Шофер такси подозрительно поглядывал на Смита из-за калитки, но тот, не обращая на него внимания, прошел за дом по узкой, усыпанной гравием дорожке. Как он и ожидал, она вела к черному ходу и дверь оказалась незапертой. Он тихонько отворил ее и через коридорчик прошел в кухню. Там у стола сидела Кора.

Она не пошевелилась, даже когда Смит подошел к ней вплотную. Казалось, она не заметила его появления, или, во всяком случае, оно никак на нее не подействовало. Она смотрела мимо него неподвижным взглядом, словно завороженная каким-то невыносимо страшным зрелищем. Он по-настоящему испугался, заметив, как она изменилась за несколько дней, после концерта, на котором он впервые ее увидел. Она, казалось, постарела лет на десять и ушла в себя, ограбленная, лишенная радости и жизни. Но Смиту некогда было жалеть ее. Он во что бы то ни стало должен был встретиться с Пейджем, и как можно скорее. Так он и сказал Коре. Она ничего не ответила.

— Послушайте, — сказал Смит, наклоняясь к ней, словно говоря с ребенком… — Мне нужен Генри Пейдж. Мне необходимо поговорить с ним.

Она так долго молчала, что он усомнился, слышала ли она его.

Затем Кора медленно повернулась к нему. Лицо ее было мраморно-бледным и почти безжизненным, — казалось, тяжелые душевные муки убили в ней всякую способность чувствовать.

— Его здесь нет, — ответила она.

— Но… мне сказали…

— Его здесь нет, — повторила Кора тем же безучастным тоном. — Он вчера вечером передумал и телеграфировал нам, что выедет сегодня.

— Но нам сообщили…

— Телеграмма вон там… на каминной полке.

Смит прочел телеграмму. Она была адресована Коре. Пейдж сообщал, что все будет хорошо, что он собирается переночевать в гостинице и вернуться на другой день.

— Ах вот как!.. — воскликнул Смит.

— Какое это имеет значение? — сказала она.

И вдруг через ее плечо Смит увидел на столе развернутый лист «Глобуса». Безжизненный взгляд Коры тоже остановился на газете.

— Ну вот. Вы довольны? Тогда вы погубили только меня. А теперь вы погубили нас всех.

Смит машинально начал оправдываться. Он хотел объяснить ей, что это не его вина, что он здесь ни при чем, но сразу умолк. Он был замешан в этом не меньше других, а может быть, и больше. Кроме того, Кора была права — теперь все бесполезно. Как она и сказала — все погибло. Ни словами, ни делами помочь нельзя. Он еще раз посмотрел на Кору, совсем раздавленную, окаменевшую в своем горе, и вчерашнее виски словно закисло в его желудке; он почувствовал мутную тяжелую тошноту. Внезапно что-то дрогнуло у него в душе, и он впервые понял, насколько страшно то, что было сделано. Все зло, весь вред, постоянно причиняемые безжалостной, бессердечной прессой, казалось, нашли свое воплощение в этой загнанной, измученной женщине, в ее погубленной жизни.

— Откуда у вас эта газета? — спросил он.

— Ее купил Дэвид… мой муж.

— Но где?

Его слова как будто доносились к ней откуда-то издалека, и ее ответ словно преодолевал то же расстояние.

— Каждое утро он гуляет по молу. В киоске… он увидел афишку… их повсюду расклеили… и принес газету домой… — Она конвульсивно содрогнулась. — Этого-то я и старалась не допустить. Я знала, что с ним будет. Я его никогда прежде таким не видела. И он ушел, не сказав мне ни слова.

— Куда он пошел? — спросил Смит.

— Не знаю… ничего не знаю. Я пыталась его остановить, но напрасно. Я больше ничего не могу. Со мной все… это конец.

Что он мог сказать ей? Ему ничего не приходило в голову. Наконец он пробормотал бессмысленное утешение:

— Все не так мрачно, как вы думаете. Он вернется к вам.

— Нет. — Она медленно подняла голову и посмотрела ему в глаза, и от звука ее голоса он похолодел. — Ко мне-то? Нет.

Больше он ничего не смог от нее добиться. Ее снова охватило отчаяние, и она перестала отвечать. Смит попытался убедить себя, что, может быть, позже она найдет облегчение в слезах. Он повернулся и вышел из коттеджа.

Он медленно побрел назад к такси, теперь ему незачем было торопиться. Вдали разразилась гроза, и над Элдонскими холмами грохотал гром. Даже и здесь небо было свинцовым, стояла невыносимая духота. Растерянному и потрясенному Смиту почудилось что-то зловещее в этих глухих раскатах, сотрясавших неподвижный воздух, как орудийные залпы. Когда он садился в такси, ему на руку упала одинокая капля дождя, тяжелая и теплая, как кровь.

Он велел шоферу возвращаться в Хедлстон — ничего другого не оставалось. Смит отказался от мысли искать Пейджа. Здесь его не было: он еще ехал в поезде, а может быть, даже и не покинул Лондона. Как бы то ни было, Пейдж уже все знает. Теперь он ни за что не подпишет контракта, ни за что не отдаст «Северный свет». Им с Наем оставалось лишь отказаться от дальнейших бесплодных усилий и уехать. Но не только этим выводом объяснялось охватившее Смита желание немедленно бросить все. Он был напуган тем, что натворили они с Наем, напуган силами, которые они развязали. Смит ощутил необычайную слабость и готов был отдать что угодно за стакан виски. Скорее уехать отсюда! Его даже больше не волновало, потеряет он работу или нет. Только бы выбраться из Хедлстона, и как можно быстрее!

Ему трудно было сейчас оставаться одному, и его потянуло к Наю. Леонард сказал, что будет в редакции, и, когда такси въехало на окраину Хедлстона, Смит попросил шофера отвезти его к Дому просвещения. Шел проливной дождь, и сильный ветер швырял струи воды в стекла машины. Улицы были пустынны, и только кое-где, укрываясь под зонтиками, спешили одинокие прохожие. Но когда такси свернуло с Виктория-стрит к Хлебному рынку, они неожиданно попали с большой затор. Смит опустил стекло и выглянул наружу. Узкая улица была забита машинами — грузовиками и фургонами, доставлявшими продукты на городской рынок. Он решил, что либо лопнула водопроводная магистраль, либо дождь затопил мостовую. Ждать у него не хватало сил, а Дом просвещения был уже близко. Сунув в руку шофера несколько бумажек, Смит вылез из такси.

Повернув за угол и торопливо шагая по Парк-стрит, он вдруг заметил, что дальше вся улица запружена людьми. Не обращая внимания на дождь, они стояли тесной толпой, вытягивая шеи, толкаясь, стараясь пробиться поближе к дверям какого-то здания. Сердце у Смита на секунду замерло, когда он сообразил, что здание это — Дом просвещения. «Возмущенная толпа разнесла нашу редакцию», — подумал он. Смит был перепуган, но все же не мог уйти, не узнав в чем дело. Он кинулся вперед, но тут раздался вой сирены, и по бульвару, там, где проезд обычным машинам был запрещен, мелькнула белая карета скорой помощи.

В смертельном ужасе Смит локтями прокладывал дорогу сквозь толпу. Он то и дело называл себя и требовал, чтобы его пропустили. Когда он добрался до подъезда, стоявший там полицейский узнал его и открыл ему дверь. Смит остановился в вестибюле, тяжело дыша, боясь идти дальше. С трудом он заставил себя нажать кнопку лифта. Лифт не спустился. Судя по указателю, кабина стояла на третьем этаже. Вдруг Смит услышал, что кто-то стремглав бежит вниз по лестнице. Это оказался Пигер, телефонист. Увидев Смита, юноша бросился к нему и схватил его за локоть.

— Мистер Смит… сэр… сэр…

— Что случилось?

Питер дергал его за рукав, истерически всхлипывая, и бормотал:

— Я хочу домой. Это ужасно… ужасно, и я сам видел это.

— В чем дело? — Смит с силой тряхнул его. — Ради всего святого, что произошло?

Питер поглядел на него, бессильно откинув голову, Его голос становился все пронзительнее:

— Молодой мистер Пейдж… он стрелял в мистера Ная… мистер Най упал… и тогда он застрелился… — Питер задохнулся и взвизгнул: — Доктор говорит, что он умер.

— Кто? — испуганно прошептал Смит.

— Дэвид… молодой мистер Пейдж.

Смит прислонился к стене, не ощущая ничего, кроме тупой тошноты. Тут он услышал шум спускающегося лифта. Через секунду из него вышел Най в сопровождении доктора. Най был бледен, из-под наброшенного на плечи пиджака виднелась забинтованная рука, но в его побелевших губах была зажата сигарета.