Незнакомец, подметив мое изумление, с удов­летворением усмехнулся.

—    Ну что, теперь догадались, любезный?

Он осторожно открыл маленьким ключиком ви­севший у него на плече черный кожаный футляр и извлек оттуда подержанный старомодный би­нокль.

—    Взгляните-ка на эту картину в бинокль. Нет-нет, так слишком близко. Отступите немного...

Предложение было поистине необычным, но, охваченный любопытством, я послушно поднялся и отошел шагов на шесть. Мой собеседник, видимо, для того чтобы я мог лучше рассмотреть картину, взял ее в руки и поднёс к свету. Вспоминая сейчас эту сцену, не могу не признать, что она отдавала безумием. Честное слово, черепахи!

Бинокль был весьма старый, явно европейского образца, с причудливой формы окулярами: такие бинокли украшали витрины оптических магазинов в пору моего детства. От долгого употребления черная кожа местами протерлась, и показалась желтая латунная основа. Словом, это был такой же атрибут старых добрых времен, как и потертый костюм незнакомца.

Я повертел его в руках, с интересом разглядывая диковинную вещицу, затем поднес к глазам. Но тут незнакомец испустил такой дикий вопль, что я невольно вздрогнул, едва не выронив бинокль из рук.

—    Остановитесь! Так нельзя! Никогда не смот­рите в бинокль с другого конца, слышите, нико­гда! — Лицо незнакомца покрылось смертельной бледностью, глаза вылезли из орбит, руки тряс­лись.

Меня поразила его безумная выходка: я не видел большого греха в этой ошибке. Озадаченно про­бормотав извинение, я перевернул бинокль, нетер­пеливо навел на резкость — и из радужного ореола выплыла неправдоподобно большая, в натуральную величину, фигура красавицы.

Эффект был потрясающий. Дабы читателю стало понятно, скажу лишь, что подобное ощущение воз­никает, когда смотришь на всплывающих со дна моря ныряльщиц за жемчугом. Под толстым слоем голубоватой воды тело кажется неясным, расплыв­чатым; оно колышется, словно морская трава. Но постепенно, по мере того, как ныряльщица подни­мается на поверхность, облик ее становится все яснее, все четче — и вот происходит мгновенное чудесное превращение: вынырнув, белый оборо­тень преображается в человека.

Так вот, линзы бинокля приоткрыли мне совер­шенно особый, непостижимый мир, в котором жили своей загадочной жизнью прелестная девушка со старинной прической и старик в старомодном европейском костюме. Я испытал неловкость, под­смотрев по воле волшебника их сокровенную тай­ну, однако все смотрел и смотрел как зачарован­ный и не мог оторвать глаз.

Девушка сидела на том же месте, но теперь — я ясно видел это сквозь окуляры бинокля — тело ее словно наполнилось жизненной силой: бело­снежная кожа светилась персиковым румянцем, грудь волновалась под тонкой пурпурно-алой тканью; мне казалось, я даже слышу биение сер­дца!

Рассмотрев красавицу с головы до ног, я перевел бинокль на седовласого старца, восторженно обни­мавшего свою возлюбленную, годившуюся ему в дочери. На первый взгляд казалось, что он так и лучится счастьем, но на его изборожденном мор­щинами лице, увеличенном линзами бинокля, ле­жала печать затаенной горечи и отчаяния. Чем дольше я смотрел на него, тем явственней просту­пало выраженье щемящей тоски.

Ужас пронзил меня. Не в силах смотреть на это, я оторвался от окуляров и безумным взором обвел унылый вагон. Ничто не переменилось: за окном по-прежнему чернела мгла, и все так же монотонно постукивали колеса на стыках рельсов. Я чувство­вал себя так, словно очнулся от ночного кошмара.

—    Вы плохо выглядите,— заметил незнакомец, вглядываясь в меня.

—    Кружится голова... Здесь очень душно,— нервно откликнулся я, пытаясь скрыть свое заме­шательство.

Но он, точно не слыша, нагнулся ко мне и, воз­дев длинный палец, таинственно проговорил:

—    Они настоящие, ясно?

Глаза его странно расширились. Он шепотом предложил:

—    Хотите узнать их историю?

Вагон качало, было шумно, и я, подумав, что ослышался, переспросил. Мой собеседник утверди­тельно кивнул:

—    Да, историю их жизни. Точнее сказать, жизни этого старика.

—    Вы... Вы хотите сказать, его юности? — Вопрос мой, впрочем, тоже был за гранью разум­ного.

—    В ту пору ему исполнилось двадцать пять... Я ждал продолжения, словно речь шла о живых людях, и незнакомец, заметив мое нетерпение, просиял.

Вот та невероятная история, что я от него услы­шал.

—     Я помню все до мельчайших подробностей, — начал он свое повествование. — Я прекрасно помню тот день, когда брат превратился в это, — он ткнул пальцем в картину.— Мы с братом жили тогда в родительском доме, в центре большой столицы. Отец был торговцем и держал лавку.

Незадолго до этого случая в парке выстроили знаменитую огромную башню. И вот мой братец взял за привычку каждый день любоваться с нее видом на город. Должен заметить, что брат мой во­обще отличался некоторой чудаковатостью: он был страстный охотник до всего новомодного и ино­странного... Этот бинокль он приобрел в одной ан­тикварной лавке — за огромные деньги. Прежде он якобы принадлежал какому-то чужеземному капи­тану.

Говоря «мой братец», незнакомец указывал на картину, словно бы рядом с нами сидел живой чело­век. Я понял, что он не отделяет своего реально су­ществовавшего брата от старика на картине. Мало того, он обращался к картине, как к реальному че­ловеку. Но что самое удивительное, и сам я ни на мгновенье не подвергал эту связь сомнению. Вид­но, оба мы существовали в тот вечер в ином, фанта­стическом мире, черепахи!

—     Вам доводилось когда-нибудь подниматься на эту башню? Нет? Ах, как жаль! Чудесное здание. Можно было только дивиться — что за кудесник его построил. По слухам, проектировал башню ка­кой-то итальянский архитектор. Должен сказать, что в те времена в парке много было любопытных аттракционов: человек-паук, танец с мечами, ба­лансирование на мяче, уличные фокусники. Да, и еще Лабиринт, где легко можно было заблудиться в хитросплетениях зеленых проходов. А в центре парка возвышалась гигантская башня, сложенная из кирпича. Поистине, то было удивительное соору­жение — высотой более восьмидесяти метров, увенчанное восьмигранной крышей, походившей на китайскую шляпу. Из любой точки города, где бы вы ни находились, было видно это красное чу­дище.

Итак, весной мой брат приобрел бинокль. Собы­тия начали разворачиваться вскоре после того. Брат стал каким-то странным. Отец всерьез беспо­коился, что он повредился в рассудке; я, как вы понимаете, тоже переживал за своего горячо любимого брата. Он почти ничего не ел, дома больше отмалчивался, запершись у себя, часами предавал­ся раздумьям. Брат похудел, щеки ввалились, лицо у него приобрело нездоровый оттенок, и только глаза лихорадочно блестели.

Каждый день он до самого вечера не появлялся дома, точно ходил на службу. Сколько мы ни пыта­ли его, брат не говорил нам, где бывает. Матушка со слезами умоляла открыть, что его гложет, но толку так и не добилась. Это продолжалось около месяца.

Вконец отчаявшись, я решил выследить, где про­падает мой братец. Матушка тоже просила меня об этом.

...День был унылый, пасмурный, как сегодня. И вот вскоре после обеда по уже укоренившейся привычке брат куда-то собрался: надел черный костюм и вышел, прихватив бинокль. Я крался сле­дом, стараясь не попасться ему на глаза. Неожиданно брат на ходу вскочил в трамвай, следовавший в направлении парка. Дожидаться следующего ва­гона было бессмысленно; я сел в машину и велел держаться за трамваем, в который сел мой брат.

Братец сошел. Я тоже отпустил машину, соблю­дая осторожность, тенью последовал за братом. И как вы думаете, куда мы пришли? К храму в пар­ке. Брат миновал ворота, не останавливаясь, про­шел мимо храма, мимо павильончиков с аттракцио­нами, теснившихся за храмовыми постройками, и, проталкиваясь сквозь толпу, подошел к той самой башне. Уплатив за вход, он скрылся в ее недрах, а я буквально остолбенел от изумления: мы и предста­вить себе не могли, что именно здесь пропадает мой брат! В ту пору я был совсем юн и, конечно, вообра­зил, что его околдовал злой дух башни.