— Джимоти…

— Я глубоко уважаю нашу гостью. Признаю, что это предрасполагает меня думать о ней хорошо, но если бы я искреннее верил, что она, как сказал Зупрек, «наша погибель», никакие сентименты в Абарате не смягчили бы мое сердце.

— Хорошо, Зупрек, — сказала Ниритта. — Думаю, ты должен чем-то подтвердить свои слова.

— Забудь о подтверждениях, — ответил Нибас. — Речь не о них. Речь о вере. Те, кто верит в будущее Абарата, должны действовать, чтобы его защитить. Нас будут критиковать за наши решения…

— Ты говоришь о лагерях, — сказала Ниритта.

— Не надо, чтобы девочка нас слышала, — возразил Зупрек. — Это не ее дело.

— Какая разница, — ответил Гелио. — Люди уже знают.

— Пришло время обсудить это, — произнес Джимоти. — Коммексо строит один на острове Простофиль, но никто не задает вопросов. Никого это не волнует, пока Малыш продолжает говорить, что все в порядке.

— Ты не поддерживаешь лагеря, Джимоти? — спросила Ниритта.

— Нет, не поддерживаю.

— А почему? — поинтересовался Йобиас. — Твоя семья чистокровная на все сто. Посмотри на себя. Чистокровный абаратец.

— И?

— Ты в полной безопасности. Как и все мы.

Кэнди чуяла в их разговоре нечто значимое, но постаралась задать свой вопрос тоном вполне обыкновенным, несмотря на неприятное ощущение в животе:

— Лагеря?

— К тебе это не имеет отношения, — отрезала Ниритта. — Ты вообще не должна знать об этих вещах.

— Такое впечатление, что вы их стыдитесь, — сказала Кэнди.

— Ты слышишь в моих словах то, чего в них нет.

— Ладно, значит вам не стыдно.

— Совершенно не стыдно. Я просто выполняю свою долг.

— Рад, что ты гордишься, — вставил Джимоти, — потому что однажды нам придется отвечать за каждое принятое решение. Этот допрос, лагеря. Всё. — Он посмотрел на свои когти. — Если дела пойдут плохо, им понадобятся шеи для петель. И это будут наши шеи. Должны быть наши. Мы знали, что делали, когда это начинали.

— Боишься за свою шею, Джимоти? — спросил Зупрек.

— Нет, — ответил Джимоти. — За свою душу. Боюсь потерять ее, поскольку был слишком занят, создавая лагеря для чистокровных.

Зупрек издал скрежещущее ворчание и начал подниматься из-за стола, сжимая кулаки.

— Нет, Зупрек, — сказала Ниритта Маку, — встреча закрывается. — Она бросила на Кэнди косой взгляд. — Иди, дитя. Ты свободна!

— Я с ней еще не закончил! — крикнул Зупрек.

— Зато закончил комитет! — сказала Маку. На этот раз она толкнула Кэнди к дверям. — Иди же!

Двери были открыты. Кэнди взглянула на Джимоти, благодарная ему за все, что он сделал, и направилась к выходу, слыша крики Зупрека, эхом раздававшиеся в стенах зала:

— Она станет нашей погибелью!

Шалопуто ожидал ее у Палат Совета. Облегчение, возникшее на его лице при виде Кэнди, стерло у нее все отрицательные эмоции, вызванные этой крайне неприятной беседой. Она быстро рассказала ему о допросе, который только что выдержала.

— Но они тебя отпустили? — спросил он, когда она закончила.

— Да, — ответила Кэнди. — А ты думал, они собирались меня в тюрьму посадить?

— У меня была такая мысль. Здесь никто не питает любви к Иноземью. Только послушай, что говорят люди…

— А будет только хуже, — кивнула Кэнди.

— Еще одна война?

— Так думает Совет.

— Абарат против Иноземья? Или Ночь против Дня?

Кэнди поймала на себе несколько подозрительных взглядов.

— Думаю, нам лучше поговорить где-нибудь в другом месте, — сказала она. — Не хочу больше никаких допросов.

— И куда ты собираешься? — спросил Шалопуто.

— Куда угодно, только подальше отсюда, — ответила она. — Не хочу, чтобы мне задавали вопросы, пока сама не получу ответы.

— И как ты собираешься это сделать?

Кэнди посмотрела на Шалопуто с беспокойством.

— Ну давай, что у тебя в голове?

— У меня в голове принцесса, Шалопуто. И теперь я знаю, что она была там с самого моего рождения. Это всё меняет. Я думала, что я Кэнди Квокенбуш из Цыптауна, и в каком-то смысле так оно и было. Снаружи я жила обычной жизнью. Но внутри, здесь, — она указала пальцем на висок, — я изучала то, что знает она. Это единственное объяснение, имеющее смысл. Боа выучилась магии у Тлена. А я забрала магию у нее и спрятала.

— Но ты говоришь об этом вслух.

— Потому что она знает. Никому из нас нет смысла играть в прятки. Она во мне, у меня есть все то, что она знает об Абарате. И ей это известно.

Я бы сделала то же самое, сказала Боа. Но думаю, нам пришло время расстаться.

— Согласна.

— С чем? — спросил Шалопуто.

— Я говорила с Боа. Она хочет освободиться.

— Ее трудно винить.

— Я и не виню. Просто не знаю, с чего начать.

Пусть тылкрыс расскажет о Лагуне Мунн.

— Ты знаешь кого-нибудь по имени Лагуна Мунн?

— Лично нет, — ответил Шалопуто. — Но в одной из книг Захолуста о ней был стишок.

— Помнишь его?

Шалопуто помедлил, а затем произнес:

— У Лагуны Мунн был сын — просто идеал.

Загляденье, как работал, и еще лучше играл!

Но как она с ним обошлась, я не осмелюсь рассказать.

— Это все?

— Да. Судя по всему, один из ее сыновей был создан из всего хорошего, что в ней было, но оказался занудой. Таким занудой, что она не хотела иметь с ним ничего общего. И она родила другого сына…

— Дай догадаюсь. Он был создан из всего плохого.

— Кто бы ни написал этот стишок, об этом он рассказать не осмелился. Наверное, именно так нам и следует думать.

Она очень могущественная женщина, сказала Боа, и использует свою силу, чтобы помогать людям, если в настроении.

Кэнди сообщила об этом Шалопуто. Боа добавила: Конечно, она сумасшедшая.

— Почему всегда есть подвох? — спросила Кэнди.

— Что?

— Боа говорит, что Лагуна Мунн — сумасшедшая.

— И что? А ты, Кэнди, нормальная? Почему-то мне так не кажется.

— Хорошо.

— Пусть безумцы найдут мудрость в своем безумии ради нормальных, и пусть нормальные будут благодарны.

— Это какая-то известная поговорка?

— Если я буду часто ее использовать…

Тылкрыс говорит довольно разумно… для тылкрыса.

— Что она сказала? — спросил Шалопуто у Кэнди.

— Откуда ты знаешь, что она что-то сказала?

— Вижу по твоему лицу.

— Она сказала, что ты очень умный.

На лице Шалопуто отразилось сомнение.

— Ну да, конечно… — проговорил он.

Дорога, пролегавшая по множеству улочек куда более мелких, чем те, по которым они поднимались к залу Совета, вывела их на пристань. Узкие улицы и крошечные дворы были наполнены беспокойством. Люди занимались своими делами, нервничая и суетясь. Такое впечатление, думала Кэнди, что все они ожидают чего-то очень плохого. В темных комнатах за приоткрытыми дверями она замечала, как жители собирают вещи, готовясь к поспешному бегству. Шалопуто воспринял это точно так же, как Кэнди, и спросил:

— Совет что-нибудь говорил об эвакуации Гигантской Головы?

— Нет.

— Тогда почему люди собираются?

— Понятия не имею. Если где и безопасно, то на Веббе Гаснущий День. Это же одна из самых старых существующих построек!

— Вероятно, старый возраст — уже не то, чем он был раньше.

Они молча шли к гавани. Здесь была дюжина рыбацких лодок, и еще больше пыталось найти место у причала, чтобы разгрузить собранный мусор.

— Остатки Цыптауна, — мрачно заметила Кэнди.

— Не тревожься. Все эти годы люди слышали о вас столько разного. Теперь у них есть что-то, что можно подержать в руках.

— Большая часть этих вещей выглядит как мусор.

— Да.

— И что они подумают о Цыптауне? — грустно спросила Кэнди.

Шалопуто не ответил. Он пропустил ее вперед, и она подошла взглянуть на вещи, что рыбаки достали из вод Изабеллы. Неужели жителям Абарата кажется, что это может представлять какую-то ценность? Два пластиковых фламинго из чьего-то сада, множество старых журналов и баночек с таблетками, куски сломанной мебели, большой знак с глупой лупоглазой курицей. И еще один, объявлявший о воскресной службе в лютеранской церкви на Уитмер-стрит: «Много дверей у дома Господнего».