Что касается баронета, то бишь шевалье, Элиона де Жюссака, законного наследника вотчины Эрбелетты, то ему только что исполнилось девятнадцать. Он обожал отца, тот отвечал взаимностью. Когда старик смотрел на сына, лицо его, мрачное от морщин, словно покрытое тучами, оживлялось заботой и тревогой, и выражение нежности и умиления смягчало суровые черты… Самые разнообразные чувства волновали старого сеньора. Он то начинал скрести затылок, то щипал ухо, то чесал нос или тер подбородок, спрашивая себя: «Дьявольщина, что же мне делать с этим большим мальчуганом?»

Больше всего сеньор де Жюссак любил проводить время в нижнем этаже башни, о которой уже упоминалось в наших записках. Там мы его и найдем, в широком кресле-качалке, возле большого увитого плющом окна, выходящего на парадный двор.

Хотя уже почти столетний старик, этот неутомимый Немврод, при любых обстоятельствах, во всякое время года был одет так, будто собирался затравить оленя, загнать кабана, застрелить волка или поднять лисицу.

Сегодня, как, впрочем, и во все другие дни, на нем был просторный замшевый плащ, местами протершийся и почерневший от портупеи, и панталоны из толстого бурого сукна, скроенные по моде прошлого столетия. Серая полотняная рубашка, обтягивающая довольно выпуклый живот, выглядывала из-под плаща, украшенного кожаным поясом со стальной пряжкой. На столе лежала фетровая шляпа, выгоревшая на солнце и неоднократно омытая дождями, а рядом — хлыст, охотничий рог, нож и замшевые перчатки с широкими отворотами. Казалось, ревностный охотник сейчас помчится верхом в лес; вот только шерстяное одеяло, в которое были закутаны его нош, и пирамида подушек под ними, свидетельствовали о том, что подагра удержит его дома.

Владелец Эрбелеттов, впрочем, научился относиться к болезни с философским терпением. Страдания не мешали ему завтракать с отменным аппетитом, и теперь наступило между приступами время послеобеденного сна, когда лицо старика не выражало ничего, кроме удовлетворения от легкого приема пищи.

Было начало июня. Колокола в селениях, рассыпанных по долине, звали к обедне. Стоял изнуряющий зной. В Эрбелеттах еще отдыхали. Скотник, пастух и четыре мальчишки-пахаря с утра работали в поле, управляющий Требюсьен отлучился по поручению юного хозяина; и если бы не Маргай, служанка, выполнявшая всю домашнюю работу, а в настоящий момент мывшая посуду, мурлыча себе под нос народную песенку, если бы не лошадь, чей топот слышался на конюшне, не голуби, ворковавшие на крыше хлева, не куры, клевавшие что-то на «парадном дворе», не утки, с кряканьем возившиеся в канавках, замок походил бы на дворец Спящей Красавицы, о котором Перро только что написал красивую сказку.

Внезапно ворота конюшни распахнулись, и появился молодой человек, он вывел под уздцы славную молодую лошадку и с легкостью оседлал ее.

Несмотря на недюжинную силу, это был стройный и элегантный юноша с добрым и мужественным лицом, прекрасными белокурыми волосами, чистыми голубыми глазами, и с золотистым пушком на едва тронутых загаром щеках. На нем ловко сидел костюм для верховой езды, шитый из серого сукна и дополненный бурыми крагами и широкополой соломенной шляпой.

Шум разбудил барона.

Он выглянул из окна, и лицо его озарилось безмерной нежностью.

— Вы уезжаете, Элион? — ласково спросил он.

Молодой человек обернулся и снял шляпу.

— Сударь, — ответил он столь же нежно, сколь и почтительно, — не позволите ли вы мне посетить Шато-Лансон, чтобы проститься с мадемуазель Вивианой?

— О! Как я мог забыть! Послушайте, ведь сегодня эта юная девица покидает нас!

— Да, сударь. Она едет в Версаль — герцогиня Бургундская оказала ей честь, пригласив к своей персоне.

— Ну а как же, — пробормотал старик не без некоторой горечи, — господин де Шато-Лансон имеет прочное положение при дворе… Грех отказываться от такого предложения… Между прочим, господин де Шамийяр, этот угрюмый судейский, завоевал милость короля умением играть на бильярде. — И он дружески махнул рукой: — Ну, поезжайте, шевалье, и возвращайтесь скорее… Берегите Ролана… Не забывайте, что это лучшая лошадь в нашей конюшне.

— О нет, сударь, я дождусь Требюсьена.

— Где же он?

— Я послал его в деревню за букетом для мадемуазель Вивианы. — И молодой человек весело добавил: — Немало растет овощей в Эрбелеттах, а вот цветов днем с огнем не сыщешь!

— Да, к сожалению, это так… Лучший подарок дворянина даме сердца — конечно же, несколько цветков.

Барон с улыбкой откинулся в кресле и, не сводя глаз с сына, спросил:

— Стало быть, если не ошибаюсь, в вашем сердце царит мадемуазель де Шато-Лансон?

— Да, отец, — серьезно ответил юноша.

Он привязал лошадь у ворот конюшни, подошел к раскрытому окну, откуда выглядывал старый сеньор, походя на портрет в раме, и облокотился на оконный проем.

Отец продолжал:

— Вы ее любите?

— Всей душой.

— А она вас?

— Тоже.

Господин де Жюссак лукаво погрозил юноше пальцем.

— О-хо-хо, шевалье, уж очень вы скоры на утверждения…

— Сударь, я говорю лишь то, что нежная подруга повторяла не раз. Да, мы любим друг друга и поклялись всегда быть вместе. Впрочем, я не предполагал, что барон де Жюссак может обидеть девушку знатного происхождения, а заодно и своего наследника, усомнившись в искренности их чувств.

Барон тряхнул головой.

— Тогда, бедные дети мои, какой же горький хлеб, замешанный на разочарованиях, предстоит вам вкусить с лихвой! — Он погладил белокурую голову сына. — В особенности тебе, несчастный мой мальчик.

— Мне?

— Взять хотя бы то, что прекрасная Вивиана решилась расстаться с тем, кому хочет отдать свое сердце.

— По-вашему, было бы лучше, если бы она воспротивилась исполнить приказание отца, волю короля, обязанность, возложенную на нее рождением и общественным положением?

— Я не говорю этого, шевалье, но не могу не вспомнить о пословицах, которые, как известно, отражают народную мудрость. Одна из них утверждает, что отсутствующие всегда неправы, а другая гласит: с глаз долой — из сердца вон.

— И вы думаете…

— Не думаю, а знаю, как быстро забывают при дворе; и знаю по своему опыту, чего там стоят обещания и как выполняются клятвы.

Увлеченный воспоминаниями, барон продолжал:

— Покойная королева Анна Австрийская, отвергшая знаки внимания великого кардинала и противившаяся любви герцога Бекингемского, — так вот, Анна Австрийская, говорю я, эта дочь короля, вдова короля, мать короля, забыла гениального человека и всеобщего любимца женщин, чтобы слушать косноязычие корыстного болвана и труса Мазарини.

— Вивиана не принцесса, сударь!

— Нет, но она женщина, шевалье.

— Пусть так, но я уверен, она будет ждать.

— И чего, позвольте вас спросить?

— Что мы встретимся и родители благословят на наш союз…

— Вы прекрасно знаете, Элион, что я никогда не стану препятствовать вашим планам. Но вы, конечно, понимаете, что без господина де Шато-Лансона… Я ни за что на свете не хотел бы подвергнуться унижению отказа. Граф удачлив, имеет житейскую хватку, доверие и поддержку господина де Шамийяра. У него есть все основания желать зятя, занимающего высокий пост в правительстве или в армии.

— Вот я и стану этим зятем, — парировал юноша с непоколебимой уверенностью.

— Вы!

— С помощью провидения, терпения и шпаги.

— О, вы убаюкиваете себя надеждой…

— Я пройду тот же путь, что и другие… Почему нет? Разве дозволено терять надежду дворянину, призванному служить стране и государю?

Господин де Жюссак вздрогнул всем телом, как если бы наступил босой ногой на змею.

— Вы желаете стать солдатом? — выдохнул он.

— Вы этого не допускаете? — вопросом на вопрос ответил Элион.

Голос старого барона дрогнул.

— Значит, вы решитесь меня покинуть? О нет, только не это!.. — с горечью воскликнул старик и резким движением руки словно отринул эту страшную мысль.