Необходимо было повременить с демаршем перед Чан Кайши и воздействовать на него через его ближайших помощников.

Первый протокольный визит мне полагалось нанести военному министру Хэ Инциню — он же начальник генерального штаба вооруженных сил Китая и автор приказа об уничтожении Новой 4-й армии. Среди милитаристов, окружавших Чаи Кайши, Хэ заметно выделялся знанием военного дела, незаурядными способностями и хитростью. Его политическая позиция — крайне правая: ярый антикоммунист, противник каких-либо революционных преобразований в Китае, сторонник военной диктатуры в интересах феодальной и крупной предпринимательской верхушки. Но вместе с тем он хотел бы и дальше получать военную помощь от Советского Союза. Надеялся перехитрить советских дипломатов и нащупать вместе с тем возможность соглашения с японскими агрессорами. Он считал, что захват китайской территории японскими войсками не будет вечным, что Япония вступит в конфликт с великими державами и вынуждена будет уйти из Китая или, вступив в большую войну, пойти на соглашение с китайской военной верхушкой.

Мы встретились будто старые друзья. Хитрая улыбка блуждала на губах китайского генерала, я тоже приучил себя держаться дружественно, улыбчиво, как человек, который все, что ему говорят, принимает на веру и лишь по наивности задает неожиданные вопросы, вроде бы и некстати, по случайности.

Хэ Инцинь начал с изъявлений благодарности Советскому правительству, советскому народу, лично маршалу С. К. Тимошенко за помощь вооружением, за присылку военных советников, за их работу. Он нахваливал военных советников, превознося их знания, таланты, их помощь в военных операциях, не упомянув, однако, что ни одной операции, разработанной нашими военными советниками, китайское командование не довело до конца, а некоторые планы, не отвергая, положило под сукно.

Я терпеливо ждал, когда иссякнет каскад его благодарностей, а затем спросил, не было ли использовано наше вооружение при конфликте с Новой 4-й армией.

Хэ Инцинь незамедлительно начал меня убеждать, что ни один из видов вооружений, присланных из Советского Союза, не был употреблен в боях с Новой 4-й армией. Вот этого подтверждения от должностного лица, что бои имели место, я и ждал. Сложнее было бы вести беседу, если бы генерал все отрицал или прикинулся неосведомленным. Этим признанием он дал повод продолжить беседу на важнейшую для меня тему.

Я сейчас же задал второй вопрос: как мне доложить об этих боях в Москву?

Ответ был явно заготовлен заранее. Для этого Чан Кайши и вел беседу с Чжоу Эньлаем, для этого с октября месяца чунцинский Военный совет выступал с предупреждениями в адрес командования Новой 4-й армии. Меня внутренне возмутила наглость, с которой генерал выложил подготовленную версию. Он заявил довольно бодро, все с той же сладенькой улыбочкой, что Новая 4-я армия и ее командующий не выполнили приказа Чан Кайши и верховный главнокомандующий решил их за это наказать. Этим ответом Хэ Инцинь подтвердил, что указание о разгроме штабной колонны Новой 4-й армии шло от Чан Кайши.

Право, мне трудно сказать, на что рассчитывал генерал, давая такое толкование «инциденту». Если он хотел спрятаться за спину Чан Кайши, то этим лишь оказывал медвежью услугу последнему.

— Предположим, что это так! — ответил я ему. — Предположим, что командование Новой 4-й армии замедлило с выполнением приказа, не могло его выполнить по тем или иным причинам военного порядка. Что в таких случаях предпринимает верховное командование? Оно смещает командующего, отдает его под суд или подвергает дисциплинарному взысканию. Но не открывать же военные действия против своих войск, против рядовых офицеров, против солдат, которые никак не повинны в ошибках своего командования. Идет война с агрессором, в этой войне, чтобы победить, народ должен быть един. Зачем же воевать против своих, зачем убивать своих солдат и офицеров?

На этот вопрос Хэ Инцинь не смог дать вразумительного ответа. Он начал меня уверять, что правительство не желает возобновления гражданской войны, что это преходящие трудности, рассыпался опять в излияниях дружбы к Советскому Союзу…

На следующий день я нанес визит заместителю начальника генерального штаба генералу Бай Чунси[33]. Влияние этого генерала отнюдь не исчерпывалось его официальной должностью. Он был главой гуансийской милитаристской клики, присоединившейся к Чан Кайши, и, конечно, стоял в первых рядах китайских антикоммунистов. Визит был протокольным. Он не обязывал ни меня, ни Бай Чунси к каким-либо официальным заявлениям. Беседа опять началась с изъявления благодарности за помощь вооружением, но не в столь слащавой форме, как у Хэ Инциня. Бай Чунси был человеком более суровым, более грубым и прямым. Он первый начал говорить об инциденте с Новой 4-й армией. Вслед за этим генерал разложил передо мной топографические карты, которые должны были послужить «документальным» подтверждением ее виновности. Признак знаменательный. Мои вопросы Хэ Инциню возымели действие. И вот уже передо мной спешат оправдаться. Стало быть, забеспокоились, стало быть, нуждаются в советской военной помощи и ищут возможности выйти из тупика, куда сами и зашли.

Но это обстоятельство нисколько не снимало требования быть осторожным. Я не стал рассматривать карты и заявил, что в Китае я человек новый, что еще не вжился в обстановку, не изучил расстановки сил на фронте и не могу иметь суждения о правомерности тех или иных приказов верховного главнокомандующего Чан Кайши, однако в моем сознании никак не укладывается свершившееся. Всякое вооруженное столкновение правительства с народом перед лицом агрессора выглядит крайне удивительно. Я заявил, что мне придется подробно информировать наркома обороны маршала С. К. Тимошенко о заранее спланированном нападении правительственных войск на Новую 4-ю армию, которая неплохо сражалась с японскими войсками.

При встречах и беседах с другими военными работниками чунцинского правительства, не столь высокого ранга, я повторял одно и то же: гражданская междоусобица только повредит борьбе с агрессором, делая намек, что это может привести к прекращению помощи со стороны Советского Союза, потому что советскому народу и Красной Армии будет непонятно, почему китайские войска, вместо того чтобы бить общего врага — японских захватчиков, начали военные действия между собой. Я замечал, что все мои высказывания в ходе этих встреч и бесед тут же доводятся до сведения высшего генералитета и, по всей вероятности, докладываются Чан Кайши. С гражданскими руководителями чунцинского правительства я был более осторожен. Вопроса о нападении на Новую 4-ю армию я не поднимал, но проводил в беседах мысль, что агрессора может остановить только единство народа плюс помощь дружественных держав. Параллельно моим демаршам в военных инстанциях большую работу с гражданскими министрами провел А. С. Панюшкин. Нас поспешил принять председатель Законодательного юаня Сунь Фо, сын Сунь Ятсена, который стал нас уверять, что 1941 год начинается для Китая очень благоприятно. Благодаря помощи вооружением из Советского Союза удалось стабилизировать фронт, укрепить армию и нацелить ее на новые наступательные операции. Сунь Фо заверял нас, что Китай будет бороться с агрессором до победного конца. По нашим протокольным визитам и беседам Чан Кайши имел возможность убедиться, что его враждебные действия против коммунистических войск не остались не замеченными советской стороной. В то же время нарастал протест против этих действий и в Китае. В офицерской среде, как я понял, действия Чан Кайши тоже не находили поддержки. После предпринятых демаршей оставалось только выяснить вопрос, пойдет ли Чан Кайши на дальнейшее обострение конфликта с КПК. Это был важный вопрос, от которого во многом зависел ответ на другой: решится ли Чан Кайши на сговор с японскими захватчиками или продолжит сопротивление агрессору?

Приближалось открытие сессии НПС. Семь его членов от компартии во главе с Мао Цзэдуном прислали в секретариат заявление, в котором сообщили, что КПК не получила ответа от правительства на свои требования от 22 января и поэтому отказывается от участия в сессии.