— Пропадем здесь… Слышал, сколько уже поумерло от голода… Они даже лебеду всю поели… Надо ехать в Белогорье за козой… Обменяем на вещи… Пальто мое возьмем… Прохожу в стеганке… Перину… Зачем нам перина? Платок мой шалевой… Картошки у нас ведер пять есть… Возьмем с собой. На хлеб обменяем… Глядишь, до весны и дотянем…

— На чем поедем? Ни одной лошади нет. Три вола у них всего…

— Пешком пошли. С тачкой…

— Двести километров…

— Ну и что? Дней за пять дойдем. Не надо было уезжать…

— Зато работа есть.

— Что толку от твоей работы?

— Как что? Огород дают… Помочь дом построить обещают… Коза будет — еще как заживем. Это год такой, а то травы здесь сколько хочешь. Зальемся молоком… Я сам схожу за козой.

— Одному нельзя… Заснешь — ее уведут… А то по очереди будем… Да и козу ты хорошую не выберешь… И тачка тяжелая…

— А дети как же? Вой какие сорванцы.

— Десять дней всего… Поручим соседке приглядывать. Мин тут нет… Я детей, когда тебя не было, по два дня бросала…

Утром я передал подслушанный разговор Ваду. Брат сначала не поверил, а потом пришел в восторг.

— Они могут еще и не уйти, — охладил я его пыл. — Сейчас все зависит от нас. Во-первых, брось свое дурацкое нытье, не зли отца. Найди себе какое-нибудь дело. Отец любит, когда работают.

«Кроватный парламент» заседал подряд три ночи и никак не мог решить вопроса: можно ли на десять дней оставить нас одних? Мы с волнением ждали решения. Мы стали послушными: не «перечили», не «доводили», не «огрызались», не отлучались из дому, чуть ли не бегом кидались выполнять любой приказ отца. Родители были очень довольны.

— Не узнаю их, — говорил ночью отец. — Поумнели, что ли…

— Они дети неплохие… Это они с тобой… с непривычки… Старший большой уже. Прикажи ему построже. Сегодня, мне соседка рассказывала, одни проезжали мимо с козой… за отрез сукна да кожаное пальто выменяли… Видишь, какая дешевка… А то вдруг подорожают…

— Ну ладно…

Утром отец позвал нас в дом (мы носили воду в бочку).

Мать стояла тут же.

— Садитесь, орлы. Серьезный разговор есть, — сказал отец.

— Мы постоим.

— Садитесь, садитесь… Дело такое… Мы уходим с матерью за козой… (Вад наклонил голову, чтобы не было видно, как у него горят глаза.) Уходим дней на десять. Ясно?

— Да, — сказал я.

— Смотрите, не балуйте здесь. Приду, если узнаю что, берегитесь тогда. Виктора назначаю главным. Вот тебе двести рублей. Понапрасну не трать. Оставляем вам полведра картошки, и сегодня мне обещали в колхозе аванс: полпуда пшена, литр постного масла и двести граммов сала. Немного возьмем с собой, остальное вам. Если расходовать с умом, должно хватить.

— Мы будем расходовать с умом.

— Я надеюсь на тебя, Виктор. Смотри за младшим, он еще глупый.

Вад открыл рот, чтобы ответить на оскорбление, но потом спохватился и закрыл.

— Постараюсь оправдать доверие.

— Вы любите всякие писульки, поэтому вот вам это, — отец протянул мне бумажку.

ЗАПРЕЩАЮ:

1. Выходить из дома после 21.00.

2. Приводить в дом чужих людей.

3. Доводить собаку. (Значит, она останется! Черт бы ее побрал!)

4. Сильно расходовать соль, спички и керосин.

5. Баловаться огнем.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. За время Моего отсутствия («Моего» он написал с большой буквы. Ха-ха!) сделать 300 штук кизяков. (Вот дал!)

2. Нарвать и насушить 25 мешков травы для Козы. («Козы» он тоже написал с большой буквы!)

3. Вскопать огород (Он угорел, что ли?!) и удобрить его навозом из сарая.

4. Выложить камнем дорожку от крыльца до уборной.

5. Починить забор.

6. Кормить Рекса.

РАСПОРЯДОК ДНЯ

1. 6.30 — подъем, зарядка, завтрак.

2. 6.30–12.30 — работа.

3. 12.30–15.00 — обед и отдых.

4. 15.00–19.00 — работа.

5. 19.00–22.00 — ужин. Свободное время.

6. 22.00 — отбой. (Не забудьте запереть двери.)

Внизу стояла крупная подпись: «ОТЕЦ».

Затем слово взяла мать. Она долго давала нам всякие сбивчивые указания и советы, плакала, гладила нас по голове и даже два раза отреклась от козы («Да будь она проклята! Никуда не поеду! Чтоб я своих детей одних бросила!» и т. д.), но потом вытащила из- за пазухи бумажку и протянула ее мне. Пример бюрократизма страшно заразителен.

ПАМЯТКА

1. Соль в столе, в чугунке, в правом углу.

2. Спички на загнетке.

3. Не злите Рекса, он может укусить.

4. Не лезьте в пруд, он очень глубокий.

5. Дети мои, не ходите никуда вечером, я так боюсь за вас.

Я прочитал эти документы и сказал:

— Разумеется, все будет в порядке. Правда, вы несколько преувеличили наши возможности, но мы постараемся справиться с поставленными задачами.

— Не выходить из дома вечером ни в коем случае!

Я пожал плечами. Какой может быть разговор!

— Никого не пускать в дом!

— Разумеется. Кто же пускает в дом чужих?

Отец посмотрел на меня подозрительно, но мой вид успокоил его.

— Будьте осторожны с огнем!

— Вы повторяетесь. В документах все записано очень четко.

— А что скажешь ты, малец?

— Не впервой!

Мать заплакала.

— То вы маленькие были… А теперь вон какие вымахали… самый опасный возраст…

— Ну-ну! — Отец обнял ее за плечи. — До опасного возраста еще далеко.

Всю ночь они говорили про опасный возраст. Мать рассказывала про свой, отец про свой. Это было чертовски интересно. Тут были и любовь, и плохие подружки и товарищи, и запретные книжки. Но потом они пришли к общему мнению, что нам с Вадом до этого опасного возраста еще жить и жить и они успеют приехать и взять его под свой контроль.

Но все-таки мать сильно колебалась, идти ей или не идти. Я с волнением следил за этими колебаниями.

Они проговорили почти всю ночь, и отцу удалось успокоить мать, но все равно утром, когда они уходили, была очень тяжелая сцена. Родители долго тискали нас, вертели и так и этак и все сыпали, сыпали советами. Даже если бы я задался целью соблюдать их «от» и «до», я бы просто не смог запомнить все эти «не надо», «надо», «не смей», «сделай», «не делай» и т. д.

Потом отец взял меня за подбородок, поглядел в глаза и вдруг притянул к груди. Я почувствовал колючую щетину на своей щеке, и что-то щелкнуло, вроде слабого удара кнута. Так же насильно он поцеловал Вада. Потом они взялись за тяжелогруженую тачку и пошли.

До самого поворота мать плакала и махала платком, будто уходила на войну, и слышались бесконечные «не забудь», «не делай», «будь умным». Потом они скрылись за поворотом, и осталась только пыль, которая еще долго висела в воздухе.

Я оглянулся и не узнал ни улицы, ни дома. Все было вроде бы то и в то же время не то. Все было веселее, таинственнее. Даже чахлые кусты в соседнем палисаднике. Даже облачко, что повисло над горизонтом. Даже зеркальце, что светило нам из пыли. Я сделал шаг к этому зеркальцу. Никто не спросил меня, куда я иду и зачем. Я сделал другой. Опять молчание. Никто не рявкнул, не закричал. Я побежал к этому зеркальцу, схватил его и стал рассматривать. Это было обыкновенное стекло от бутылки. Я выбросил его и оглянулся. Вада на месте не было. Вад мчался во всю прыть к росшему поблизости репейнику. Подбежав, он стал сбивать ногами головки и смеялся, как ненормальный.

— Вад! — крикнул я. — Иди сюда! Давай составим план.

— Давай! — радостно крикнул брат. — Э-й-й-й!

И мы пошли домой. Мы вошли во двор чинно, не спеша, как подобает настоящим свободным людям, хозяевам, которые могут войти во двор, а могут и не войти, могут закрыть калитку, а могут и не закрывать. Мы прошли мимо Рекса — ноль внимания, фунт презрения, — а тот встал при нашем приближении и вильнул хвостом в знак уважения (понял, что остался в нашей власти).