Через несколько дней после этого собрания состоялось открытие выставки «Современное искусство». Бенуа отвечал за приглашенных на выставку и суетился у входа, чтобы не обделить вниманием кого-нибудь из именитых гостей. Увидев толпу напротив здания, к дому на Большой Морской улице подошел Е. А. Сабанеев, директор школы Общества поощрения художеств. Взглянув на Бенуа, он осторожно отозвал его в сторону, решив пожурить молодого главного редактора за бестактное выступление в «Мире искусства», но Александр вместо извинений полез в драку. Бенуа в своих воспоминаниях через много лет несколько смягчил этот неприятный инцидент:

«…на тех же днях состоялось торжественное открытие предприятия князя Щербатова „Современное искусство“. Я находился в качестве участника этого дела для приема гостей, приглашенных на вернисаж, у входа на выставку. И как раз одним из первых пожаловал директор школы „Общества поощрения художеств“ Е. А. Сабанеев. Он сразу отвел меня в сторону и с тоном „начальника, делающего выговор подчиненному“, произнес злополучную фразу: „Как вам не стыдно. Вы получаете жалованье от императорского „Общества поощрения“ и позволяете себе так о нем отзываться“. Фраза была глупая, и, в сущности, мне следовало бы ее пропустить без всякого внимания, но мои нервы (как это часто бывает на вернисажах) были особенно натянуты, и я почувствовал в этой фразе такое оскорбление, что слепая ярость сразу овладела мной. Не успел я сообразить, что делаю, как уже судорожно сжимал обшлаг сюртука Сабанеева и, потрясая его изо всей силы, с шипением произносил какие-то ругательства вроде „негодяй“, „мерзавец“ и т. п. Насилу он вырвался и убежал, а меня схватили подоспевшие знакомые и друзья и увели в соседнюю комнату».

Друзья не только увели Александра Бенуа, но и изрядно напугали, что теперь, вероятно, ему придется драться на дуэли и, скорее всего, он падет от руки обиженного, так как настоящие художники должны волею судьбы погибать в расцвете лет, как Александр Пушкин. Бенуа сильно струхнул, хотя и не показывал своего испуга, а продолжал браваду и выбрал себе секундантов — Философова и Дягилева.

Однако старый Сабанеев не хотел портить с Александром и его братом дружеских отношений и прислал Бенуа письмо, в котором несколько извинялся за то, что не вовремя подошел к разгоряченному художнику. Бенуа торжествовал и решил не отвечать на него, и даже показал его своим товарищам. Однако такого поведения Сабанеев уже списывать на молодую горячность не захотел и поставил вопрос о поведении Бенуа на собрании Общества. От имени Совета ему было направлено официальное предупреждение, что в случае повторения подобного отношения к Обществу поощрения художеств и его членам оно будет вынуждено расстаться с ним как с редактором своего журнала. Бенуа думал пять дней. Выставка вначале приносила хороший доход, ювелирные украшения Р. Лалика бойко продавались, и 13 февраля он послал вице-председателю просьбу о своей отставке, не сопроводив ее никакими объяснениями.

Тем временем выставка становилась все популярнее и популярнее, к тому же ее посетил император Николай II со своей супругой, что гарантировало приток именитой публики. Однако приобретать слишком ажурную мебель или неудобный, но шикарный интерьер какой-либо из выставочных комнат никто не собирался. А решившиеся было на покупку, сталкиваясь с неприспособленностью интерьера, сразу же отказывались от этой идеи. Так было и с комнатой, оформленной художником А. Я. Головиным под русский терем или светелку, размеры и убранство которой создавали некоторые неудобства.

«Головинский терем произвел в полном смысле слова фурор на выставке и более, чем какая-либо другая комната, привлек внимание государя. Надо ли говорить, как радовался милый автор, к которому я испытывал такую симпатию. Нам везло на забавные эпизоды с „великими“: вел. кн. Владимир Александрович впрямь „влюбился“, по его словам, в головинский терем и, войдя с нами в переговоры, уже весьма продвинутые, относительно приобретения этой комнаты для своей дачи в Царском Селе, долго засиживался в ней и полушутя чуть не решился взобраться на лежанку „отдохнуть по-русски“, к ужасу посетителей.

— Да еще, пожалуй, захраплю, как труба, — вот будет номер.

Кончилось все неблагополучно. Выходя из низкого терема, вел. князь забыл нагнуться и сильно ударился головой о косяк резной двери:

— Вот и шишка! Плохая примета, видно, не купить… — выкрикнул он своим густым басом, столь знакомым по военным парадам, заодно рассердившись на себя и на комнату»[94].

Тем временем все стали уговаривать Александра Бенуа забрать прошение об отставке, повиниться и вернуться обратно в журнал — все-таки служба надежнее только что созданного предприятия, даже новый вице-председатель Общества Ю. С. Нечаев-Мальцев лично просил его остаться на должности главного редактора. Да и сам Александр уже раскаивался в своих скоропалительных решениях. Как потом написал Бенуа: «Самому до смерти хотелось это сделать — тем более что я все еще продолжал работать над теми выпусками 1903 г., которые решил посвятить Петру Великому. Но я не мог сообразить, как это сделать, как взять назад свою отставку без ущерба собственному достоинству».

Николай Константинович Рерих предложил свою помощь Александру Бенуа. Он обещал договориться с председателем Общества принцессой Ольденбургской, чтобы она сама письменно попросила Бенуа остаться. Такой поворот дела очень льстил самолюбию Александра. Но недоброжелателей было слишком много, а для Рериха такая помощь могла стоить места секретаря Общества поощрения художеств. Тем более что Александр Бенуа несколько высокомерно вел себя с Рерихом, считая, что тот выполняет чье-то поручение. Тогда как на самом деле это была собственная инициатива Рериха. Взвесив все «за» и «против», Николай Константинович решил не ввязываться в этот скандал. А самоуверенный Александр целый месяц прождал Рериха в Петербурге и при этом не встречался с ним лично, считая ниже своего достоинства напрашиваться к Николаю в гости, а подсылал к нему общих друзей, Юрия Степановича Нечаева-Мальцева и Павла Петровича Марсеру, чтобы разведать обстановку. Однако ничего конкретного они так и не разузнали.

Для выполнения своего обещания Н. К. Рерих должен был поехать из Петербурга в Гагры, где находилась южная резиденция принцессы Ольденбургской Евгении Максимильяновны, и там попытаться уговорить ее написать это довольно странное письмо в поддержку А. Бенуа. Несмотря на такие обстоятельства, Александр все же продолжал надеяться на благоприятный исход. Он не прекращал работы над составлением следующих номеров журнала Общества и даже не поехал с женой и детьми в Рим. Позже он писал в воспоминаниях:

«…после таких решительных изъявлений своей дружбы Рерих все же никуда не поехал, а принцесса никакого письма мне не написала. Мои страдания (очень реальные и очень мучительные — хуже нет ничего, как когда надо прибегнуть к какой-то неизбежной операции и та все время откладывается), мои страдания обострились…»

Но уже в начале марта Александр Бенуа, ничего не дождавшись и окончательно уверившись, «что Рерих никогда в Гагры не поедет», назначил день своего отъезда в Рим, надолго после этого затаив обиду на искренне хотевшего ему помочь Н. К. Рериха. За время трехмесячного отсутствия Бенуа в Петербурге выставка «Современное искусство» была закрыта, а новый редактор журнала «Художественные сокровища России» Адриан Прахов уже сидел в кресле, некогда принадлежавшем Александру, и печатал заказанные прежним редактором статьи, материалы и фотографии. Большие надежды Бенуа на прибыль от выставки «Современное искусство» были напрасными. Вернувшись в Петербург, Александр никого не нашел в «Современном искусстве». Само помещение было закрыто, и Бенуа насилу отыскал какого-то сторожа, от которого только и смог добиться: мол, «уехали, и когда будут обратно, не сказывали». Лишь недели через две в Петербурге все же появились князь Щербатов с Мекком. Приехали они специально, чтобы встретиться с Бенуа, и вовсе не для того, чтобы, как писал из Москвы князь Щербатов, передать ему заведование проектом «Современное искусство», а для того, чтобы сообщить, что они совершенно отчаялись и теперь не видят целесообразности и даже вообще художественного смысла своей затеи. Главное же, что исполненный для них Александром Бенуа заказ на оформление рабочего кабинета оказался совершенно бесполезным. «При этом, естественно, — писал обиженный на всех и вся А. Бенуа, — они не обнаружили ни малейшего интереса к тому, исполнил ли я данный ими заказ „рабочего кабинета“; но и я не напомнил им о нем и не показал им своих проектов, так как сам был ими слишком недоволен. Так бесславно и кончилась та затея, которая при своем возникновении должна была свидетельствовать о нашем „несомненном Ренессансе“ и на осуществление которой князь Щербатов положил больше ста тысяч рублей. Как это ни странно (и несмотря на то, что рушился один из устоев, на которые я рассчитывал), я был рад такой развязке, так как, повторяю, в глубине души никогда не верил в жизнеспособность этой „барской блажи“ и еще менее чувствовал в себе призвание к ней». В такой ситуации обида на Рериха переросла в нечто большое, из защитника он превратился в инициатора всех бед Александра Бенуа.