Начавшаяся в июне…

Сергей с Милой так и не встретились в августе того года, для того, чтобы пожениться… И не в сентябре, и даже не в январе 42-го…

Они встретились гораздо позже… …Эшелон все дальше и дальше от фронта на восток увозил своих пассажиров…

Уже давным-давно задули огоньки в стеклянных фонарях, внутри которых стояли свечи, и теперь «теплушку» освещал лишь один единственный тусклый огонек, который, в общем-то, и света-то никакого не давал, а лишь горел в темноте слабым маячком…

Люди, уставшие от беспрерывных тревог и волнений, здесь, в этом стареньком вагоне нашли временной, более или менее спокойное убежище, и теперь попросту спали… Тревожно, но спали… Кто-то вскрикивал, кто-то что-то бормотал во сне…

Мерно перестукивали колеса вагона на стыках рельс, мерно покачивался сам вагон… Мимо, в приоткрытом проеме двери пробегали какие-то пейзажи, которые кое-как но уже можно было разглядеть - было что-то около 4 часов утра, и небо начинало терять свою чернильную темень, и постепенно сереть - за деревянной стенкой несущейся вслед за паровозом «теплушки», медленно наступали предрассветные сумерки…

И только один пассажир этого вагона так и не сомкнул глаз…

Мила словно и не замечала вовсе того, что уже несколько часов кряду стояла у этого дверного проема, опершись спиной о деревянную стенку. Словно это и не ее вовсе ноги затекли, и гудели уже, как колокола. Словно не из ее глаз выбивал встречный ветер слезу… Словно это была вообще не она здесь!.. Да так и было на самом деле - Мила Сизова была далеко отсюда, с головой окунувшись в свои воспоминания…

В какой-то миг, она повернула голову, и посмотрела на женщину с детьми, которой уступила свое место, и… Улыбнулась грустно, увидев ту картину…

Шестилетний мальчишка вытянулся во весь рост на топчане с краю, а под стенкой мирно посапывал годовалый ребенок, они были заботливо накрыты старым потрепанным пальтецом, а женщина…

«…Мать всегда остается матерью… - Подумала Мила. - Все самое лучшее - детям!..»

Женщина сидела на полу, рядом со своими детьми, поджав под себя ноги, и склонившись на руку, положенную на край топчана, забылась в тревожном сне…

Совершенно непроизвольно Мила под шинелью погладила себя по животу ладонью, вскинула подбородок вверх, словно хотела что-то рассмотреть на темном потолке вагона, а потом резко повернула голову, и вновь посмотрела в ночь:

«…Ничего, Милка! Ничего! Все еще будет хорошо!..»

…Ее, очень сильно поредевший в боях под Одессой стрелковый полк, вот уже почти пять месяцев сражался на крымской земле, защищая Севастополь…

Много всего случилось с лейтенантом Сизовой за это время…

Она уже была настолько известна, как один из самых результативных снайперов, что ее знали во всей Красной Армии! О ней, и о ее подвигах уже писали все центральные, и все фронтовые газеты! Она уже носила на своей груди два ордена и медаль! Она уже была трижды ранена и бесчисленное количество раз контужена… Но всегда отказывалась уезжать в тыл дальше дивизионного медсанбата, и всегда, как только начинала чувствовать, что может держать в руках свою легендарную «мосинку», тут же возвращалась в строй!..

И все это время она пыталась найти своего Сережку… Своего, «самого-самого», лейтенанта Николаева…

Ей пачками приходили письма! Со всей страны, со всех фронтов, но… Она ждала одного единственного, маленького «треугольничка», отправленного рукой ее Сережи… …В марте у нее случилось очередное ранение…

Ее «снайперская пара» попала под случайный минометный обстрел… А может быть и не совсем случайный… Против лейтенанта Сизовой, имевшей на своем «снайперском счету» уже около трехсот фашистов, из которых, как минимум, два десятка были матерые снайперы, и она выиграла эти дуэли, теперь «одиноких немецких Робин Гудов» не посылали - против нее теперь выставляли до роты пехоты, которая, почти всегда, поддерживалась целой минометной батареей!.. Боялись Милу Сизову фрицы!.. До панического ужаса!..

Но бывали и обидные случайности… Как в тот раз…

Осколок мины пролетел мимо нее в нескольких миллиметрах, и лишь самым краем, вскользь, зацепил ей низ живота…

Мила тогда сама перевязалась и выползла с «нейтралки» к переднему краю родного полка. А потом, чрезвычайно удивленная тем, что такое пустячное ранение, да просто царапина, почему-то очень кровоточит, отправилась в медсанбат, посоветоваться с хирургом… Разговор тот был очень недолгим, всего-то минут пять, пока майор «медицинской службы» осматривал ее «царапину»…

А потом от лейтенанта уже ничего не зависело - майор, невзирая на ее протесты «заживет, как на собаке, только немного зашить надо», уложил Милу на операционный стол…

- Как вы себя чувствуете? - Он пришел к ней через сутки после операции.

- Да я вообще не понимаю, что вы тут со мной делали, товарищ майор! - О крутом нраве лейтенанта Сизовой знали почти все, и она не дала в этом усомниться и теперь. - Из-за какой-то пустячной царапины вы лишили мой полк снайперского прикрытия! Я буду жаловаться на вас, товарищ майор!

- Это была не «пустячная царапина», Людмила…

Хирург проговорил это таким загробным тоном, что Мила поняла, что врач чего-то ей не договаривает.

- Тогда, раз так, расскажите, какого черта вы меня оперировали и копались в моем животе!

Майор грустно посмотрел в ее глаза и тихо произнес:

- Я пытался сделать что мог… Но в этих условиях…

- Что?

И майор, наконец, решился:

- Тот осколок… Он не просто рассек кожу… Он рассек некоторые внутренние органы… Женские органы…

И словно стокилограммовая бомба взорвалась тогда в голове Милы, потому, что она уже догадалась, каким будет продолжение… Она откинулась в изнеможении на подушку и спросила тихо:

- И что же теперь? У меня не будет детей? Никогда?

- Я постарался очень аккуратно зашить все повреждения… Но… Я всего лишь полевой хирург и гинекология никогда небыла моей специализацией… Я сделал все что мог, лейтенант… Но боюсь… Что вы правы…

- И ничего нельзя сделать?

- Может быть и можно - медицина всегда шагает вперед… Но никак не в этих, полевых условиях… - Он по-отечески посмотрел на девушку, по щекам которой текли крупные слезы, и проговорил тихо. - Ты прости уж меня, дочка… Я очень старался сделать все, что от меня зависело!.. Но… Очень уж сильное было рассечение…

- Сволочи! - Прошептала Мила. - Сволочи-и-и!!! Я же вам теперь еще и за своих не рожденных детей мстить буду!..

- Ты не отчаивайся уж так-то совсем, Людмила!.. Я же не профессор, и тем более не Господь Бог - я и ошибаться могу!.. Организм человеческий, а тем более ваш, женский, он же не изучен до конца! Все его внутренние ресурсы… Может, ткани матки со временем как-то регенерируются, переродятся, растворят келоидные швы, оставшиеся после операции… - Он взял в свои пальцы холодную, как у мертвеца, ладонь девушки и попытался хитро подмигнуть. - Вы же, женщины, для нас, мужчин, всегда загадка!.. Да и для себя, я думаю, тоже… Ты не отчаивайся девочка! Может все еще будет хорошо!..

А на следующий день легендарную девушку-снайпера, переправили с Севастопольский госпиталь… …Мила пролежала тогда в лазарете две недели…

Ей пачками носили письма, но она читала их автоматически, думая свои горькие думы о женской судьбе…

В тот день…

…Она прочитала очередное письмо от солдата, сражавшегося под Ленинградом, с предложением выйти за него замуж после войны, улыбнулась, отложила его в сторону. Взяла очередной «треугольничек», и…

И «волна кипятка» обдала ее от макушки до пят…

Она нервно, дрожащими, как в лихорадке, пальцами развернула «треугольник», едва не порвав на клочки, и жадно впилась глазами в ровные, уверенные строчки, написанные твердой рукой:

«Здравствуй, Мила! Здравствуй радость моя!