Я тихо вышел из спальни. Вместо ночной камеристки Аглаи, в сенях дежурила давешняя девушка с вздернутым носиком. При ближнем рассмотрении у нее оказалось очень милое открытое личико, забрызганное светлыми веснушками, наивно распахнутые голубые глаза и слегка рыжеватые волосы, соломенного оттенка. Я разом забыл, зачем шел, остановился и приветливо с ней поздоровался.

— Вы уже сменили Аглаю? — спросил я. — Так рано?

— О! Ей ночью сделалось дурно, она даже упала в обморок! — ответила девушка, делая сочувственную мину. — Я здесь всю ночь.

— Что это с ней приключилось?

— О! Аглая такая чувствительная барышня, она очень переживает за графиню.

— Нужно было позвать меня, я бы мигом ее вылечил, — сказал я, не без двусмысленного подтекста. — Вы, я надеюсь, здоровы?

— О! Я всегда здорова, — ответила, смущенно улыбнувшись, камеристка. — Никогда ничем не болею.

Круглое «О!» усиленное округляющимися глазами, с которого она начинала каждую фразу, делало девушку еще милее и непосредственнее.

Я невольно рассмеялся от удовольствия разговаривать с ней.

— Вас как зовут, милое дитя?

— Наташа, — немного кокетничая, ответила она. — А вас?

— Меня Алексеем.

— Вот и познакомились, — засмеялась Наташа. — Как наша барыня? Ей лучше?

— Думаю, что скоро поправится. А вы давно при графине?

— Третий год.

— Она давно так больна?

— С зимы. Сначала простудилась, долго лежала в горячке, а потом вообще перестала вставать.

— Вы знаете, доктора, который ее лечил?

— О! Видела, когда он сюда приезжал. Такой солидный, представительный. Он немец, а я по-немецки не знаю, только немного по-французски.

— Везет вам, а я кроме русского других языков не понимаю, разве что немного немецкий и английский.

— Аглицкий? — переспросила Наташа. — Вы так странно говорите, как будто вовсе не русский.

— Это меня так няня в детстве научила разговаривать, многие удивляются, — соврал я, чтобы объяснить свой непривычный для внимательных собеседников выговор.

— Няня? А у вас не было гувернера?

— Нет, я из бедной семьи, какие там гувернеры.

Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь.

— О! Как вы смешно говорите!

— А почему графиня не живет со своим мужем? — как бы между делом спросил я.

— О! Он такой старый и страшный. Вот такой, — Наташа выкатила глаза, сгорбилась и развела руки в стороны. — Граф всё время болеет и лечится на водах.

— Зинаида Николаевна сама из бедной семьи?

— Нет, что вы, Алексей, она сама богатая, урожденная княжна Г., — девушка назвала известную княжескую фамилию, славную в российской истории.

— А почему ее выдали за старика?

— Не знаю, об этом у нас нельзя говорить.

— Фон Герц давно здесь управляющим? — задал я очередной интересующий меня вопрос.

— О, нет, не очень. Несколько лет. Его старый граф прислал. Он очень строгий, его в имении все боятся!

— Вы тоже?

— О, да, — просто ответила Наташа, — он так на меня смотрит…

Ну, на такую девушку «так» смотреть было не очень грешно. Очень уж была хороша ее здоровая, расцветающая юность. Разговаривать с Наташей мне было чрезвычайно приятно, к тому же без женского общества я порядком соскучился, однако ночь, проведенная в дамской спальне, «без санитарных удобств», не позволяла долее оттягивать встречу с укромным уголком имения. Потому, скомкав разговор, я, как ошпаренный, выскочил наружу.

В парке по-прежнему никого не было, и я удивился, когда и каким образом садовники умудряются приводить его в такой образцовый порядок. Спешно вернувшись в гостевой флигель, я, наконец, смог уединиться, после чего вернулся в свои покои и спросил у набежавших слуг туалетные принадлежности и завтрак. Хотя графине и нравились резкие мужские запахи, особенно злоупотреблять этим не стоило.

Предок пока не объявлялся, видимо, спал после вчерашнего загула. Приведя себя в порядок и поев, я опять пошел к графине, проследить, как она будет реагировать после пробуждения на дневной свет и свежий воздух. К тому же следовало проконтролировать ее диету. Мне было пока не ясно, по какой причине ее загоняют в гроб, из-за господствующих в эту эпоху дурацких научных теорий, требующих для больных минимального контакта с «грубой» природой, или намеренно.

У входа в спальное крыло дворца, мне встретился управляющий. Барон был по-прежнему предельно доброжелателен и первым делом сообщил, как продвигается ремонт нашего рыдвана.

Работы осталось на день-два, так что послезавтра, по его словам, мы сможем продолжить свое путешествие. После этого зашел разговор о самочувствии хозяйки.

— Я очень беспокоюсь о здоровье Зинаиды Николаевны, — признался управляющий. — Не вреден ли ей свежий воздух? Она очень больна.

Я состроил наивную мину и уверил его, что свежий воздух больной будет только на пользу.

— Вы, барон, вероятно плохо знакомы с последними достижениями медицины — в Кильском и Лейпцигском университетах разработан новый метод лечения внутренних болезней активной воздушной средой.

Фон Герц, состроив умную мину, внимательно слушал последние медицинские известия в моей вольной научной трактовке.

— А доктора Вюрцбургского университета настоятельно рекомендуют лунно-воздушные ванны! Я же лечу графиню по методу Гейдельбергского университета. Вы слышали об их теории?

— Как же, как же, только не очень отчетливо.

— Это очень интересная теория, как-нибудь я вам о ней подробно расскажу.

Спорить против достижений науки собственной родины фон Герц не осмелился, потому попытался найти вескую оговорку:

— Я, конечно, согласен с новыми научными теориями, когда дело касается германского воздуха. И всё-таки я боюсь, что Зинаиде Николаевне российский воздух может пойти во вред.

— Воздух, барон, — везде воздух, даже в Африке. Господь создавал землю не по границам государств, так что будьте благонадежны, теории германских врачей самые правильные и передовые!

Фон Герц состроил уважительную гримасу и пообещал предельно ускорить ремонт кареты. После чего мы с ним сердечно распрощались. Я проводил его взглядом, злорадно представляя, как он неприятно удивится, если мы останемся еще на пару дней окончательно разобраться со здоровьем графини.

Камеристка Наташа искренне обрадовалась моему приходу, видимо умирала от скуки в одиночестве.

— Ну-с, что у вас нового? — спросил я докторским тоном.

— Зинаида Николаевна проснулись и позавтракали. Теперь отдыхают.

— Окна не закрыли?

Девушка смутилась и нерешительно кивнула головой, — понимай, мол, как хочешь.

— Я к ней зайду на минуту, — сказал я.

— Графиня просила ее не беспокоить.

— Наташа, здесь опять командовал барон?

Девушка незаметно кивнула и с беспокойством покосилась на дверь из комнаты, на которую я раньше не обратил внимания.

— Вы там живете? — тихо спросил я, проследив ее взгляд. — Там сейчас кто-нибудь есть?

Наташа молча кивнула. Подставлять девушку под гнев управляющего я не решился, похоже, у них здесь были очень не простые отношения.

— Что графиня ела на завтрак? — громко поинтересовался я официальным голосом, подмигнув девушке, что понимаю складывающиеся обстоятельства.

— Кофий и устрицы, — ответила девушка.

— Что? — поразился я. — Откуда тут устрицы?

— Не знаю, об этом нужно спросить на кухне.

— Ладно, пойду, узнаю. Кажется, я велел кормить больную бульонами и овощами! — нарочито громко, чтобы слышали в соседнем помещении, сказал я.

Что-то барон всё меньше делался мне симпатичен. Соленые устрицы, — а какие еще здесь могли быть? — не самая лучшая еда для доведенной до дистрофии женщины. Покинув покои хозяйки, я прямиком отправился разыскивать кухню. Так как спросить было не у кого, я подошел к часовым у входа:

— Где здесь кухня? — спросил я у одного из истуканов.

— Was Sie, Herr wollen? Ich verstehe Sie nicht, — ответил он мне по-немецки.

— Говоришь, что не понимаешь? Wo hier die Kuche? — вырулил я ситуацию, с трудом подобрав немецкие слова.