Директор императорских театров Гедеонов решил, разумеется, не без соизволения государя императора, оперу Глинки дать на открытие театра по возобновлении, и потому начали производить пробы на сцене Большого театра. В это время отделывали ложи, прибивали канделябры и другие украшения, так что несколько сот молотков часто заглушали капельмейстера и артистов, как вспоминал композитор. Здесь не обошлось без той лихорадочной спешки, что вносил в свою жизнь Николай I, благо сотни слуг, тысячи придворных, все чины империи, весь народ по мановению его руки обеспечивали темп его устремлений.

Во время одной из репетиций в залу вошел император в сопровождении Гедеонова; молотки умолкли; Петров с Воробьевой пели дуэт Es-dur, и, естественно, как говорит Глинка, очень недурно.

Государь подошел к Глинке, нависая над ним, и ласково спросил:

- Доволен ли ты моими артистами?

- Государь! Доволен. В особенности ревностию и усердием, с которым они исполняют свою обязанность, - отвечал Глинка тоном усердного чиновника, вскидывая голову, впрочем, как всегда.

Царю ответ его понравился, и, поднявшись на сцену, он повторил слова Глинки, который последовал за ним, по знаку Гедеонова. Глинка понял, чего ожидает директор, поскольку уже тот заговаривал о том, что оперу, первую русскую национальную оперу, по словам Жуковского, должно посвятить государю императору, это и честь, и будет разумно - для успеха оперы.

- Хорошо. Я тоже ими доволен, - снова милостиво заговорил с композитором государь. - По-русски поют, а музыка не хуже итальянской, а? Жуковский уверяет, что это будет первая русская национальная опера, хотя опера под таким же названием "Иван Сусанин" уже была.

- Да, ваше величество, опера нашего почтенного капельмейстера, который ставит мою оперу с присущим ему усердием.

- Знаю.

- Ваше величество, переменить название?

- А как бы оно могло звучать?

- "Смерть за царя", ваше величество, - Глинка уже подумывал о перемене названия в связи с посвящением оперы государю императору. - Прошу дозволения мою оперу посвятить вашему величеству.

- "Смерть за царя"?

- Иван Сусанин принял смерть за юного царя и отечество.

- Название правильное, но весьма резкое. Не лучше ли "Жизнь за царя"?

- Ваше величество, безусловно лучше. Иван Сусанин отдал жизнь за царя и отечество. В том его слава.

Последние слова композитора прозвучали не к месту; государь император кивком головы отпустил Глинку. Он отправился домой, ощущая снова симптомы болезни. Он свыкся с названием оперы "Иван Сусанин", по имени героя, это же естественно. Среди действующих лиц нет царя, упоминается лишь малолетний царь, именно поэтому в опасности отечество. О том его музыка, вся из стихии народной, это барон Розен, придворный пиит, все время носился с мыслью возвеличения царя, имея в виду нынешнего. Глинка добрался до дома, встревоженный, - опера с новым названием звучала иначе, будто слова барона Розена задавали тон, а не его музыка, соотканная из мотивов народных песен. А это провал, это погибель!

- Что с тобой? Что стряслось? - забеспокоилась сердито Марья Петровна.

- Что? Еще не знаю.

- На тебе лица нет.

- Нет, в самом деле, нет. Надел маску. А голос мой ты узнаешь?

- Он болен, уложи в постель, - вскричала Луиза Карловна, обращаясь не к дочери, а к Якову, слуге Глинки.

Глинка слег и из-за болезни не присутствовал на последней репетиции, как водится, в костюмах, с декорацией и освещением. Он дремал, затаивая дыхание, не в силах ни о чем думать даже, точно вот-вот испустит дух. Вдруг вошел Яков и подал письмо. Князь Одоевский по окончании пробы уведомлял его, что театр был полон, из публики многие пришли на репетицию, поскольку билетов на премьеру уже отчаялись найти; он уверял, что успех первого представления не подлежит никакому сомнению. Глинка, еще не веря счастию, ожил.

Первое представление оперы Глинки "Жизнь за царя" было назначено на 27 ноября 1836 года. Все уже только и говорили о новой опере, разумеется, в большом свете, где являлась на раутах и балах публика премьер.

По эту пору всех занимала еще одна новость - сватовство блестящего кавалергарда барона Дантеса, теперь богатого, поскольку он был усыновлен бароном Геккерном, голландским посланником, к бесприданнице Катрин Гончаровой, сестре Натальи Николаевны Пушкиной, за которой уже с год увивался красавец-француз. Влюбленный явно в красавицу Натали, Дантес, очевидно, решил, по крайней мере, породниться с нею, связав свою жизнь с Катрин. Все это казалось весьма странно или весьма романтично.

Вместе с тем по городу распространились слухи о подметных письмах, предназначенных для Пушкина, а получали их по городской почте, недавно учрежденной, друзья его для передачи ему. Содержание их было одно и то же, но необычно: намек с упоминанием Нарышкина, жена которого была любовницей Александра I, прямо указывал на нынешнего царя, хотя ближайший повод - ухаживания барона Дантеса за женой поэта, что наблюдали все в высшем свете.

Монго-Столыпин не сразу решился сказать о слухах в отношении Пушкина Лермонтову, который воскликнул:

- Это же дуэль!

- Нет, говорят, и здесь самое удивительное, что занимает ныне весь высший свет, это сватовство барона Дантеса к свояченице Пушкина Катрин Гончаровой. Оказывается, наш француз был влюблен не в красавицу Натали, а в ее старшую сестру. Повод для дуэли отпадает.

- Что за чертовщина?

- В самом деле, загадка, которая занимает весь свет.

Загадка занимала и двор. Императрица нашла случай переговорить с Софи Бобринской, которая тотчас поняла, чем та заинтересована. С живостью, присущей ей, графиня воскликнула:

- Никогда, с тех пор как стоит свет, не поднималось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных.

- Что такое? - улыбнулась императрица.

- Разве вы не слыхали? Барон Дантес, или его надо называть, барон Геккерн, женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустную молву.

- И меня это занимает. Я так хотела бы узнать у вас подробности невероятной женитьбы Дантеса, неужели причиною явилось анонимное письмо? - императрица задумалась. - Что это - великодушие или жертва?

- Чье великодушие? Чья жертва? В том-то вся тайна, - графиня одушевилась. - Да, это решенный брак сегодня, какой навряд ли состоится завтра.

- Как же так?! - крайнее изумление императрицы обрадовало графиню, они на равных удивлялись чему-то.

- Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтической красавицы, жены Пушкина! Разве это серьезно?

- Нет, Софи, не спрашивайте у меня, а рассказывайте. Вы ведь всегда все знаете, - взмолилась императрица, она знала всех участников этой истории: и красавца Дантеса, кавалергарда, и фрейлину Гончарову, и жену Пушкина, - любопытство ее, как и всякой женщины, было возбуждено.

- Да, ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю.

- Я еще менее.

- Это какая-то тайна любви, героическое самопожертвование, это Жюль Жанен, это Бальзак, это Виктор Гюго. Это литература наших дней.

- Так высоко и романтично?!

- Это возвышенно и смехотворно.

- Софи, вы стоите этих писателей, которых упоминали. Однако я еще ничего не поняла.

- В свете встречают мужа, который усмехается, скрежеща зубами.

- Бедный Пушкин. На его месте всякий был бы смешон, а он ужасен, как Отелло?

- Жену, прекрасную, бледную, которая вгоняет себя в гроб, танцуя целые вечера напролет.

- Что же ей делать при ее красоте?

- Молодого человека, бледного, худого, судорожно хохочущего...

- Дантес, говорят, был болен. Он так изменился?