Он не ушел в четыре. Он дождался пяти.

Кабинет окулиста находился этажом выше магазина изделий из кожи. Мистер Ньюмен был один в просторной квадратной приемной. Дверь в конце комнаты была занавешена широкой черной портьерой. Там производился осмотр. Он сел на стул рядом с окном размером с магазинную витрину, достал уже второй за сегодня носовой платок, протер внутреннюю ленту шляпы и снова надел ее на голову, выровняв, как обычно, горизонтально. (Его голова была сплющена с боков, поэтому он никогда не надевал шляпу набекрень, хотя через несколько минут она все равно сама принимала горизонтальное положение. Со временем он поверил в то, что надевание шляпы набекрень делает голову несимметричной, и настойчиво твердил об этом другим.)

Осторожно, так, чтобы не расправилась стрелка на брюках, он положил руки на бедра и посмотрел через широкое окно вниз на улицу. Он отупел от дневной жары. Уже много дней его терзал ужас от мысли о том, что, как сейчас, он будет сидеть, и ждать окулиста. Но, как плод созревает под солнечными лучами, так и он, после того как его осветил луч власти, созрел, чтобы оказаться здесь. Гарган сказал ему прийти сюда и вот он уже здесь и ужас, который таился в нем не мог ожить и обрести силу до тех пор, пока он выполнял то, что ему было велено. Он ждал, уставившись в окно и видя на улице неясные пятна. Мысли складывались в цепочки уводя прочь и он следовал за ними, вспоминая тех, кто подхалимничал и выслуживался лишь бы остаться на плаву, в то время, как он продолжал работать в компании, пусть не получая по заслугам, но не теряя чувства собственного достоинства и так проработал всю депрессию и всю войну. Потому что он строго придерживался правил, исполнял свои обязанности, перенося непрерывные унижения сверху. Он был в безопасности и всегда будет. Когда эта ужасная война закончится он, может быть, даже найдет женщину и женится. Может быть, придется уговорить мать переехать к ее брату в Сиракузы. Может быть…

Он сидел в тихой комнате, уставившись вниз на улицу, которую не мог ясно разглядеть, и перед ним представал необычный, но настойчивый образ – фигура женщины. Она была большой, почти толстой и он не мог разобрать ее лица, но знал, что она близка ему. Она давно обитала в его воображении и, казалось, с особой готовностью возникала перед ним именно тогда, когда долг загонял его в угол. И сейчас ее тело, как всегда в таких случаях, напомнило самый первый раз, когда она ему явилась. Он находился в окопе возле французской границы и сидел он там, в воде уже трое суток. Той ночью к ним в окоп пришел полковник Тафри, сказал, что утром они пойдут в атаку, и ушел. И вот за те нескольких часов до рассвета она и предстала перед мистером Ньюменом, и его руки почти касались ее бедер и изгибов тела. И когда пришло время атаки, он вскарабкался на бруствер и поклялся сохранить свою страсть для нее и свое отношение к ней, потому что это было самым удивительным желанием, которое он когда-либо испытал в своей жизни. Если он когда-нибудь вернется домой, он найдет хорошую работу и будет работать пока не приобретет хороший дом, как те, что в рекламе, и тогда у него будет она, с такими формами и близостью. Но после того как он вернулся домой, он сидел вместе с матерью в их маленькой гостиной в Бруклине и, в опускающихся сумерках, мать тихо говорила о том, как у нее отнимаются ноги…

Голоса в комнате заставили его вздрогнуть и осмотреться. Он никого не увидел. Наконец он понял, что голоса доносятся из-за черной портьеры в углу напротив. Его слух чрезвычайно обострился…

Он повернулся назад к окну. Его трясло. Что произойдет, размышлял он, если человек, такой мужчина как он, просто выйдет на улицу и исчезнет? Не приедет туда, где его ждут. Просто будет ездить по стране в поисках счастья, в поисках… например, суженой? Допустим прямо сейчас, выйти в эту дверь…

В комнату вошли. Он быстро повернулся и увидел, что к нему приближается окулист. Кто-то – какая-то женщина? – выходил в дверь. Он поднялся, моля Бога о счастье, и забыв как обратиться к окулисту доктор или мистер.

– Наконец-то! Я уже начал волноваться, почему вы не приходите, мистер Ньюмен. У вас все в порядке?

– Да, все в порядке! Готовы ли мои…?

– Уже три недели, – голос окулиста доносился из-за стола в другом углу комнаты. Мистер Ньюмен подошел к нему и увидел, как тот перебирает в выдвижном ящичке конверты, в которых были упакованы очки. Он подошел к мистеру Ньюмену и вынул их из конверта.

– Садитесь сюда. Окулист указал на стул перед столом и стал пододвигать другой для себя.

– Я спешу, доктор, я…

– Одну минуту, я посмотрю, подходят ли они вам.

– Все в порядке. В прошлый раз я примерял оправу, – сказал он нетерпеливо. Окулист снова заговорил, но мистер Ньюмен взял очки из его рук. – Мне действительно нужно идти прямо сейчас. Я должен вам восемнадцать долларов, не так ли? – С этими словами он дал окулисту две десятидолларовые купюры, которые приготовил еще в приемной.

Окулист посмотрел на него, потом повернулся и, с деньгами в руке, ушел в смотровую.

На стене рядом со столом висело круглое зеркало. Едва доктор скрылся за черной портьерой, мистер Ньюмен молча шагнул к зеркалу и надел очки. Он увидел только разлитую ртуть, омывающую бесформенное голубое пятно его галстука.

Услышав за портьерой шаги окулиста, он сорвал очки с лица, и запихнул их в карман к носовому платку.

– Я думал о вашем случае, – отдавая мистеру Ньюмену сдачу, сказал окулист.

– И что же? – сдерживая любопытство, сказал мистер Ньюмен.

Продолжая говорить, окулист наклонился к ящику стола, взял маленькую коробочку и вынул из нее два изогнутых кусочка пластика. Он положил их на ладонь, прислонил раскрытую руку к животу и, выпрямляясь, сказал: – Придет время, мистер Ньюмен, когда никто не будет носить такие очки как у вас…

– Я знаю, но…

– Вы же даже не испытали их. Человек, которого беспокоит то, как очки изменяют его внешность, просто обязан добросовестно опробовать контактные линзы.

Мистер Ньюмен слышал это уже не в первый раз и, собираясь уходить, сказал, – Я четыре недели носил их каждый вечер. Я просто не выношу их.

– Многие именно так и говорят, пока не привыкнут, – ныл окулист. – Глазное яблоко естественно отвергает прикосновение любого инородного материала, но глаз это мышца, а мышцы…

Его назойливость заставила мистера Ньюмена поторопиться к двери. – Вы не должны…

– Я ничего не навязываю вам, я только рассказываю…

– Я не переношу их, – мистер Ньюмен с непритворным сожалением покачал головой. – После того, как я их вставлю, каждый раз, когда я мигаю, мне делается плохо. Это неестественно засовывать их в глаза по утрам и смачивать этой жидкостью каждые три часа… Я… ну, это просто выводит меня из себя. Они как будто двигаются в глазах.

– Но они не могут двигаться…

– Но они двигаются. – Теперь он делился ужасным разочарованием, которое пережил за те недели, когда сидел в своей комнате пытаясь приучить глаза к прикосновению линз. Он гулял в одиночестве по ночам с линзами в глазах и однажды пошел в кино, чтобы проверить сможет ли забыть о них во время фильма. – Я даже ходил в них в кинотеатр, – говорил он, – я все перепробовал, но когда я одеваю их, я не могу забыть об этом. Понимаете, прикасаюсь к веку и ничего под ним не чувствую. Это… это изводит меня.

– Ну что ж, – сказал окулист, пряча в кулаке крошечные чашечки и опуская руку, – вы первый так реагируете.

– Я слышал о других, – сказал мистер Ньюмен. – Если даже миллионы пользуются ими, то все равно попадаются люди, которые их не переносят.

– Как бы то ни было, носите очки на здоровье, – сказал окулист, провожая его до двери.

– Спасибо, – сказал мистер Ньюмен и открыл дверь.

– Смотрите, – окулист уронил на пол одну из линз и засмеялся. – Прыгает как теннисный шарик. – Он стоял, указывая на линзу, которая подпрыгнула и мелко дрожала на полу, пока не замерла.