К двенадцати часам дня броневик для поддержки юнкеров не появился. Красногвардейцам подвезли два трехдюймовых орудия, которые установили на прямую наводку, и началось… Первые два снаряда с оглушительным грохотом взорвались на втором этаже, разрушив толстые стены, до этого дававшие ощущение безопасности, и количество потерь среди юнкеров резко возросло. Грохот взрывов, от которых болели перепонки, а на губах ощущался пресный привкус штукатурки, еще стоял в ушах У Коли, когда он, поддавшись чувству самосохранения, оказался на лестнице. Орудия продолжали вести методичный обстрел верхних этажей училища. Раненых поспешно опускали в подвал.

Правда, там оказались тела первых из погибших юнкеров, и это вызвало приступ истерии, выразившейся криками и мольбой о помощи. Грохот взрывов сюда едва проникал, лишь чувствовалось, как дрожат стены. Вдруг все стихло.

Послышалась команда: «Все, кто может стрелять, срочно наверх!», и Коля оказался на первом этаже. Вместе с ним у окна встали четверо юнкеров. Во двор училища влилась новая толпа красногвардейцев, кто-то скомандовал: «Пли!», и смертоносный залп положил на землю первые ряды. Выстрелы следовали беспрерывно и остановили нападающих всего в десятке метров от стен училища. Атакующие вновь откатились за ворота. Несколько раненых на земле попробовали отползти к своим, но послышались одиночные выстрелы и они затихли.

Коля возмущенно выкрикнул:

— Господа, зачем же так? Это ведь раненые! Имейте сострадание!

— А они будут иметь к нам сострадание, когда окажутся здесь? — хмуро бросил долговязый курсант, стоявший рядом с Колей у окна.

— Их здесь не будет! Мы этого не допустим! — твердо заявил Коля.

Со стороны ворот показалась делегация из двух человек — матрос и молодой парень в кожаной куртке с красной повязкой на рукаве, державший белый флаг.

— Парламентеры! — прошелестело по рядам. — Идут диктовать условия сдачи!

Прогремело несколько выстрелов, матрос упал. Кто-то закричал:

— Не стрелять! Это парламентеры!

Парень в кожаной куртке бросился назад и скрылся за воротами.

— Полковник Куропаткин убит, отсюда и беспорядки. Каждый делает, что хочет, — сказал юнкер справа.

— Куропаткин убит? — переспросил Коля. — Кто же нами командует?

— Один Бог знает. Наше дело стрелять и не допустить врага в училище. Но долго мы не продержимся!

Прогремел орудийный залп, за ним другой. Снаряды, прошелестев, взорвались на втором этаже. С потолка посыпалась штукатурка.

— Все вниз, оставить только дежурных! — раздалась команда, и юнкера поспешили в подвал.

Артиллерийский обстрел длился долго, и в результате обрушилась крыша. Практически остался только первый этаж, все остальное превратилось в руины. Но и первый этаж сильно пострадал. Воздух казался пропитанным гарью и пороховым дымом.

— Все наверх! — послышалась команда.

Коля был как в тумане, его сознание отключилось, он словно наблюдал за происходящим со стороны. Машинально стрелял и перезаряжал винтовку, особенно не целясь. Рядом свистели пули, но пока они его щадили. Из четырех юнкеров, прежде стоявших с ним у окна, невредимым остался лишь один, тот самый долговязый курсант. Остальные были ранены и спустились в подвал. И на этот раз атака была отбита, однако патроны были на исходе. После атаки обычно следовал артиллерийский обстрел, но на этот раз было относительно спокойно. Велась вялая перестрелка, но и та вскоре стихла. По рядам юнкеров пробежало: «Ведутся переговоры! Нами отправлены парламентеры обговорить условия сдачи».

«Капитуляция? Значит, все жертвы напрасны? Где обещанная Полковниковым помощь из Михайловского замка? Где войска, идущие с Керенским, которые ранним утром были в Пулково? Ведь оттуда до Петрограда рукой подать!» — терялся в догадках Николай. Поступила команда сдать оружие, и он выполнил ее, не испытывая сожаления, что расстается с винтовкой.

Безоружные юнкера начали выходить во двор, навстречу отрядам красногвардейцев. Те шли, ощетинившись штыками, под охраной двух броневиков, готовые при малейшей опасности открыть огонь. Вдруг послышался шум. Группа красногвардейцев бросилась вперед и принялась колоть штыками безоружных юнкеров, но командиры быстро навели порядок. Проходя возле того места, Коля увидел пять неподвижных окровавленных тел в юнкерских шинелях, распластанных на земле. Двор перед училищем был усеян телами погибших красногвардейцев — их было очень много, больше сотни.

Угрюмая колонна юнкеров под конвоем красногвардейцев вытянулась длинной извилистой змеей. Многие в окровавленных бинтах, тяжелораненых несли на носилках. Коля шел почти в самом хвосте колонны. В голове пустота, страха за свою жизнь не было. Когда колонна проходила по набережной вонючего канала Мойки, из переулка показался отряд красногвардейцев. Они с яростными криками вклинились в колонну, отрезав группу юнкеров, в которой находился и Коля. Он увидел матроса с дико вращающимися белками глаз, который с криком «Это тебе за братка Андрея!» вонзил в него штык. Коля почувствовал, как огнем опалило живот, и время для него остановилось. Повинуясь штыку и напору матроса, он сделал несколько шагов назад и, схватившись за рану, увидел и почувствовал, как штык с болью выполз из раны, освободив место струе крови. Сознание покинуло его. Когда он пришел в себя, то увидел, как небо стремительно уносится вверх, и почувствовал, что падает. Ледяная вода встретила его, на мгновение успокоив боль. В следующий миг, борясь с удушьем, Коля открыл рот, и зловонная вода ринулась в легкие, изгнав сознание и жизнь теперь уже навсегда.

Из редакционной статьи «Позиция нашей партии» эсеровской газеты «Дело народа», 29 октября 1917 г.:

«Целый день по всему городу происходили стычки между юнкерами и красногвардейцами, битвы между броневиками…

Залпы, отдельные выстрелы, резкий треск пулеметов слышались повсюду. Железные ставни магазинов были опущены, но торговые дела шли своим чередом. Даже кинематографы с потушенными наружными огнями работали и были полны зрителей. Трамваи ходили, как всегда. Телефон действовал…»

— Вставай, лежебока! Уже шесть часов утра, — разбудила Зоряна Илью. Тот присел на кровати, глядя на нее невидящим взглядом пытающихся закрыться глаз. Но Зоряна, предполагая подобную реакцию, захватила бутылку с холодной водой, из которой щедро плеснула на парня.

— Ты что?! — возмутился тот, окончательно проснувшись.

— Собирайся и уходи. Скоро весь дом поднимется. Не хватало, чтобы кто-то из соседей тебя увидел! Да и родители, неровен час, приедут!

— Здесь что, женский монастырь или… — Он не успел закончить фразу, как снова попал под душ из бутылки.

— Уматывай! — раздраженно прикрикнула Зоряна. — Да поскорее!

Больше, чем вода, на Илью подействовал грозный вид Зоряны, и через несколько минут он, все еще зевая, был уже за дверьми, сопровождаемый строгим напутствием вызвать лифт на два этажа ниже.

Отправив кавалера, Зоряна прилегла на кровать, но спать не хотелось. И она потянулась к верному средству от бессонницы — старому дневнику.

Петроград. 7 ноября 1917 года

Во вторник вечером, часу в восьмом, приходит Аня и зовет меня в юнкерское училище. Подходим к воротам и спрашиваем, можно ли пройти в училище. А нас спрашивают, кто нам нужен. Мы называем фамилии всех знакомых нам юнкеров, и все они оказались в отпуске. С нами разговаривали двое юнкеров и красногвардеец. На мое удивление, что он знает всех юнкеров, ответил, что и сам является юнкером. Он расстегнул шинель и показал под ней юнкерские погоны. Аня написала Сальцевичу письмо и не знала, кому из юнкеров его отдать, чтобы передали. А те наперебой хотели его заполучить. Они начали нас стращать, хотели обыскать, отвести в караульное помещение, но, конечно, отпустили, хотя и неохотно. Наконец мы вырвались, но не успели дойти и до угла Симбирской, как слышим., что за нами кто-то бежит. Оказывается, нас догоняют юнкер-красногвардеец Николай Ефремов и сам Сальцевич. Они нас вернули, привели в приемную. Мы устроились на деревянных лавках и начали болтать. Я заметила напротив барышню, сидящую с юнкером, она оказалась сослуживицей по банку. А Сальцевич был ее хорошим знакомым. К нам подошел еще один юнкер, который бывал с нами у костра. Потом вышли все вместе из училища. Сальцевич где-то застрял, и на смену ему к нам припаялся хорошенький юнкер. Проводили нас на вокзал, а сами пошли на трамвай. Не успели осмотреться, как является тот самый медик, с которым мы познакомились в воскресенье на вокзале. Подходит к нам и начинает болтать. Он назначил Ане свидание у себя на квартире, говорил пошлости и прочий вздор. Аня решила поехать на 10:30; и мы остались с ней. Явилась Ольга. Уселась рядом с нами. Очевидно, она хотела, чтобы мы познакомили ее с медиком, но я и не думала. Я ей стала говорить, что Таня переехала и хочет сделать вечер. Она спросила, кого Таня будет приглашать. Я сказала, что теперь у нас много знакомых юнкеров. При слове «юнкера» Оля сделала замечательную гримасу. Очевидно, ей не по нутру, что у нас так много знакомых, да еще и юнкера, которыми она очень бедна.