В продолжение всего кровавого боя Деннис Морольт шаг за шагом и удар за ударом повторял путь своего господина. Казалось, будто обоими их телами движет единый порыв. Деннис то приберегал свои силы, то пускал их в ход, как это делал его рыцарь. Он был рядом с ним и в роковой миг. Когда Раймонд Беренжер бросился навстречу вождю валлийцев, его отважный оруженосец рванулся к вражескому знамени и попытался вырвать его у гиганта валлийца, которому оно было вверено. Даже во время этой яростной схватки Деннис Морольт почти не спускал глаз со своего господина; увидя его гибель, он и сам мгновенно обессилел, и валлийский воин без труда заколол его.

Бритты одержали полную победу. Воины Раймонда Беренжера, потеряв своего военачальника, готовы были бежать или сдаваться. Однако бежать было невозможно, ибо их окружили слишком тесно; а в жестоких войнах, которые бритты вели на своих границах, пленные не могли надеяться на пощаду. Немногие воины, которым посчастливилось выйти живыми из боя, не вернулись в замок, а разбежались кто куда, разнося жителям Марки весть о поражении и гибели славного Раймонда Беренжера.

Лучники погибшего рыцаря, до тех пор меньше участвовавшие в битве, которую вела прежде всего конница, сделались, в свою очередь, главной мишенью неприятеля. Увидя, как вся их орда хлынула на них с ревом, точно волны моря, лучники оставили склон холма, который так стойко обороняли, и, сохраняя некий порядок, начали отступать к замку, что было для них единственным способом спастись. Их легкие на ногу противники попытались обогнать их и в узкой лощине, ведшей к замку, и преградить им путь. Но хладнокровие английских лучников, привычных к самым тяжелым испытаниям, не изменило им и на этот раз. Одни из них, вооружившись мечами и алебардами, выбивали валлийцев из лощины; другие, то отступая, то останавливаясь и оборачиваясь к своим преследователям, обменивались с ними стрелами, причем обе стороны несли немалые потери.

Наконец, оставив на поле битвы более двух третей своих доблестных товарищей, йомены достигли места, сравнительно для них безопасного, ибо туда уже долетали стрелы и метательные снаряды со стен замка. И действительно, град крупных камней и тяжелых стрел из арбалетов остановил валлийцев. Те, кто командовал ими, отвели беспорядочную толпу на равнину, где их соотечественники с громкими ликующими криками собирали на поле битвы всевозможную добычу; а другие, пылая мстительной злобой, увечили тела убитых норманнов, позоря этим и собственную отвагу, и дело, за которое они сражались, — свободу родного края. Дикие вопли, какими сопровождалось это омерзительное варварство, вселяли ужас в малочисленных защитников замка, но вместе с тем укрепляли их решимость защищаться до последнего человека, лишь бы не оказаться в руках столь жестокого врага.[5]

Неудачный исход боя вскоре сделался очевиден тем, кто в тревоге наблюдал его со сторожевых башен замка Печальный Дозор, который в тот день как нельзя более заслуживал свое название. Священник с трудом поборол собственное волнение, чтобы сдерживать отчаяние женщин, которые были ему поручены. К их сетованиям присоединились и другие — женщины, дети и немощные старики — родственники тех, кто сейчас вел безнадежную борьбу. Весь этот беспомощный народ был, ради его безопасности, допущен в замок. Теперь все они толпились на стенах замка, откуда отец Альдрованд пытался их увести, ибо присутствие женщин на крепостных стенах вместо вооруженных воинов могло еще более ободрить нападавших. Он убеждал леди Эвелину подать пример этим несчастным людям, не желавшим ничего слушать.

Сохраняя в горе, или по крайней мере пытаясь сохранять, самообладание, какое предписывалось моралью тех времен — ибо рыцарству не чужда была философия стоиков, — Эвелина отвечала ему голосом, дрожавшим, несмотря на все ее усилия:

— Вы правы, отец мой, женщинам не на что больше здесь смотреть. Рыцарская доблесть была убита, когда вон тот белый султан склонился на залитую кровью землю. Идемте, девушки, турнир окончен, остается только молиться!

В голосе ее звучало отчаяние. Она поднялась, желая стать во главе уходивших, но пошатнулась и упала бы, если бы священник не поддержал ее. Скрыв лицо мантией и словно устыдясь проявлений горя, которые не сумела сдержать, ибо из-под складок мантии слышались рыдания и тихие стоны, она позволила отцу Альдрованду увести ее.

— Наше золото, — сказал он, — стало медью, серебро сором, а мудрость неразумием. Такова воля Того, Кто опровергает советы мудрейших. Поспешим же в часовню, леди Эвелина! Вместо тщетных сетований помолимся Богу и святым Его. Да отвратят они от нас гнев свой и спасут хотя бы остатки нашего войска от хищных волков…

Говоря так, он то вел, то поддерживал Эвелину, почти не способную в эти минуты мыслить и действовать, и привел ее в часовню замка. Здесь, склонясь перед алтарем, она принялась молиться, хотя мысли ее были на поле боя, возле тела убитого родителя, и только язык машинально произносил слова молитв. Остальные последовали за госпожой, молились как она, и мысли их были столь же далеко. Сознание, что большая часть воинов, из-за неразумной вылазки Раймонда, отрезана от замка, добавляло к их горю страх за собственную жизнь, ибо враг был слишком хорошо известен своей жестокостью и, торжествуя победу, не щадил ни женщин, ни старцев.

Властным тоном, на который он имел право благодаря своему сану, монах прервал их жалобы и тщетные сетования; приведя их, как он надеялся, в более спокойное состояние, он предоставил им молиться, а сам в тревоге поспешил проверить, насколько замок был готов к обороне. На внешних стенах он застал Уилкина Флэммока; искусно управляя военными машинами и тем самым оттеснив, как мы уже видели, передние ряды врагов, фламандец теперь собственноручно отмеривал своему маленькому гарнизону щедрые порции вина.

— Берегись, мой добрый Уилкин, — сказал ему священник, — как бы не перейти меру. Ты ведь знаешь, что вино подобно огню и воде. Оно отличный слуга, но никуда не годный господин.

— Не так-то легко залить вином мозги в прочных черепах моих земляков, — сказал Уилкин Флэммок. — Наша фламандская отвага сродни фламандским коням. Тем необходимы шпоры, ну а нам — добрый глоток вина. Поверь, отец мой, мы сшиты из добротной ткани и после стирки не даем усадки. К тому же моим людям не помешала бы и лишняя чарка, ибо липшей миски с едой им, как видно, не достанется.

— О чем ты? — вскричал испуганно монах. — Надеюсь, что провианта у нас достаточно.

— Меньше, чем в твоем монастыре, отец мой, — ответил Уилкин с обычной своей невозмутимостью. — Как тебе известно, мы слишком лихо пировали на Рождество, чтобы много осталось к Пасхе. Валлийские псы немало тогда поели нашего добра. Тем легче им теперь будет к нам ворваться.

— Ты говоришь пустое, — сказал монах. — Не далее как вчера вечером наш господин распорядился завезти в замок из окрестных селений все необходимые припасы.

— Верно. Но валлийцы слишком хитры, чтобы такое допустить, и нынче утром не дали сделать того, что следовало сделать недели, а то и месяцы тому назад. Наш покойный господин был из тех, кто более всего полагается на меч, и вот что из этого вышло. А по мне, уж если воевать, то дайте мне не только арбалеты, но и побольше съестного. Но ты что-то побледнел, отец мой; тебе надо выпить для бодрости.

Монах жестом отклонил чарку, которую Уилкин предложил ему с неуклюжей учтивостью.

— Как видно, — сказал он, — нам остается единственное прибежище — молитва!