Специально для Парижского салона был подготовлен альбом-каталог. Во вступительной статье Александр Бенуа писал, что эта выставка дает представление об историческом развитии русского искусства, так как в картинах художников «имеется общность, которая совершенно отлична от того, что обычно понимается под русской сущностью»[120]. Конечно, решивший во что бы то ни стало завоевать Европу, С. П. Дягилев не мог оставить каталог без своего, хотя бы маленького, предисловия.

«Цель настоящей выставки, — писал Дягилев, — не заключается в том, чтобы полным и методически добросовестным образом представить все русское искусство в различные эпохи его развития. Выполнение подобной задачи представило бы непреодолимые трудности и сомнительную пользу. Многие имена, некогда знаменитые, потеряли в настоящее время свою славу — одни временно, другие навсегда. Очень многие художники, которым их современники придавали преувеличенное значение, кажутся теперь лишенными всякой ценности, так как они не оказали никакого влияния на современное нам искусство. Этим-то и объясняется сознательное отсутствие произведений многих художников, которых слишком долго рассматривали на Западе как единственных представителей художественной России и которые слишком долго искажали в глазах европейской публики истинный характер и настоящее значение национального русского искусства. Настоящая выставка представляет собою обзор развития нашего искусства, как его видит новый глаз. Все, что только оказывало непосредственное влияние на современное мировоззрение нашей страны, представлено на ней. Это верный образ художественной России наших дней с ее искренним порывом, с ее почтительным восхищением перед прошлым и с ее пламенной верой в будущее».

Но о Николае Рерихе и о его искусстве в этих статьях не было ни слова. Несмотря на все это, Рерих хотел, чтобы его картины все же попали в этот альбом, и написал меценату выставки М. К. Тенишевой письмо с просьбой узнать принцип составления каталога.

В октябре 1906 года из Парижа М. К. Тенишева ответила Николаю Рериху:

«…Насчет альбома — заведуют Бакст и Бенуа, и по их указанию будут выбраны 50 картин. Как я жалею, что Вы не похлопотали для этой выставки, чтобы попали на нее „Иноземные гости“ от государя и „Древняя жизнь“ от Щербатова… В „Figaro“ ничего посылать нельзя, потому что Ars'ene Alexandre уже написал свой отзыв, и вообще „Figaro“ весь к услугам [великого князя] Владимира Александровича, над которым властвует Дягилев. Вероятно, он метит на место [И. И.] Толстого, которого превосходно обошел…

Да, вот я верю, что если бы влить теперь свежей крови, свежее веяние в художественные дела, то эта узкая корпорация, захватившая все позиции, могла бы пошатнуться…»

Княгиня Тенишева была недовольна поведением нагловатого С. П. Дягилева, а после того как в Петербурге распространились слухи, что его в скором времени назначат на пост вице-президента Академии художеств, вместо И. И. Толстого, стала даже опасаться давления со стороны С. П. Дягилева и его друзей. Петербургские газеты всерьез обсуждали возможное назначение. Так, газета «Слово» 3 августа 1907 года писала:

«…В карьере г. Дягилева, кроме выставки портретов и выставки произведений русских художников за границей, трудно отметить что-либо значительное, которое имело бы серьезное влияние на развитие русского искусства, если совершенно беспристрастно разобраться во всем, что сделано этим художественным деятелем. Можно представить себе, во что обратится наша академия, когда бразды правления перейдут к г. Дягилеву, человеку партийному и, в убеждениях своих художественных, крайнему!»[121]

Но когда стало ясно, что слухи остались только слухами и никакого назначения даже и не планировалось, Мария Клавдиевна Тенишева решила по-своему устроить в следующем 1907 году выставку русского искусства на Осеннем Парижском салоне. На этот раз на выставке было представлено более 130 картин Николая Рериха и «никакие дягилевы и бенуа» помешать этому уже не могли.

3 июня 1907 года из Парижа княгиня М. К. Тенишева писала Н. К. Рериху:

«В Вашем письме от 24 мая Вы говорите, что у Вас накопилось 135 номеров для выставки. Не забывайте, прошу Вас, что зал, в котором мы будем выставлять, невелик, и если присоединятся к нам Головин, Нестеров и Билибин, то места едва хватит. Помните, я как-то написала Вам, что французы ценят только творения индивидуальные на национальной почве. Посылаю Вам вырезку из „Gazette des beaux arts“ — разбор наших композиторов, как видите, и в музыке повторяется то же самое, что и с картинами. Дягилеву и Бенуа, в особенности последнему, такие статьи, что черту ладан, а я ликую и радуюсь!

Будет страшно жаль, если наши художники поступят, как всегда, то есть в последнюю минуту откажутся. Случай этот — выставить здесь настоящее русское искусство после двух художественных салонов — едва ли повторится, и я более чем уверена, что успех этой национальной выставки будет большой… Яковлева не знаю, да он только пишет дифирамбы Дягилеву! Не думаю, что ему дадут дойти до меня!..»[122]

Но С. П. Дягилев не собирался так просто отдавать в руки М. К. Тенишевой «Осеннюю русскую выставку», принесшую ему мировую известность. Он всеми силами пытался заставить художников отказаться от участия в ней, и отчасти ему это удалось.

«…Дягилев… будто бы сказал, что он не позволит Головину выставлять у меня его собственность, т. к. это его декорации»[123], — писала Рериху Тенишева. Она с трудом справлялась с интригами С. П. Дягилева и его друзей. Княгиня просила Николая Константиновича срочно приехать в Париж, чтобы помочь открыть «Осенний русский салон». Тем более что уже пришлось отказаться от организации выставок в Лондоне и Брюсселе, а Парижская была на грани срыва. По поводу всех этих перипетий архитектор барон Константин Константинович Рауш фон Траубенберг писал Николаю Рериху:

«Как Вы были правы, Николай Константинович, убеждая меня, что с русской братией пива не сваришь! И что организаторам, если они не обладают грубостью Дягилева, приходится бросать лучшие начинания»[124].

Н. К. Рериху пришлось ввязаться в это противоборство М. К. Тенишевой и С. П. Дягилева, так как салон состоял большей частью из его картин, и он не смог отказать княгине в ее просьбе о помощи. 31 октября (13 ноября) 1907 года Мария Клавдиевна писала из Парижа Н. К. Рериху:

«Сегодня, наконец, после Вашей ответной депеши, я поняла, что с Головиным больше ничего не выйдет. Возмутительное отношение, лучше сказать — нахальное, меня утвердило в мысли, что с этими людьми навеки все кончено… Больше ждать мне нельзя, пора приступать к каталогу, типография пристает, и если будет каталог дурно исполнен, свалят на задержки с нашей стороны. Каталог издаст художественный журнал „Art d’ecoratif“, хотят сделать хорошо, а для этого нужно время. Теперь не задержите с ценами, пришлите скорее.

Откроем выставку 4-го декабря. Надеюсь, что на это время Дягилев уедет из Парижа, а то, того и гляди, он напакостит. Все больше и больше убеждаюсь, что мы с Вами остались одни…»[125]

Николай Константинович, бросив все свои дела, поехал в Париж. Из Парижа за день до открытия выставки он писал своей жене:

«Среда 8 час. утра

Милый Мисик, как-то все у Тебя? Устройство выставки кончено. Сегодня придут уже всякие писатели. Кажется, отзывы будут хороши. Пока княгиня оставляет за собою три моих эскиза ангелов — на желтом фоне — нынешнего лета. У Билибина она берет почти всю сказку о Салтане.

Видел Голубеву — она очень постарела. По рассказам Маковского, видимо, — все глупости. Сегодня буду у Щукина — Мережковский читает своего Павла I. А завтра — страшный день. Разослано 3500 приглашений.