Школу закрыли, бросили на произвол судьбы. И тут же стали растаскивать, сначала по ночам, потом совсем стыд потеряли — днем приходили семьями — столы, парты, шкафы тащили. Вскрывали полы. Одним нужны были батареи, другим двери. А третьим просто растопочка. В растопку все шло — глобусы, карты, учебники, чучела животных из кабинета биологии. И стояла школа, зияя плачущими черными дырами пустых окон. И только эхо металось по коридорам и бывшим классам. Вскоре школа стала пристанищем для ее же бывших учеников, только в свободное время. Там собирались подростки и подражающая им мелкота. Надо же им где-то собираться. Клуб уже не функционировал, кружки все позакрывались, осталась одна директорша Валентина за всех. Она и могла бы что-то замутить, да сверху приказали экономить электричество, а тепло совсем отключили.

Детей стали возить со всех поселков в базовую, Привольнинскую. А в мороз, в метель, шутка ли сказать — пятнадцать, а для кого и двадцать километров. Сам подъем к школе был крут. Дети выходили из автобуса, и он истошно сопя, поднимался наверх. Обратный спуск — настоящие американские горки. В гололед автобус, спускаясь, вполне смог выскочить на трассу. Тормозами удержать его было только каскадеру подвластно. Первое время она от страха глаза закрывала. Потом научилась расслабляться, дремать. Ведь ложилась едва не в полночь, а вставала в полшестого. Надо было корову подоить, молоко вынести — молоковоз проезжал в восемь. А бычка покормить… А еще был старый пес Зидан, и трое вредных неугомонных в еде кошек. Надо было заранее сварить им, комбикорм запарить курам и бычку нарезать картошки, яблок. Охапку сена в ясли бросить, навоз выгрести. По дому мать пока справлялась — готовила, кое-как убирала.

Судьба сложилась так, а не иначе. Она сельская учительница. Одинокая. Сынок учится в колледже в Озерске. Умница. Автоматом в Московский университет поедет учиться. Обязанностей у нее по горло, а тетрадки в пятом классе никто не отменял. Но вменили очень многое. Компьютерную грамотность, новую отчетность, тестирование. Только зачем? Дети глупели на глазах. Единицы воспринимали программный материал, остальные на уроках просто сходили с ума. Откровенно игнорировали педагога, его честные усилия. Кто-то был занят своим телефоном, кто-то просто спал, кто-то вел диалог с приятелем. Она бубнила очередной урок, с отчаяньем понимая, что ее усилия напрасны. Не потому что она плохой педагог, а потому что они, ее ученики, уже сейчас — плохие люди, и души их пусты, и ум их ограничен двумя-тремя понятиями. Все их устремления направлены на чистое потребление благ в любом виде. Благ и удовольствий.

Наталья Анатольевна вышла из автобуса и стала дожидаться, пока из его утробы не вывалится последний ученик, привычно скользя глазами по каждому и отмечая каждую деталь. Осинкин Борис, 12 лет. Началось половое созревание. Груб, задирист. Снова одет, как попало. Мать его Жанка опять новым хахалем занята, появился губастый литовец из мест не столь отдаленных. Или просто восьмой вид — ему ничего от жизни не надо. Такая уж учительская привычка — подмечать, запоминать. Думать… за них, за всех, всех этих пустоголовых, безответственных, рожденных ради исправления демографической проблемы страны и статистики.

Вид у нее был сонный. Потому что всю дорогу она спала, вернее дремала. У нее был хронический недосып. Мать ее ушла из жизни недавно, Наталья к этому еще не успела привыкнуть. А болела мать, после того, как на нее прыгнул бычок. Она ставила перед ним ведро с кормом. Веревка была длинной, а она присела, тяжко было держать ведро. Вот Мартик и завалил ее, поддев рожками. Женщина успела только закричать. Слава богу, на ту беду близехонько оказался Вака. Он отогнал быка, позвал соседей, те вызвали скорую помощь, потому что разогнуться она уже не могла. И Наталья увидела мать только в больнице.

Автобус развернулся на Покровское, а Наталья стояла, раздумывая, зайти в магазин или нет. У нее кончились конфеты. А без них она и дня прожить не могла. Впрочем, как и Надя. Надя даже считала, что без конфет у нее давление поднимается.

— Наталья Анатольевна, я к тебе, за помощью.

Надя быстро изложила суть дела.

— Батюшку пригласить. А как иначе? Все должно сделать по-хорошему. — Она имела ввиду, без магии.

— Отчего же эта зараза не оставляет дом в покое?

— А это ты у хозяйки спроси. — Уклончиво посоветовала Наталья. — Может, что припомнит.

Верка Брында, полнотелая и неухоженная баба, вышла из магазина с двумя пакетами, а Лида-Каланча как раз входила в двери.

— Кости сегодня шикарные. — Сообщила Верка. — Мясистые. Навар будет что надо.

— Тоже возьму, на борщ. Давно мясного не варили.

— Вот-вот… мы же не как они… вегетативные…

— Ну, которые, салат вечно едят.

— Ага.

Лида заторопилась за шикарными костями, а Верка, услышав разговор Натальи и Людмилы, встряла.

— Ты не знаешь, она ведь сводная дочь. А есть еще родная. Она с дочкой в Черняховске скитается по квартирам. А хозяйкой стала Людка. Теперь понимаешь? Сука она, Людка, аферистка.

— Значит, Людка дом себе полностью присвоила? — Для Нади это было новостью. — Понятно. Вот старуха и недовольна. А мы гадаем… А тут грех такой.

— Грех. — Кратко подвела итог Брында. — Жалко девку. Скитаются теперь с девчонкой. Жили бы и жила в родительском доме. Мы ведь живем. И дети наши после нас будут жить.

— Значит, в следующее воскресенье я в город. В храм. — Решила Надя.

Молиться Надя не умела, в храм ходила по случаю и креста не носила. Но верила, что спасенье придет от церкви, и слава-те яйца.

Утром Светку нашли в канаве у футбольного поля. Она попросту захлебнулась водой в переполненной канаве. А Вака имел алиби. Несмотря на то, что Светка представляла собой черно-желтую от новых и старых синяков живую мумию от его побоев, в ту ночь он отсутствовал в поселке, так как подрядился после мощного ливня собирать выползков для Женьки Колосовского. Всю ночь он шарился по полю вместе с десятком деревенских подростков, светил фонариком и орал от радости, вытягивая на ладони очередного пойманного выползка. Рекорд побил пятнадцатисантиметровый червь. По праву своего жизненного опыта он сортировал и считал червей, наполнял ими банки, и, конечно же, употреблял припасенный самокат, которым уже расплатился Женька. Помаленьку. На закуску у него имелась горбушка хлеба. Без еды он привык обходиться давно. А без самоката не мог. Про Светку он и думать не думал. На фиг бы она ему сдалась. Ему было хорошо и весело с этими мальчишками, а утром подъехавший за товаром Женька забрал его с собой. Так что милиция не имела к нему претензий. Женька так и сказал, что Вака этой ночью бригадирил на поле. Пацаны все до одного подтвердили.

Вака не вернулся в свой пустой дом. Он направился к Наде, зная, что та не откажет в деньгах на самокат. Кроме того, там был Вовушка. Ваке хотелось поговорить. Побеседовать. Он не знал, что беседа — одно из самых главных удовольствий жизни. Его удовольствия были другими. Но для удовольствия подобного рода нужно иметь много досуга. А этого добра стало в русской деревне в избытке вот уже лет тридцать.

Надя в деньгах не отказала — не тот случай.

— Что делать-то будешь?

Вака пожал плечами.

— Вот я все ж не пойму, почему у меня бабы умирают? Если еще одна помрет — не женюсь больше.

— Зарекалась коза в огород не гулять… Тебе еще сколько годков-то, Ленька?

— Сорок в ноябре стукнет.

— Да ты еще молодой. Гормон в тебе играет.

— Играет! До чего азартно… я бы всех баб… Особенно телесных и грудастых, как ты.

Вовушка отправился в дальний лес за грибами. Шел он целый час по шпалам железной дороги, неспешно, привычно размышляя о превратностях жизни. Встретился ему только тихоня Саша, работник железной дороги. Одет он был в оранжевый жилет. Саша неспешно брел по шпалам, аккуратно постукивая о рельсы палкой. При этом он склонял голову и прислушивался к звуку.