Я всегда помнила о недобром часе и других предупреждала, чтобы не искушали судьбу. Уж теперь-то он точно начеку, этот недобрый час…

На бензозаправке я купила два шоколадных батончика, чего никогда не делала, и от одного даже свирепо откусила.

Мы поехали дальше и всю дорогу ссорились из-за маршрута. Теперь мое неудовольствие вызвал указатель на Ганновер. Почему-то мой племянник никак не мог понять, хотя я ему сто раз повторила, что Ганновер должен находиться западнее, а его сомнительный Росток восточнее, а если мы и дальше будем так ехать, то попадем в Путтгартен, описав огромную дугу. Когда же указатель с Ганновером от нас отцепился, я принялась ворчать по другому поводу, кстати и некстати поминая несчастный Росток.

Принялся накрапывать дождь. Очень неприятно в такой момент находиться на автостраде. Дождь еще не смыл пыль, но уже успел ее намочить, размыть, стало скользко. Я сбросила скорость до сотни. Хорошо еще, на автостраде не было толкотни. Одна машина передо мной, далеко позади маячит еще одна, по правой полосе едет автобус, собственно, вот и все.

Упрямо продолжая втолковывать Витеку, что его неумение разбираться в сторонах света до добра не доведет, я приближалась к указателю и уже понимала, что автобус, едущий по правой полосе, его заслонит. Впрочем, это было ясно с самого начала. Всегда, когда справа должен быть нужный указатель, его непременно заслонит автобус, грузовик или хоть трактор. Если человеку так уж необходим указатель, ему положено перестроиться в правый ряд и ползти с умеренной скоростью.

Мой личный рекорд тихоходности на трассе составлял километров восемьдесят в час. Медленнее я просто не умею ездить по скоростным дорогам.

Желая взглянуть на указатель, я вдавила газ, выжав сто десять, надеясь проскочить автобус и все-таки углядеть указатель. И тут передо мной вспыхнули стоп-сигналы.

Тормозит, гад! Мне тоже пришлось притормозить, мелькнула мысль — не обойти ли гада справа, увы, слишком узко, на велосипеде бы проскочила, на машине никак, успела лишь произнести одно-два из уместных в таком случае словечек и врубилась в его гузку левой фарой своего «Авенсиса». Витек уперся руками в приборную доску, размазав по ней початый шоколадный баточник.

Откуда, черт возьми, там взялся проклятый шоколад?

Я даже как-то не очень расстроилась. Случившееся было столь невероятно, что в его реальность я не до конца поверила. Ведь я же не ехала за этим фрицем по пятам, ни в коем случае, я вообще терпеть не могу ехать за кем-то впритык, разве что вынуждает пробка, а так для меня всегда оптимальное расстояние до ближайшей машины — двадцать метров. Это абсолютный минимум, а еще лучше — метров пятьдесят, я люблю простор. С этим же проклятым немцем мы ехали примерно с одинаковой скоростью, он был намного впереди меня, что же заставило его вдруг так резко затормозить?

Я не виновата в дурацком столкновении, я тут ни при чем, не выйду из машины, и все тут! Обиделась я. И вообще плевать я хотела на этого недоумка, пусть они с полицией делают там что хотят.

Они и делали. Однако приехавшая немецкая дорожная полиция заставила-таки меня покинуть убежище. Вылезла я из проклятого «Авенсиса», дождь моросит, я скривилась и заявила, что под дождем отказываюсь давать показания. Допрос немецкие менты учинили мне в своем фургончике. Желая довести до их сведения свою точку зрения на автопроисшествие и поподробнее описать, как оно все случилось, я позвонила Гражине в Штутгарт и привлекла ее к полицейскому разбирательству в качестве переводчицы. По сотовому я по-польски изложила ей свою версию, сунула сотовый в руки главного мента, впрочем, весьма симпатичного и неглупого, он выслушал пересказ по-немецки. Затем сообщил Гражине свои соображения и передал сотовый мне. Выслушав от Гражины по-польски его соображения, свое мнение о них я сообщила Гражине, и она по-немецки довела их до сведения полиции.

Я не раз потом слышала, как Витек в полном восторге рассказывал знакомым, что в такой аварии-развлекухе ему еще не доводилось участвовать.

Потерпевший, тот самый получивший по заду фриц, почему-то не имел ко мне никаких претензий, только лихорадочно собирал и все подсовывал полиции какие-то документы. Я же особый упор делала на его бремсен, то и дело напирая на это слово. Словечко я как-то очень быстро запомнила, знала, что по-немецки bremsen — тормозить, очень я старалась, чтобы полиция поняла: у недоумка не было абсолютно никакой рациональной причины тормозить у меня под самым носом.

Пострадавший энергично отрицал мои инсинуации. Откуда, какие такие бремсены, не прикасался он ни к каким тормозам, чуть ли не заявлял, что у него этих бремсенов и вовсе нет. Полицейский разделался с нами в молниеносном темпе, — возможно, хотел поскорее избавиться от виновницы катастрофы с ее языковыми трудностями. Оказалось, мы стоим в полукилометре от сервиса «тойоты», это во-первых, а во-вторых, до Ростока всего ничего — десять километров, и мы без проблем успеем на паром в 18.00. Не на моей разбитой машине, ясное дело, и не пешком, а на такси.

Мы и в самом деле успели, но я бы не сказала, что без проблем. Одно дело, когда человек собирается в путь на поезде или самолете, и совсем другое — на собственной машине. В таком случае и вещи он пакует соответственно или вовсе их не пакует. У нас оказалась прорва каких-то мелких пакетов и отдельных предметов, перетаскивал их в такси главным образом Витек, но и мне пришлось потрудиться. К тому же мы оба привыкли на паром въезжать на машине, а не входить на своих двоих, а это не так уж и просто — там опять лестницы!

Когда все осталось позади, позвонила неимоверно встревоженная Гражина. Я объяснила, как все было, и заверила, что лично я не пострадала ни телесно, ни психически. Как и Витек. Гражина немного успокоилась и поведала, что мы стали жертвами классической «подставы» — явления, принявшего в Германии еще более крупные размеры, чем в Польше. Здесь люди редко меняют свои старые керосинки на новые машины, слишком накладно. Гораздо проще подстроить автокатастрофу, вызвать дорожную полицию, оформить все честь честью, а страховка в немалой степени покроет расходы по приобретению новой машины. Да вот пример: одна близкая знакомая Гражины полгода мучилась в поисках подходящей аварии, моему же фрицу со мной явно повезло. Поэтому и светился от радости паршивец, ко мне — никаких претензий, даже ручки целовал и потом долго еще присылал открытки, поздравляя то с днем ангела, то с праздниками. А разговаривая после полицейского расследования с Гражиной по телефону, откровенно не скрывал радости, даже произнося, казалось бы, страшные слова «Вдребезги, буквально в лепешку!» и «На списание, в утиль».

Интересно, что он купил взамен своего старого «опеля»?..

Еще со станции обслуживания Витек позвонил своему приятелю в Никобинг, чтобы тот встретил нас в Гедсере. Ничего особенного, каких-то десять километров. До Алициного Биркерода мы добрались поздно, по дороге часто останавливались, парни закупали какие-то рыболовные принадлежности. В Биркероде я не решилась в столь позднее время тревожить больную подругу, поехали прямо в гостиницу, где я и сняла номер. Все мы были страшно голодными и первым делом отправились в ближайшую забегаловку. Я еще радовалась — наконец-то у меня появилась возможность ознакомиться с ночной жизнью Алициного городишки, ведь все эти десятилетия я неизменно останавливалась только в доме подруги. Ночная жизнь разочаровала, в забегаловке на главной улице города были лишь пиво и гренки с сыром, к тому же твердые как камень. Но лучше это, чем ничего.

На следующий день я упаковала все презенты для Алиции в большую сумку на колесиках и пешком отправилась к ее домику, именно таким образом я добиралась много лет назад, когда прибывала в городишко с парома на поезде.

Войдя в ее дом, я привалилась к косяку, перевела дух и упрекнула подругу:

— Алиция, этот твой Биркерод жутко гористый городишко!

— Вот именно! — обрадовалась Алиция. — Я вам это уже сто лет твержу!