Большая часть этого была не на нем.

Но он не должен был оставлять ее.

Никак не должен.

И это зависело от него.

Хуже всего было то, что он чувствовал себя плохо, не потому что она испугалась.

Он чувствовал себя плохо, потому что напугал Лотти, и не хотел, чтобы она чувствовала страх или что-то еще.

Он столько раз охранял людей, столько уже работал телохранителем, что сбился со счета.

Но в этот раз все было по-другому, это он тоже знал. Но чувство, которое он испытывал, зная, что спровоцировал ее страх, теперь он понял, что этот случай будет для него самой трудной задачей, нежели он раньше думал.

— Хоук хотел поговорить со мной, — сказал он. — Хорхе смотрел за тобой. По другую сторону сцены.

— Может Хоук поговорить с тобой после того, как ты мне скажешь, что тебе нужно отойти, чтобы Хоук мог поговорить с тобой? — спросила она.

— В следующий раз мы так и сделаем, — пробормотал он.

— Господи! — закричала она.

И тогда.

Бл*дь, ожил его худший страх (на данный момент).

Она неестественно повернулась, провела рукой по волосам, посмотрела в пол, в волнении зашагала по комнате и шепотом запричитала:

— Господи, Господи, Господи.

— Лотти.

Она остановилась к нему спиной, но подняла руку в его сторону, ладонью вверх, и приказала:

— Я сейчас возьму себя в руки.

Лучше бы она устроила истерику. Иногда людям нужно было выплеснуть накипевшие эмоции, выплакаться, закричать, чтобы они смогли собраться все, потом став сильнее.

Но, черт возьми, у него буквально чесались руки притянуть ее к себе, чтобы она почувствовала, какой он большой парень, сильный, крепкий, и он ее прикроет.

Он не мог этого сделать, поэтому сделал единственное, что мог.

— Ты же знаешь, что это вполне нормальное состояние бояться этого парня, — произнес он ей. — Он псих.

— Меня не так легко напугать, — возразила она.

Да, он чувствовал, что не легко.

Но для нее это была новая территория.

Не для него. Не для Хоука. Хорхе. Возможно, даже Смити.

Хуже всего было иметь дело с фанатиками. Не имело значения, были ли они фанатами «Бронкос» или верили в Бога, было трудно столкнуть их с этого пути, потому что они убедили себя, что делают праведную работу.

Если в вашей жизни не было большего смысла, чем футбол или исполнение вашей извращенной версии, что, по вашему мнению, Бог хотел, чтобы вы делали и как жили, у вас появлялась серьезная проблема.

Она повернулась к нему, взявшись руками за пояс халата, потуже затянув его.

Но Мо не следил за ее руками.

Он пристально смотрел ей в лицо.

Это был его худший страх.

Всегда.

Ужас застыл на ее лице, большие карие глаза наполнились слезами.

— Сестра прикрыла меня своим телом, — сказала она.

Это было совсем не то, что он ожидал услышать.

— Что? — спросил он.

— Джет, когда в нас стреляли в комнате, где люди стреляли друг в друга, моя сестра была там. А когда полетели пули, она прикрыла меня своим телом, — объяснила она.

Мо понадобилась минута.

Она была в комнате, где люди стреляли друг в друга, и ее сестра прикрыла ее своим телом?

— Джет и мама… Джет и мама…, — крупная слеза скатилась по щеке. — Джет и мама сойдут с ума, если узнают, что происходит. А мама едва пережила свой первый инфарк.

— Когда в тебя стреляли?

Он задал вопрос, но он не узнавал собственного голоса. Голос звучал низко и хрипло, как будто полз вверх по горлу прямо из кислоты в кишечнике.

— Мой отец был азартным игроком. Он завязал с играми. А моя сестра сделала какого-то чувака несчастным, набросившись на него у Эйнштейна. Мы пошли поиграть к папе и…

Она продолжала говорить, но тут Мо вспомнил, что ее сестра была «Рок Чик».

Больше ему ничего не нужно было слышать.

— Им не нужно знать, — сказал он, выслушав ее рассказ.

Ее глаза расширились.

— Конечно, им не нужно знать! Они никогда не узнают! Джет расскажет Эдди. Эдди расскажет Ли. Тогда вся эта команда опустошит Денвер.

В этот момент Мо почувствовал потребность что-нибудь тоже опустошить.

Женщина стояла перед ним в ужасе и плакала.

— Я даже думать не хочу о том, что сделает Текс, — продолжала она.

Ну, черт побери.

Он забыл, что Текс МакМиллан был частью этого отряда.

Не только частью этого отряда, но был женат на женщине по имени Нэнси.

Матери Лотти.

Бл*дь.

— Они не узнают, — заверил он ее. — Хоук позаботиться. Дело будет закрыто до того, как МакМиллан достанет свою сумку с гранатами.

— Надеюсь, — пробормотала она, отворачиваясь.

Мо отметил, что она не стала отрицать, что у ее отчима имелась сумка с гранатами.

Ошибка номер один.

Он смотрел, как она танцует.

Ошибка номер два.

Он оставил ее вне поля зрения, когда она была на нервах, а он должен был знать, что ее нельзя оставлять.

Ошибка номер три.

У него вылетело из головы, что она была связана с «Рок Чик».

Ошибка номер четыре.

Он также забыл, что ее отчим был сумасшедшим психом.

Обычно он даже не допускал ошибки номер один.

Пришло время, взять себя в руки.

— Мне нужно подготовиться к следующему выступлению, — пробормотала она, направляясь к зеркалу, которым пользовалась оба раза, когда он был с ней в этой комнате.

— Лотти, — позвал он.

Она обернулась.

— Тебе никто не обидит, — пообещал он.

Она оглядела его с головы до ног.

Мо понял, что она увидела.

Ничего такого, что она хотела бы увидеть.

Он знал, что он уродливый ублюдок, а она может заполучить любого парня, кого захочет. Ей даже пальцем шевелить не нужно. Только взглянет на мужчину, и он последует за ней, как голодный бродяга.

Но она также увидела то, что ей нужно было увидеть.

Чтобы добраться до нее, этому мудаку придется сначала пройти через него.

И они оба знали, что человек, написавший это письмо, не имел члена (возможно, в буквальном смысле).

Но она снова удивила его.

Она показала ему свою уязвимость.

О, да.

Это будет непростое дело.

— Не оставляй меня снова, Мо, — тихо попросила она. — Прошу тебя.

О, да.

Это письмо напугало ее.

Да, черт возьми.

Мо хотелось опустошить что-нибудь.

— Не буду... — он замолчал, потому что у него на языке вертелась мысль назвать ее деткой. Но он закончил словами: — Обещаю.

Какое-то мгновение она смотрела ему в глаза.

Потом кивнула и двинулась к зеркалу.

* * *

— А чем ты занимаешься остальные четыре часа?

Мо полностью одетый, лежал на спине на ее диване приличного размера, хотя тот был недостаточно длинным для него.

Ничего удивительного. Большинство диванов не подходили под его рост.

Его глаза были устремлены в темный потолок.

Время приближалось к двум часам ночи.

Лотти танцевала в девять тридцать, одиннадцать и в час.

Она танцевала по десять-двенадцать минут за раз. Клиентам не разрешалось прикасаться к ней, давая чаевые, но даже если бы они могли засунуть ей банкноты под стринги, они не смогли бы добраться до нее, судя по тому, как она работала на сцене. Другие девушки выбегали и собирали купюры, которые летели на сцену для Лотти.

Все остальное время она потягивала «Перье» со вкусом дыни из маленьких баночек розовой соломинкой с белой елочкой наверху, готовясь к следующему номеру и болтая с любой танцовщицей, которая была с ней в комнате.

А если их не было, она болтала с Мо.

Она была очень разговорчива.

Такова была судьба Мо. Быть окруженным женщинами, которые любили болтать.

— Что? — спросил он.

— Ты сказал, что спишь по четыре часа в сутки. Что ты делаешь остальные четыре часа?

Он хотел, чтобы она заснула.

Он хотел, чтобы она заснула, чтобы он мог тоже заснуть (хотя у него не было на это ни малейшей надежды) и перестать думать о ней в этой крошечной зеленой атласной ночнушке с кремовыми кружевами, в которой она вышла из ванной.

Или о том факте, что она находилась всего лишь в десяти футах от него, горячее маленькое тело в одиночестве в этой большой кровати.

Он не хотел рассказывать ей о том, что он делал с теми четырьмя часами, которые у него были.

На самом деле Мо вообще не был большим любителем разговоров.

— Я тренируюсь, — сказал он.

— Четыре часа? — спросила она.

— Работа с Хоуком — это не с девяти до пяти. Я участвую в миссиях.

— Миссиях?

— Ага.

— Ты называешь их «миссии», а не «делами»?

— Ага.

— Почему?

Господи, спаси его от болтливых женщин.

— Потому что мы все бывшие солдаты, а не бывшие полицейские, — поделился он.

— Все вы?

— Ага.

— И сколько вас?

Боже правый.

— Лотти, спи.

Он услышал ее громкий вздох, а затем:

— Я всегда возбуждена после выступления ночью.

Хотя она должна была быть измотана.

За те четыре с половиной часа, что она пробыла у Смити, она работала не больше тридцати шести минут (не считая полутора часов, которые ей нужно было провести перед первым выступлением, чтобы подготовиться), но когда она танцевала, то выкладывалась полностью.

Не говоря уже о том, что она делала совсем новый макияж и изменяла прическу для каждого следующего танца, не только наряд. Каждый раз, когда она появлялась на сцене, это была совершенно другая, новая Лотти.

Никто не мог ее упрекнуть в том, что она не отрабатывает свои деньги или сверх процент, как хедлайнер, если она его получала. Никто не в состоянии купить такой дом на Гейлорд в квартале от городского парка, если бы не «урывал кусочек пирога».

Мо хотел бы, чтобы она устала и вымоталась. Он этого хотел. Не только, чтобы она заткнулась, но он не хотел думать, что она «возбуждена», так как у него появлялись всевозможные мысли о различных способах, которыми он бы помог ей справиться с ее возбуждением, как он будет наслаждаться ее возбуждением и насколько еще больше он будет наслаждаться, заставив ее наслаждаться им.

— Посчитай овец, — посоветовал он.

— Это поможет?

Черт, если бы он знал.

— Погружай свое тело в сон дюйм за дюймом, — сказал он.

Это всегда срабатывало для Трин, сестры №4. Она постоянно что-то делала. Постоянно была занята. Оказалось, она с трудом расслаблялась и засыпала. Даже в детстве.

Когда они были маленькими, Мо садился рядом с ней и шептал:

— Начинай с пальцев ног, Трин. Направь на них свое внимание. Сожми. А потом расслабь и уложи их спать.