая антироссийская лига не могла бы иметь реального влияния. Надежды на уход Петра со своих балтийских территорий были теперь простой фантазией; особенно когда Карл VI, как только русские оставили Мекленбург и Польшу, стал намного меньше интересоваться любыми видами эффективных действий против них[71].

Если бы Карл XII прожил больше (он был убит в декабре 1718 года при осаде норвежской крепости Фредериксхалль), возможно, что он согласился бы на русско-шведский мир, даже на такой, который повлек бы тяжелые территориальные потери на восточных берегах Балтики. В октябре — ноябре 1714 года шведский король, после пяти лет добровольного изгнания в Турции, проделал замечательную поездку в карете и верхом, большей частью только с единственным компаньоном, от Демотики во Фракии к Штральзунду, одной из немногих реликвий балтийской империи, все еще остававшейся в руках шведов. В последние годы своей жизни он делал большие усилия, со значительным успехом, пытаясь восстановить шведскую военную мощь. В эти годы активная дискуссия о политической линии, которой Швеции следовало бы держаться для успешной борьбы с врагами, теперь развернулась против самих шведов. С одной стороны, утверждалось, что необходимо сохранить главное, что сделало Швецию, по крайней мере для трех поколений, действительно великой державой, то есть ее позицию в Германии. Чтобы возвратить свои немецкие владения, Бремен, Верден и Померанию, отняв их у пылающих жадностью Ганновера, Дании и Пруссии, имело смысл предложить концессии Петру в обмен на мир и, возможно, даже получить российскую помощь против других противников Швеции. Однако, с другой стороны, против этого можно было бы возразить тем, что царь был наиболее опасным из всех ее врагов. Мир с Данией и Ганновером освободил бы ресурсы для использования против него. Это имело бы важное преимущество в перемещении места борьбы в балтийские провинции, далеко от непосредственно Швеции, таким образом ослабив напряжение войны. А это могло бы также привести в ее обоз британскую военно-морскую поддержку, которая будет очень полезна в любых новых кампаниях, в Ливонии или Эстонии. Шаткая антишведская коалиция должна быть сломлена. Но в каком направлении должно начаться мирное наступление?

Решение было трудным и осложнилось с момента, когда тесно переплелось с династической и фракционной борьбой в Швеции из-за престолонаследия ввиду бездетности Карла XII. Племянник короля, молодой герцог Карл Фридрих Гольштейн-Готторпский, чьи собственные земли были оккупированы датчанами и который надеялся вернуть их, стоял за восстановление шведской власти на севере Германии и был поддержан сильной партией в Швеции. Ему противостоял принц Фридрих Гессенский, который в 1715 году женился на сестре Карла Ульрике Элеоноре (и который в 1720 году стал королем Фридрихом I Шведским), не имеющий никакого личного интереса в немецкой позиции и более сочувствующий идее длительного сопротивления России.