К счастью, все кости у нее оказались целы — она только изрядно наголодалась и устала, поэтому все, что требовалось, — это оставить ее в покое: пусть придет в себя. Мы продержали ее в загоне несколько дней — хотели убедиться, что происшествие не отшибло у нее аппетит. Проблема заключалась в том, что у нас в тот момент не было просторных авиариев, где можно было бы создать для птицы надлежащие условия. Когда мы время от времени вытаскивали сову из «больничной палаты», она летала как будто неплохо, но по-прежнему держала себя слишком спокойно. Тем не менее, поскольку она не страдала отсутствием аппетита, мы решили: время все залечит.

Следующий понедельник оказался очень суматошным днем. Дерек уехал распространять листовки с приглашениями на наши мероприятия, а я осталась на ферме — то одно, то другое. День почти прошел. Около пяти часов пополудни я приготовила салат. В котором часу мы усядемся его есть — не важно, лишь бы понравился.

Дерек вернулся около шести, и мы решили попить чаю, прежде чем продолжать оставшиеся дела.

— А обедать-то когда будем? — спросил Дерек.

Я предложила ему салат, сказав, что сама поем позже. Я могу долго работать и не есть, но уж если сяду, то после еды меня трудно заставить трудиться. Ничего не поделаешь, годы берут свое! Дерек тоже не был особенно голодным, так что согласился подождать. Но к десяти часам вечера на его лице столь явственно обозначились муки голода, что я со всех ног бросилась в кладовку, где у нас хранится картошка, а оттуда — к микроволновой печи, поскорее приготовить ее прямо в мундире. К кладовке примыкает «больничная палата», и, войдя за картошкой, я услышала, как сова хлопает крыльями — она явно просилась на волю. К тому же, стуча крыльями о стенки, она могла пообломать себе перья. Вернувшись к своему многострадальному супругу, дожидавшемуся меня в кухне, я обрисовала ему ситуацию.

— Как ты смотришь на то, — спросила я, глядя на своего милого умоляющими глазами, — чтобы не откладывая в долгий ящик отвезти сову обратно на поляну для крикета? Полюбуемся, как она улетит на волю, а потом вернемся и поужинаем. Отложив газету, мой дражайший встал из-за стола.

— Ну тебя с твоими животными! — фыркнул он, — У мужа маковой росинки во рту не было, а ты все свое!

Но через пять минут мотор уже фырчал. Дерек сидел за рулем, я держала завернутую в полотенце сову на коленях. Дорога до поляны очень узкая, так что мы ехали медленно; но вот наконец и металлические ворота. Там не было другого освещения, кроме луны да наших фар, но нам вполне хватало и этого. Тут до моих ушей донесся столь необычный звук, что я так и подпрыгнула.

— Что это?! — спросила я Дерека. — Ты слышал?

— Это у меня в брюхе бурчит, — вполне серьезно ответил он.

— Ничего страшного, — сказала я, стараясь сохранять непринужденность разговора. — Я посажу ее на ворота, и поедем домой.

Держа ее за тело так, чтобы она могла схватиться когтями за столб ворот, я медленно развернула полотенце. Мы замерли в ожидании. И в нашей нелегкой жизни бывают минуты наслаждения, а при виде птицы или зверя, возвращающихся в родную стихию, испытываешь настоящий душевный подъем.

Но на сей раз так не получилось. Сова попробовала взлететь, но, очевидно, у нее еще не до конца зажили крылья. Не будучи в силах набрать высоту, она упала в траву. Дерек машинально метнулся в попытке ее поймать, но она поднялась снова, пролетела короткое расстояние и — шлеп! Оказывается, сова, дотянув до края поля, шлепнулась в находившийся там прудик и плавала посредине, словно утка. У Дерека сперло дыхание — происшествие значило для него как минимум то, что ужин придется отложить на более поздний срок.

— Слушай, — сказала я сладким голосом, — не мог бы ты слетать домой и привезти сачки и пару фонарей?

Машина исчезла в ночи, а я безуспешно пыталась разглядеть, где же сова, — я надеялась только, что перья не намокнут так скоро. Ах, вот она где — добралась до торчащего из воды сучка полузатопленной коряги и сидит себе с комфортом. Прошло несколько минут, и Дерек вернулся.

— Ну как, видишь ее? — спросил он, выйдя из машины.

«Какой у меня хороший муж, — подумала я. — Он тоже переживает».

— Так не видишь? — переспросил Дерек, не дан мне ответить, — Утонула? Ну, раз утонула, поедем домой ужинать.

— Да нет, что ты, — сказала я. — Вон она, посредине. Постой, да ты, я вижу, привез только один сачок и один фонарь?

— Ты что, — резко парировал Дерек, — хочешь, чтобы я снова тащился домой и привез еще по одному?

— Да нет, что ты, что ты, — успокоила я супруга. — Как-нибудь справимся.

Но стоило нам сделать малейшее движение, как сова тут же перелетала на противоположный край пруда, всякий раз оказываясь вне пределов досягаемости.

Однако же не зря говорят: если долго мучиться, что-нибудь получится. В конце концов оба отважных ловца, исколотые шиповником и обожженные крапивой, мчали домой в компании до ниточки (вернее, до перышка) промокшей совы.

…В половине первого ночи я доедала последние крохи салата, а мой благоверный сушил сову феном. Все-таки я: иногда недооцениваю его преданность делу заботы о животных.

Опять-таки не зря говорят: на ошибках учатся. После того, как сова окончательно вышла из шокового состояния, мы надели ей на ногу кольцо и передали в Отдел дикой природы Общества покровительства животным, размещавшийся близ Таунтона. Там имелся просторный авиарий, где сова могла летать, набирая силу мускулов. Только когда мышцы крыльев восстановились полностью, сову нам вернули, и мы выпустили ее как полагается. Ничего, думали мы, когда-нибудь и у нас будет просторный авиарий, и если к нам будут попадать нуждающиеся в помощи пернатые, то мы сможем избавить их от стрессов, вызываемых перевозками.

…Летящая сова — зрелище фантастическое. Я вполне понимаю людей, желающих завести сову в качестве домашнего любимца, но куда большую отраду душе доставляет вид полета этой птицы в естественных условиях. Хочется сказать всем вышеупомянутым людям: коли вы действительно готовы заботиться о совах, не лучше ли направлять усилия на то, чтобы поддерживать их естественную среду обитания и воссоздавать ее там, где она утрачена?

Наверное, я чего-то недопонимаю в принципах, на которых зиждется братство игроков в крикет. Мне всегда казалось, что коль скоро вы — сплоченная команда, вам должно хватать такта не напоминать товарищу о его промахах, о которых он сам ряд бы забыть. В команде Ист-Хантспилла все несколько иначе — там только и рады посмаковать оплошности, допущенные тем или иным игроком. Пускай в шутливой форме, о все же, все же… Видимо, поэтому была учреждена премия, вручаемая на ежегодном банкете. Она называется… «Идиот года»!

Как ни грустно, но лауреатом этой премии дважды становился Дерек. Он в команде за «завхоза» и отвечает за то, чтобы все снаряжение, необходимое для игры, было в полной боевой готовности. Как только возникает нужда в битах, мячах или иных причиндалах, он ставит об этом в известность членов Комитета, а уже этот последний принимает решение о закупке новых. В первый год пребывания в должности он заметил, что нужен новый мешок для принадлежностей: имевшийся так и трещал по швам, точно сума нищего. Кроме того, требовалось несколько пар наколенников и кое-что еще. Поразмыслив, Дерек решил доложить о ситуации на очередном заседании Комитета. Как-то он пропустил две недели, передоверив мешок другому игроку; потом, за три недели до очередного заседания, мешок (и всю ответственность) ему вернули.

Заседания комитета проходят обычно в местном кабачке «Бейсон-бридж» — это говорит о том, что дела в команде идут хорошо. Председательствует сам Уоруик — он слишком важная персона, чтобы с ним спорить. С момента создания команды он самозабвенно и с энтузиазмом руководил ею, хотя и не всегда следовал правилам, которые сам же утверждал! За «спикера» у нас — Пол Гэсс, тот самый, который спас моего мужа. Когда он выступает, его слушают затаив дыхание. У него поразительные организаторские способности, он умеет устраивать мероприятия так, что денежки текут рекой. Правда, за это приходится терпеть его слабость — когда выпьет, воображает, будто он — великий Карузо. Всех членов Комитета волнует, чтобы Уоруик не слишком-то крепко брал в руки вожжи, и ему это совсем не нравится. Ведя заседание, он не менее трех раз в минуту смотрит на часы: скоро ли будет готов обед? Лэрри — мастак по художественной части. Он без ума от конкурса песен Евровидения, сам неплохо играет на гитаре, но от его пения мухи дохнут — часто он так и не заканчивает песню, освистываемый товарищами по команде. В Комитет входят также Майкл Белл, известный своими трезвыми рассуждениями, Йан и Расселл. Вот они расселись за столом, пришел черед держать ответ «завхозу».