Потом Ваня, подгадав, когда автобус увезет Димку в город, пришел с бутылкой Шампанского и собственноручно выращенными цветами. Тамара, соскучившаяся по мужику, только спросила:

— Жена узнает. Прибежит.

— Нет, все уже. Комедия закончена. Хватит мне быть клоуном в этой комедии.

Ваня не знал, что комедия продолжается, и роль ему уготована все та же.

Крашеная блондинка с ничего не выражающим овечьим лицом, все еще полноправная хозяйка Надиного дома — библиотекарша Людмила все же дала объявление в местную рекламную газетку. Сперва, она просто не поверила такому повороту дел и полагала, что это Надин каприз, и далее все спустится на тормозах. Деньги они все-таки додадут. Основная сумма у нее на руках. Вернее, ее уже нет — она выхвачена из этих самых ее цепких рук, более цепкими сыновьими. Сыну нужна машина, он снимает квартиру в городе, у него ожидается пополнение. Второй ребенок нужен — ведь объявленное президентом вознаграждение стимулировало деревенскую рождаемость. Только у кого? У Осинкиных тоже прибавляется почти ежегодно. И без президентского указа. Гормоны у них хорошие. А вот застойные явления в голове не рассасывались антибиотиками, которыми пичкала девок фельдшерица, в связи с их неразборчивыми половыми связями.

Читать-писать не умеют девки, а сексопильность излучают — из-за угла видно. И ведь никто не учил. Разве что телевизор. И не от злости на них наговаривала культработник, не от того, что они начхали на ее библиотеку и те немногие мероприятия, которые она проводила по плану. Нет, Осинкины, в самом деле, едва умели прочитать вывеску магазина и расписаться в документах. Как ни старалась Наталья Анатольевна, их ближайшая соседка привить им доброе, светлое… Лучше всех наук девки освоили сексуальные премудрости. И дались они им совсем без умственного напряжения.

Когда Людмиле позвонили по поводу продажи дома, она даже опешила. Неужели? Но покупательница появилась двухчасовым автобусом, и она встретила ее на остановке.

Виктория — интеллигентная женщина лет пятидесяти, интересная, со следами былой красоты на бледном, обрамленном пышными рыжими волосами лице, неспешно огляделась. Перед ее взором зеленые ветви двадцатиметровых грабов и ясеней покачивал ласковый ветерок. Серый квадрат Дома культуры бельмом застрял в глазу свинцового неба. Справа она увидела маленький перрон с двумя лавочками, магазин с гостеприимно распахнутыми дверьми. Ветерок качал старую тюлевую занавеску. Мухи раскачивалась на ней, как в гамаке. Петух в сказочном оперенье, вытянув шею, закукарекал, словно приветствуя ее. И из ближайших кустов выбежали такие же прекрасно оперенные несушки.

Серебряные, сверкающие под нежарким солнцем полосы железнодорожных рельс привычно убегали, и догнать их жаждущим взором было невозможно. Ей что-то привиделось, причудилось, из дальнего далека, может, из детства, забытое и ощутимое только сердцем. И внутренний взор уловил это дорогое, волнующее.

Людмила повела ее через рельсы. Она осторожно шла по железнодорожному гравию, боясь застрять каблуком и испортить дорогие туфли. А глазом улавливала и синий цикорий, поднявший высокую головку и снопик ромашек — белые брызги на изумрудной зелени. А когда она увидела малахай гнезда на столбе, из которого выглядывали аистята, сердце ее забилось от восторга, который не погас в душе после чтения сказок об этих чудесных существах, приносящих детей.

— Осторожно. Обойдите. Эти твари могут на голову нагадить. — Охладила ее хозяйка.

Она закрыла рот и двинулась дальше, уразумев, что белые пятна на асфальте и траве есть ни что иное, как помет сказочных птичек.

Дом стоял особняком, посреди участка. По периметру росли огромные ветлы, и только под окнами две кривые яблони да одна слива. Негусто. Калитка едва держалась на оторванной петле. Сетка рабица напоминала неровные края пережаренного блинчика, которые скукожились от жара, потому что хозяйка пожадничала положить в тесто лишнее яичко. Ободранным спичечным коробком торчало заведеньице для думанья на заднем дворе дома.

— А где сарай? — спросила Виктория.

— А сарай нынешние жители на дрова сожгли. — Неохотно ответствовала хозяйка, невольно дав нелицеприятную характеристику жителям. — Хороший был сарай. Родители еще строили из шпал. У нас тут у многих из шпал. Надежно.

На пороге появилась Надежда. Вежливо поздоровалась. Пригласила в дом. В кухне у печки стоял Вовушка в привычном окружении Барсика и Митьки.

Дом не произвел на Викторию особого впечатления, хотя она быстро прикинула, как бы она все себе тут устроила. И просторно, целая усадьба. Ей даже понравились гигантские ветлы позади. Под ними можно сделать летний шатер-беседку, а рядом вырыть пруд, запустить лилии и кувшинки. А лягушки сами, без спроса поселятся.

Они вышли во двор, и Виктория увидела над соседским забором конячью голову соседки. На этой сонно помаргивающей ряхе было такое выражение, будто она хочет что-то сообщить гостье, и это что-то вот-вот слетит с ее бесконтрольных уст. Но Людмила быстро кивнула ей, бросила взгляд такой угрожающей силы, что Халемындра осеклась.

— Соседи? — Виктории хотелось услышать распространенный ответ. Но Людмила ограничилась несколькими словами.

— Нормальные. Работящие. Улья держат. И козу.

Она проводила гостью на остановку и посадила в маленький, громыхающий на ухабах автобус, возвращающийся из соседнего Покровского.

— Автобусы у нас четыре раза в день. Очень удобно.

— Я подумаю насчет дома. — Так же коротко ответила Виктория. — Телефонами мы обменялись.

Автобус побежал своим привычным путем мимо полей, засеянных рапсом, в город. А Надежда, вышедшая к калитке, вздохнула с облегчением. Кажется, первый шаг к родному дому она сделала.

Виктория была занята поисками дома уже полгода. Она объездила три района области — Озерский, славившийся своими ландшафтами и хорошей экологией, и прилегающие к нему Гусевский и Черняховский. Все они находились в отдаленье от Калининграда, по местным представлениям, далековато. Но жилье здесь было намного дешевле, чем в ближних к городу. Там бы она просто не потянула — домик и квартиру. А квартира ей нужна была для сына, как фундамент будущего. С нее бы хватило и домика в деревне.

Все что она видела, приводило ее в ужас — убогие поселки, с единственным магазином, с запущенными домами, покосившимися, готовыми обрушиться на голову нищего хозяина сараями, прогнившие штакетники, унылые огороды. Редкие люди бродили по улицам убогих поселков, как сомнамбулы, как куры с подрезанными крыльями, которых ни сегодня завтра заберут на заклание.

И всюду русская бесхозяйственность и нерадивость … Нигде и намека на зачатие новой достойной жизни. Холодный закон энтропии — разруха во всей своей мощи. Низменность. Низхождение долу. Какое же горькое лекарство нужно применить здесь, чтобы сознание человеков проснулось, и заболела душа при виде собственного умирания?

Но ведь есть где-то и нормальные селения! Она упрямо искала. Калужское показалось ей вполне приемлемым поселком.

Подруги понимали ее желание удалиться в деревенскую глушь, как эмоциональный порыв, каприз. Все они были помладше ее, имели свой небольшой бизнес и взращенные западным регионом амбиции. А некоторые и мужей, вполне приспособленных к семейной жизни. Кто-то из них погуливал, кто-то выпивал, мало кто зарабатывал большие деньги, но семью ценили и, покуролесив, возвращались в ее теплое лоно.

Когда-то, почти двадцать лет назад, когда началось это великое кочевье из Казахстана в завидный западный регион, они стали очень близки и не мыслили прожить друг без друга полдня. Обмен молодыми энергиями тоже имел значение. Но главное — общая задача — переселение в вожделенную Россию. Страна народившейся демократии и всевозможных свобод, немыслимых перспектив объединяла их, диктовала ближние и дальние цели. Они верили, что решение покинуть Казахстан, было правильным и здесь, в великой и могучей России, их ждет достойная жизнь. Все они были молоды, красивы, без меры одарены талантами и готовы работать не покладая рук. И работали, ошибаясь и делая успехи, приспосабливаясь и удовлетворяясь достигнутым. Жили они весело, искренне переживая друг за друга и помогая от всей души каждому проходить свои испытания.