— А мне кажется, что вы этим гордитесь.

— Чем «этим»?

— Вашим непростым характером. Скажу даже больше: вам нравится быть ядовитым, колючим, жестким и даже жестоким.

— Вот так да, а вы, оказывается, психолог-любитель, — стараясь не выглядеть задетым, заметил Майк. — Выходит, неспроста, Симона, вы штудировали Фромма.

— Не нужно штудировать Фромма, чтобы понять человека, который пытается защитить себя раньше, чем на него напали.

— Я вас недооценил, — натянуто улыбнулся Майк. — Ну хорошо, согласен — я вас боюсь, поэтому нападаю первым. Этот комплекс у меня с детства — начинаю паниковать от одного вида учительниц...

В серых глазах цвета пепельно-туманного неба снова вспыхнул знакомый Майку огонек.

— Я говорила не о том, что вы меня боитесь, Майк. Если хотите, можете отшучиваться. Что до моего учительского вида, то, думаю, носи я кричащее мини и откровенное декольте, вы едва ли вели бы себя иначе... разве что пялились бы мне в декольте, конечно.

— Ну это уж слишком для приличной девочки из хорошей семьи, Симона, — рассмеялся Майк, а она, впервые за то недолгое время, что он ее знал, густо покраснела.

Это было и смешно и трогательно. Симона Бакстер, умная и начитанная девушка, довольно неплохо разбиравшаяся в людях, была на самом деле такой наивной...

Майк попытался представить, каким должен быть мужчина, которого мисс Бакстер выберет в качестве объекта своей любви, но в голову совершенно ничего не приходило. Либо она влюбится... или уже влюбилась, как знать, в пустоголового красавца, которому какое-то время будут интересны ее гордость и недоступность, либо увлечется немолодым женатым интеллигентом, который будет рассказывать ей сказки о том, как он несчастлив в браке, и о том, что никто не понимает его тонкую ранимую душу, вечно борющуюся с ветряными мельницами всеобщего безразличия.

Ни первый, ни второй вариант, представленный рядом с Сим, не доставил Майку особого удовольствия. И в том, и в другом случае она была обречена стать несчастной.

Да, она и сейчас не выглядела счастливой, но Майк почему-то надеялся, что дело было вовсе не в разбитом сердце.

Когда с взаимными пикировками было покончено, Сим наконец рассказала о своей встрече с детективом Петерсоном. Несмотря на то что Майку сразу не понравился этот слишком уж вялый для полицейского тип, оказалось, что детектив все-таки предпринял кое-какие попытки выяснить, насколько верны подозрения Сим, касающиеся смерти ее сестры.

Во-первых, он снова поговорил с жильцами «Райской птицы», которые видели Сим в день пожара, и еще раз побеседовал с Аделаидой Смачтон. Во-вторых, он поговорил с редактором «Фейнстаун лайф» и пообщался с Питером Харди.

Увы, никто из этих людей не сказал детективу ничего конкретного. Да, Суэн Бакстер действительно хотела написать статью, которая наделала бы много шума в Фейнстауне, но ни у кого не было доказательств, что такая статья была написана.

Заводить дело на основании одних лишь слов Суэн Бакстер полиция не собиралась. Не было ни улик, ни состава преступления. Был обыкновенный взрыв из-за утечки газа, к которому даже лендлорды-арендодатели не имели никакого отношения.

Хотя было кое-что, о чем Джереми Петерсон позабыл сообщить Симоне Бакстер во время их первой встречи. Суэн, вернувшись домой в день трагедии, оставила ключи от квартиры не с внутренней, а с внешней стороны двери. Это, безусловно, тоже можно было списать на ее забывчивость или на то, что она, почувствовав странный запах, вошла в квартиру сразу, чтобы узнать, что случилось. И все-таки...

И все-таки, Сим подумала, что, если бы ее сестра действительно была до такой степени рассеянной, ей вряд ли удалось бы устроиться на работу в редакцию престижного, пусть и для Фейнстауна, журнала.

Майк, разумеется, сказал Сим, что ничего другого он и не ожидал от полицейского с глазами рыбы, только что выловленной из речки. Сим, разумеется, ответила, что напрасно не показала детективу Петерсону дневник, из которого, вполне возможно, полиция смогла бы извлечь хоть какую-то информацию. Майк, естественно, возразил, что никто не придал бы значения старенькой тетрадке, которая в лучшем случае пылилась бы в шкафу у того же Петерсона, а в худшем — была бы выброшена в мусорное ведро, где валялась бы рядом с коробками из-под пончиков.

После этого Сим поинтересовалась, откуда у Майка такое ужасное недоверие к представителям правоохранительных органов, а Майк предложил наконец заняться делом, то есть дневником, от которого мало проку, пока баран, то есть он, пытается спорить с ослицей, то есть с Симоной.

Сим показала Майку дневник, который, кто-то начинал писать скорее от скуки, из желания хоть чем-то себя занять. Однако за сухим перечнем рецептов, бредятины о попугаях, цитат из неизвестного сборника афоризмов следовали довольно забавные описания типов человеческих слабостей, которые в дальнейшем подкреплялись вполне конкретными жизненными примерами.

Особа, писавшая дневник, — Майк сделал вполне логичный вывод, что этой женщиной могла быть сама мисс Попугай, всю свою жизнь прожившая в доме, в котором Суэн предположительно обнаружила свою находку, — судя по всему, настолько увлеклась ролью сыщицы, что начала следить за теми, кто, по ее мнению, имел те или иные слабости, указанные в ею же созданном списке.

Список слабостей, созданный мисс Попугай, открывало сластолюбие. Она писала, что чрезмерное увлечение противоположным полом очень похоже на болезнь, симптомом которой является вечная жажда острых ощущений в «области любовных утех», зачастую, тщательно скрываемая как мужчинами, так и женщинами.

«В маленьком городке, — писала мисс Попугай, — сластолюбцы старательно прячут эту слабость и делают все возможное, чтобы о ней никто не узнал. Эти люди могут иметь нежно любимую жену (или мужа), детей, но при этом не чувствовать себя счастливыми. Для полного счастья им не хватает той остроты, от которой у них захватывает дух. При этом острота — и они прекрасно знают об этом — исчезнет, как только тайное станет явным, поэтому самое страшное для сластолюбца — разоблачение. Ведь тогда он потеряет все: и свою семью, которую он, несмотря на свое тайное влечение, считает самым главным в своей жизни, и возможность получать то удовольствие, которое манило его своей запретностью...»

— Хотела бы я знать, — не сдержалась Симона, когда Майк прочитал выдержку из дневника, — что это за нежная любовь к своей жене, когда между вами нет доверия? Он обманывает ее, а она либо не знает об этом, либо знает, но терпит... Это больше похоже на зависимость, чем на настоящее чувство.

— Ах да, — хмыкнул Майк и посмотрел на Сим темными глазами, полными лукавства, — я совсем забыл, что вы великий теоретик в области любви и человеческих взаимоотношений.

— Почему это «теоретик»? — Симона поправила очки, которые вовсе и не думали сползать с переносицы. — Думаете, у меня не было отношений?

— Представляю, что это были за отношения, — фыркнул Майк. — Платоническая любовь к какому-нибудь немолодому учителю, который, подозреваю, даже не догадывался о ваших чувствах?

В облачно-серых глазах снова промелькнул уже знакомый Майку огонек.

— Ничего подобного, — стараясь не выдать обиды, возразила Сим. — Я встречалась с мужчиной, который был моложе вас.

— И сколько же ему было? — прищурился Майк.

— Двадцать восемь.

— Он моложе меня всего-то на четыре года, — усмехнулся Майк.

— Вам тридцать два? — удивленно вскинулась на него Сим.

Это удивление и впрямь покоробило Майка.

— А вы думали, мне пятьдесят? — раздраженно поинтересовался он.

— Нет, но я не думала, что вам всего лишь тридцать два.

— Болезнь никого не молодит, — пожал плечами Майк, поняв, что глупо обижаться на девушку, сказавшую ему правду. — И все-таки, что за отношения у вас были с тем парнем? Вы расстались?

— Да, — сдержанно кивнула Сим. — Я тоже наивно полагала, что наши отношения построены на доверии, но это оказалось не так.