Как и когда Инесса Арманд стала революционеркой? Супруга потомственного почетного гражданина, видного московского фабриканта, дама-патронесса, чья красота, чьи туалеты производили впечатление на самое избранное общество, к чьей изящной ручке почтительно прикладывались крупные чиновники и первые богатеи Белокаменной. Как, при каких обстоятельствах эта благополучная молодая женщина, решительно порвав со своим классом, перешла в ряды борцов?

На ум приходят весьма популярные некогда некрасовские строки:

Так кто же, собственно говоря, «увел» ее в революционный стан? В какой момент сочувствующая угнетенным «дама из общества» стала профессиональной революционеркой?

Изучая историю жизни Инессы, я упорно задавал себе эти вопросы, стремился обнаружить и очертить рубеж, который она преодолела. Разумеется, я не был настолько наивным, чтобы, уподобив рождение революционера рождению живого существа, попытаться зафиксировать определенную дату. Абсурдность таких попыток очевидна. Но очень хотелось уяснить для себя (и объяснить затем читателю), когда и под влиянием чего произошел перелом в сознании Инессы.

Задача, увы, так и осталась нерешенной. Точных свидетельств обнаружить не удалось. Самым точным и, пожалуй, единственно достоверным могло бы быть свидетельство самой И. Ф. Арманд. Но дневника, к сожалению, она не вела (во всяком случае данных о существовании дневника мы не имеем), и богатое ее эпистолярное наследство тоже не дает прямого ответа на все эти вопросы.

И все же, расставив на этих страницах множество вопросительных знаков, я постараюсь снять хотя бы часть из них. Изложу на основании фактов и документов последовательность перемен, происшедших сначала в психологии, а затем и в действиях Инессы, в ее сознании и бытии.

При этом прошу иметь в виду, что собиралось все буквально по крупицам.

Сперва на чуткую натуру Инессы произвели впечатление резкие контрасты жизни в условиях капиталистического строя. Нищета — и богатство, праздность — и подневольный труд. Голодные, золотушные дети армандовских ткачей, ельдигинских мужиков. Горькая судьбина «гулящих» женщин. Бесправие трудового люда и произвол сильных мира сего. И сознание тщетности своих усилий, полной невозможности что-то кардинально изменить, кому-то по-настоящему помочь.

Отход от религии повлек за собой повышенный интерес к философскому познанию мира. Книги, да и споры в вечерние часы на веранде пушкинского дома, толкнули к тщательному изучению материалистической теории.

При всей пылкости своего характера, при всей порывистости и страстности, Инесса с отроческих лет была приучена к систематическому чтению; она не только много читала, но и работала над книгой. Так что нас не должно удивлять ее обращение к сочинениям по социологии и политической экономии, по истории и философии.

В одном из писем мужу она вскользь сообщает, что «принялась за химию» и что читает книгу про бельгийских рабочих (1899 год). В другом письме, относящемся к 1900 году, Инесса Федоровна просит достать ей книгу М. К. Горбуновой «Женские промыслы в Московской губернии» и узнать в ремесленной управе насчет труда учениц и мастериц. «Мне бы нужно знать, — пишет она, — только среднее количество часов, которые они работают, и среднюю заработную плату».

На минутку остановимся и попутно обратим внимание на автора этой книги. Видная деятельница женского профессионального образования, специалист в области кустарных промыслов Минна Карловна Горбунова-Каблукова была знакома Инессе Арманд по всякого рода благотворительным комитетам. У Горбуновой-Каблуковой собирались по субботам интересные люди — профессора университета и земские деятели, экономисты и публицисты. Вполне вероятно, что молодая мадам Арманд приглашалась на эти «историко-экономические журфиксы», беседовала с их завсегдатаями — Ключевским и Анучиным, Морозовым и Фортунатовым… Горбунова-Каблукова состояла в переписке с Фридрихом Энгельсом. И вовсе не исключено, что Минна Карловна показывала юной единомышленнице письма своего великого корреспондента.

В ту пору и сама Инесса завязала кой-какие интернациональные связи.

Перед нами письмо на французском языке — письмо, в котором ставится вопрос о создании в Москве «секции Международного женского прогрессивного союза». Корреспондентка Инессы — секретарь этой феминистской организации Адриэнна Вейжеле обещает ей всяческую поддержку, приглашает в Лондон за опытом и т. д. (ЦПА ИМЛ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 32).

От той же организации была, очевидно, получена и английская книга (справочник) «Дома для работающих девушек в Лондоне», издание 1898 года. Книга эта вместе с двумя томами мемуаров Сен-Симона на французском языке хранится ныне в Государственном историческом музее (ф. 433, ед. хр. 26). Попали они в музей из ельдигинской библиотеки И. Ф. Арманд. Подчеркивания и пометки на полях показывают, что над книгами работали.

Нам не известно, увлекалась ли Инесса в те годы суфражизмом — женским буржуазным движением за равные с мужчинами права. Если даже и увлекалась, то, по-видимому, совсем недолго. Но знание вопроса сослужило ей хорошую службу потом, когда пришлось сражаться с буржуазными «равноправками» и сплачивать женщин-работниц в революционные колонны.

Выше, когда говорилось о Горбуновой-Каблуковой, я назвал Инессу Федоровну ее единомышленницей. Нет, не следует понимать это слово буквально. Просто в ту пору их интересы пересекались и совпадали в каких-то точках. Но никогда Инесса не принадлежала к среде благонамеренных земцев, салонных бунтарей или либеральствующих прекраснодушных интеллигентов.

Ей было душно в буржуазных салонах и на великосветских раутах, умом и сердцем она тянулась к настоящему революционному делу, и в зеленоватых глазах ее мелькали отсветы приближающейся бури.

Разный народ собирался в доме Армандов. Сестра Александра Евгеньевича, Анна, симпатизировала большевикам. Позднее, в 1914 году, Анна Евгеньевна, по мужу Константинович, вступила в партию. (Здесь уместно добавить, что Инесса любила свою золовку, дружила с ней всегда. Они отлично понимали друг друга, были настоящими единомышленниками.) Младшие сыновья Евгения Евгеньевича тоже не избежали революционных веяний. Ну, а среди различных их друзей-приятелей, приезжавших в Пушкино погостить, подкормиться, иной раз даже и укрыться от недреманного ока жандармов, среди студентов этих встречались настоящие революционеры.

Мы уже знаем, что чувствовали они себя в Пушкине довольно уютно, взглядов своих не скрывали, наоборот — пользовались любым поводом, чтобы проповедовать свои воззрения, чтобы отстаивать превосходство своей партии, течения, группы. Позднее это выливалось в нескончаемые и ожесточенные споры между «седенькими» и «серенькими» — так называли эсдеков и эсеров.

Инесса обладала большим даром: она умела слушать. И едва ли в той семейно-дружеской аудитории, которая окружала лохматых спорщиков, можно было сыскать более внимательного слушателя. Примостившись где-нибудь в сторонке, Инесса следила за дискуссией, за доводами и контрдоводами. Чаще, однако, случалось по-другому. Не выдержав позиции стороннего наблюдателя, Инесса ввязывалась в спор. Вспоминают, какой страстной спорщицей она была и как ловко справлялась с оппонентами.

От ярых, но по сути своей довольно безобидных споров перешли к делу. Вернее, процесс этот происходил параллельно.

Так ли, иначе ли, но в Ельдигине оказался на сохранении мимеограф (разновидность множительно-печатного аппарата), который потом перевезли в Пушкино. Его не только прятали — на нем печатали подпольные листки и нелегальные брошюры.