Услышав предложение мужа об увеличении семейства, жена Болье подняла крик, но ему удалось ее успокоить, рассказав о трудных обстоятельствах жизни братней вдовы и о том, как легко они могут облагодетельствовать ее — они ведь живут в доме графа. Затем он обратился с просьбой к хозяевам разрешить ему воспитывать этого мальчика в замке. Он надеялся, что это решение несколько уменьшит груз, отягощавший его совесть.

Граф и графиня вначале воспротивились его намерению: имея уже пятерых детей, он не должен брать на себя новые заботы, но он упрашивал их с такой настойчивостью, что добился того, чего хотел.

Графиня пожелала видеть ребенка и, поскольку собралась ехать в Мулен, велела посадить его в карету, где сидели сопровождавшие ее служанки. Когда ей показали мальчика, она воскликнула:

— Какой хорошенький!

Он и вправду был хорош — белокурый, голубоглазый, с очень правильными чертами лица. Она горячо приласкала его, и он ответил ей тем же. Графиня сразу потянулась к нему всей душой и сказала Болье:

— Я не хочу, чтобы он ехал с моими служанками, я возьму его к себе.

Графиня часто глядела на Анри — за ним сохранилось это имя — с грустью, крепко обнимала его и прижимала к груди.

Граф разделял ее чувства к мнимому племяннику Болье. Они взяли его к себе в дом и воспитывали как ребенка знатного происхождения.

Маркиз де Сен-Мексан и г-жа де Буйе не поженились, хотя старый маркиз де Буйе давно умер. Казалось, они отказались от своих намерений. Маркизу удерживали, вероятно, угрызения совести, маркиз же вновь предался распутству. По-видимому, другие предложения, а в особенности огромные суммы возмещали ему убытки от нарушения маркизой слова.

Он вел светскую жизнь и ухаживал за мадемуазель Жаклин де ла Гард, ему удалось увлечь девушку, она полюбила его, и от неверного шага ее удерживал лишь страх перед беременностью и родовыми муками. Тогда маркиз рассказал ей о повивальной бабке, помогающей рожать без болей и имеющей в этом некоторый опыт. Та же Жаклин де ла Гард рассказала еще, что г-н де Сен-Мексан часто хвастался: он, мол, воспитывает сына губернатора провинции, внука маршала Франции; что, говоря о маркизе де Буйе, он утверждал, что сделал ее богатой и она обязана ему своим состоянием и что, наконец, проезжая вместе с нею через красивое селение, ему принадлежащее, на ее слова «какое красивое место, он ответил, двусмысленно улыбаясь, что знает другое «красивое место»[1], которое позволило ему увеличить свое состояние на пятьсот тысяч экю.

Господину Жадлону де ла Барбезанж, ехавшему с ним вместе из Парижа в почтовой карете, он рассказал, что в его власти находится сын графини де Сен-Жеран.

Маркиз давно не виделся с г-жой де Буйе, теперь же опасность их сблизила. Оба с ужасом узнали о присутствии Анри в доме графа. Они переговорили между собой, и маркиз взял на себя задачу устранить эту опасность. Однако он не осмелился явно предпринять что-либо против ребенка, тем более что кое-какие слухи о его похождениях выплыли наружу, и чета Сен-Жеранов изменила свое отношение к нему.

Болье, всякий день являвшийся свидетелем нежности графа и графини к маленькому Анри, был готов уже много раз выдать себя и признаться во всем. Его замучили угрызения совести. У него с языка подчас срывались слова, которым он не придавал значения — прошло ведь уже много времени, но которые были замечены окружающими. То он говорил, что в его руках жизнь и честь маркизы де Буйе, то утверждал, что у графа и графини причин любить маленького Анри больше, чем им кажется. Он даже предложил однажды на исповеди священнику такой вопрос: «Если человек, который участвовал в похищении новорожденного, вернет его родителям, пусть даже они не узнают свое дитя, будет ли у похитителя чиста совесть?» Неизвестно, что ответил священник, но, судя по всему, его ответ не успокоил дворецкого. Жителю Мулена, поздравившего его с тем, что к его племяннику так хорошо относятся и щедро его одаривают хозяева дома, Болье ответил, что они имеют все основания его любить: он их ближайший родственник.

Все эти намеки были услышаны, но услышаны не теми, кто был кровно заинтересован в этом.

Однажды поставщик иностранных вин предложил Болье бочку испанского вина и налил бутылку для пробы. Вечером того же дня Болье тяжело заболел. Его уложили в постель. Страшные боли мучили его, он судорожно корчился и кричал. Когда же немного приходил в себя, одна мысль не давала ему покоя: он многократно повторял, что просит прощения у графа и графини за то зло, которое им причинил. Окружающие умоляли его не волноваться и не отягощать последние минуты жизни, но он так жалобно просил позвать графа и графиню, что кто-то отправился за ними.

Граф решил было, что речь идет о небольшом ущербе — маленькой сумме денег, не учтенной в счетах, и, боясь ускорить смерть несчастного, велел передать, что прощает его, и отказался идти. Болье умер, унеся тайну с собою.

Был 1648 год. Ребенку исполнилось семь лет. Он был очень ласков и миловиден, и граф с графиней чувствовали, как растет их любовь к нему. Его учили танцам и фехтованию, одевали пажом, и в этом качестве он им служил.

Маркиз де Сен-Мексан, казалось, оставил свои планы. Он занялся махинациями, столь же преступными, как и предыдущие, но правосудие напало на след его злодеяний. Его арестовали днем на улице во время его разговора с лакеем из особняка Сен-Жеран и отправили в Консьержери.

То ли из-за этих слухов, то ли из-за каких-то других намеков, о которых мы уже сообщали, по Бурбоннэ ходили разговоры об истинных обстоятельствах этих событий. Доходили они и до супругов Сен-Жеран, но лишь усугубляли их боль — правда им пока не открывалась.

Между тем граф отправился в Виши на воды. Графиня и г-жа де Буйе сопровождали его. Случай свел их в этом городе с повитухой Луизой Гуайар. Она возобновила свои связи с этим семейством и часто бывала у г-жи де Буйе. Однажды графиня, внезапно войдя в комнату маркизы, услышала, что женщины разговаривают шепотом. Обе тотчас же замолчали и, казалось, смутились.

Графиня все заметила, но не придала значения этому обстоятельству и спросила, о чем шла речь.

— Да так, ни о чем, — ответила маркиза.

— О чем же все-таки? — повторила графиня, видя краску смущения на ее лице.

— Луиза хвалит моего брата: он не сердится на нее.

— За что? — осведомилась графиня у повитухи. — Разве у него есть причины гневаться на вас?

— Я боялась, — неловко ответила Луиза Гуайар, — он сердится на меня за то, что произошло, когда мы все думали, что вы собираетесь родить.

Неясный смысл этих слов и волнение обеих женщин пронзили догадкой несчастную графиню, но она сдержалась и прекратила разговор. Однако ее волнение не укрылось от маркизы. Наутро она велела запрягать лошадей и уехала в свое поместье Лавуан. Такое поведение маркизы усугубило подозрения графини.

Сначала ока хотела приказать арестовать Луизу Гуайар, но потом поняла, что в столь важном деле нельзя рисковать. Она посоветовалась с матерью и мужем, и решено было тихо, без скандала доставить повитуху в замок и допросить. Луиза Гуайар противоречила себе и была многократно уличена во лжи. Впрочем, одного ее страха было достаточно, чтобы изобличить в преступлении. Ее отдали в руки правосудия, и граф Сен-Жеран подал прошение вице-сенешалю Мулена.

Повитуху допросили первый раз. Она признала факт свершившихся родов, но сказала, что графиня родила мертвую девочку, которую она захоронила под камнем возле лестницы, что неподалеку от гумна на заднем дворе.

Судья в сопровождении врача и хирурга побывал на месте, но они не обнаружили ни камня, ни трупа. Искали и в других местах — поиски не дали результатов.

Обо всем известили вдову маршала Сен-Жерана — она предложила немедленно подать в уголовный суд жалобу на эту женщину. Ввиду отсутствия уголовного судьи дело принял к рассмотрению судья по делам гражданским.