«Где ты? Братец! Отзовись!»
Но все было тщетно. Я его не нашел. Да, мой друг, брат исчез из этого мира... С той поры я стал еще больше бояться биноклей — этих дьявольских штучек. И особенно того самого, что вы держали в руках. Не знаю, как там все прочие, но этот приносит несчастье: стоит взглянуть в него с другого конца — и навлечешь на себя неисчислимые беды. Теперь вам, надеюсь, понятно, почему я так грубо остановил вас?..
Но вот что случилось дальше: устав от бесплодных поисков, я вернулся к павильончику с кинетоскопом. И вдруг меня осенила неожиданная догадка: а что, если брат воспользовался магическими чарами бинокля и, обратившись в куклу, переселился на картину?
Я упросил закрывшего павильончик хозяина дать мне взглянуть на храм — и что же? Как я и предчувствовал, в неверном свете масляного светильника я увидел брата, сидевшего на месте возлюбленного девушки. С выражением высшего блаженства он обнимал красавицу...
Удивительно, но мне не было грустно, напротив, я до слез радовался тому, что заветная мечта брата сбылась.
Сговорившись с владельцем о покупке картины, я прибежал домой и от начала до конца рассказал обо всем матушке. Но, ни матушка, ни отец не поверили мне, решив, что я не в себе. Правда, забавно?..— И мой попутчик захохотал, как над удачной Остротой. Почему-то мне тоже стало очень смешно, улыбнулся Раф и оглядел друзей.— Я так и не смог убедить их, что человек способен жить на Картине, — продолжал мой попутчик,— но ведь сам факт исчезновения брата из этого мира лишь подтверждает мою правоту! Отец, например, до сих пор убежден, что брат просто сбежал из дому.
И все же, невзирая на возраженья, я упросил матушку дать мне нужную сумму и приобрел картину. После этого я отправился с ней на Гавайские острова. Не мог же я лишить дорогого брата свадебного путешествия. Вот почему всегда, садясь в посад, я прислоняю картину лицом к стеклу: пусть брат и его возлюбленная наслаждаются пейзажем.
...Ах, как был счастлив мой брат! И девушка с восторгом принимала его поклонение. Они выглядели как настоящие молодожены: прижавшись друг к другу и стыдливо краснея, все не могли наговориться.
Лишь одно обстоятельство омрачает счастье моего брата: годы не старят девушку — ведь она, при всей ее неувядающей красоте, только кукла, сделанная из шелка. Брат же, как попал на картину, так и остался живым человеком из плоти и крови и потому неотвратимо дряхлеет — как я. Увы! — мой двадцатипятилетний красавец брат превратился в немощного старика, лицо его избороздили уродливые морщины. Вот почему такое отчаяние сквозит в его взоре. Немало уж лет прошло... Бедный мой брат!..
Незнакомец вздохнул и взглянул на картину.
— О-о, я совсем заболтался. Но я вижу, вы верите мне. Вы ведь не станете утверждать, как некоторые другие, что я сумасшедший? Кажется, мой рассказ произвел на вас впечатление... Наверное, брат устал. Да и неловко им перед чужим человеком... Пусть они отдохнут.— Мой собеседник стал заботливо заворачивать картину в черный атлас.
И тут мне почудилось, что лица у кукол и в самом деле слегка растерянные и смущенные, и я мог даже поклясться, что они на прощанье приветливо улыбнулись мне.
Мой попутчик надолго погрузился в молчание. Молчал и я. Поезд с грохотом несся вперед, в ночь. Но вот минут через десять он стал замедлять ход, за окнами промелькнули тусклые огоньки. Через мгновенье поезд остановился на каком-то крохотном полустанке в горах. В окно я увидел дежурного, одиноко стоявшего на платформе.
— Разрешите откланяться...— Незнакомец поднялся.— Я выхожу. Сегодня я заночую здесь, у родственников.
Он взял картину под мышку и поспешил к дверям. Выглянув из окна, я увидел его худую фигуру — в этот миг он был совершенно неотличим от старика на картине. Остановившись на перроне, он протянул дежурному свой билет. В следующее мгновенье тьма поглотила его...
И вот, на столе в поезде, передо мной осталась эта огромная бутыль. Во время нашего разговора он вытащил ее из чемодана и, вероятнее всего, просто забыл забрать,— закончил свой рассказ взволнованный Раф.
— Так я и поверил,— попробовал засмеяться Донателло.
Но дыхание, доносящееся из бутылки, стало вдруг громче и глубже. И через несколько минут вся каюта космического корабля заполнилась каким-то удивительным благоуханием, послышались чьи-то легкие шаги, шелест невидимых крыльев, зазвучала чудная музыка. И полилась песня:
— Там нежные пальцы — творенье нефрита —
Касаются струн — и вокруг рокотанье,
Иль штор бахрому теребят беспокойно
И вдруг замирают. В тоске ожиданья
Поет она, взглядом гусей провожая,
И в песне задумчивой слышу роптанье.
Но вихрь налетел — и рассыпалась стая,
И крик в поднебесье возник — и растаял.
Но вихрь налетел — и рассыпалась стая,
И крик в поднебесье возник — и растаял.
А позднею ночью, как прежде, на запад
В окно она смотрит, вся в лунном сиянье,
И тень гуйхуа на пустынной ступени —
Ветвей колыханье, листвы трепетанье,
Но вот опустились зеленые шторы,
И скрылись за ними печаль и страданье.
Атласное платье просторным ей стало:
Она в дни разлуки так исхудала!
Атласное платье просторным ей стало:
Она в дни разлуки так исхудала!
Когда же прекрасное пение стихло, бутылка открылась, словно чья-то невидимая рука с силой вытолкнула из горлышка восковую пробку. Мягкий сиреневый дымок стелющегося сумрачного тумана заполнил пространство. Предметы: столы, кресла, стулья потеряли свои очертания, расплылись, модифицировались в пространстве. Вместо них показались зубчатые заснеженные вершины гор, огромные пики которых упирались в бескрайнее небо, по которому плыли белые легкие облака.
Внизу обозначилось темное пятно неизвестной земли, и голос, безусловно принадлежавший не простому смертному земному существу, а голос, проникающий сквозь все живое из-под пластов времени и веков, произнес один священный звук:
— Ом!
— Ом!
— Ом!
— Ом!
— Ом! — повторили один за другим Черепахи, сложив лапы в благоговейном ожидании.
Теперь они видели перед собой на полу географическую карту, на которой был обозначен остров неизвестной земли, неизвестной планеты. Донателло успел прочесть надпись «Мертвая земля».
— Вы совершите путешествие сквозь время,— властно заговорил голос из бутылки,— вы прибудете на Мертвую Землю, чтобы вновь наполнить ее жизнью, вы, черепахи! Знайте же, что все сотворенное не покоится во Мне. Узрите мое могущество! Хотя я и поддерживаю все живые существа, и хотя я нахожусь повсюду, я не есть часть этого космического проявления, поскольку Я Сам — источник творения. Поймете, что точно как могучий ветер, дующий повсюду, остается всегда в небе, так и все созданные существа всегда остаются во мне. В конце эпохи все материальные проявления входят в мою природу, в начале следующей, благодаря моему могуществу я творю их вновь. Весь космический порядок в Моей власти. По Моей воле он проявляется снова и снова, и по Моей воле он уничтожается, когда приходит время. Я — есть обряд, я — жертвоприношение, воздаяние предкам, целительная трава, воспевание. Я — масло и огонь, и подношение. Я — отец этой вселенной и мать. Я — опора и прародитель. Я — объект познания, и тот, кто очищает, и слог Ом. Снова раздалась мелодичная, легкая музыка, и мягкий нежный голос прочел нараспев:
Тысячи горных вершин,
Клубятся на них облака.
Дождь внезапно полил
И перестал опять.
Вдали деревья видны,
А над ними закат.
Все это я в стихах
Как смогу передать!
Мир, незнакомый совсем,
Там, среди горных высот.
Манит зеленым флажком
Трактир на моем пути.
Реки да горы в мечтах,