Станкевич, по определению Добролюбова, был натурой по преимуществу созерцательной. Поэтому он не боролся со злом, а просто удалялся от него. Он это делал, не видя возможности уничтожить зло, не находя в себе достаточных средств для этого. Такой поступок не может вызвать осуждения, полагал Добролюбов, потому что Станкевич, удаляясь от зла, не мирился с ним, поступал так не из трусости или корысти. Более того, замечает критик, «при обстоятельствах, менее благоприятных для спокойного саморазвития и самосовершенствования, при существовании непосредственных враждебных столкновений с миром Станкевич не побоялся бы отстаивать свои убеждения и действовать против злых в пользу добрых…» (там же). Последнее замечание очень важно, так как показывает особенности понимания Добролюбовым причин появления в обществе высоконравственных людей, вступающих в борьбу с «фальшивыми отношениями» общества. Число борцов против самодержавия и крепостничества в России 50—60-х годов постоянно увеличивалось, несмотря на трудные условия борьбы.

Жизнь Станкевича стала для Добролюбова центральным звеном в исследовании проблемы нравственного образа личности. Именно с ним должны сопоставляться те деятели, для которых, по мнению Добролюбова, характерен разрыв долга и естественных стремлений, деятельность которых не может получить высокой оценки и даже может быть признана безнравственной. Кроме ярко выраженных антиподов нравственно целостному человеку, например нравственных уродов, представленных в пьесах А. И. Островского, Добролюбов рассматривает и как бы сопоставляет со Станкевичем некоторых героев, поступки которых на первый взгляд как будто бы подобны поступкам последнего. Мы имеем в виду «благонамеренных юношей» и Обломова.

Объясняя свое отношение к «благонамеренным юношам», Добролюбов писал, что их прекрасные стремления, пока они остаются только стремлениями, лишены какого-либо практического значения. Все эти прекрасные стремления есть следствия естественных потребностей человека. Прекрасные понятия героев повестей обычно представляют в критике как нечто особенное, высшее, а если «посмотреть просто и беспристрастно, — говорит Добролюбов, — то окажется, что желание избавиться от стеснений и любовь к самостоятельной деятельности так же точно неотъемлемо принадлежат человеку, как желание пить, есть, любить женщину» (3, 6, 198). С какой же стати требовать симпатии к такому человеку, признавать особой заслугой выражение естественных, неизбежных требований его организма? Поэтому истинную оценку людям можно дать только на основе их деятельности, конкретных фактов. Отсюда, «требуя от людей дела, — говорит Добролюбов, — мы строже можем допрашивать всяких мечтателей… и по допросе окажется, что мечтатели эти — весьма ничтожные люди» (3, 6, 199). Последние слова содержат прямую нравственную оценку «благонамеренных юношей», в которых не трудно узнать характерные черты русских либералов 50—60-х годов. Эта оценка диаметрально противоположна оценке нравственных достоинств Станкевича, хотя заслугой последнего, утверждал Добролюбов, было именно развитие естественных стремлений, «гармония его существа с требованиями чистой нравственности» (3, 2, 387).

Станкевич силою размышлений и самостоятельных наблюдений дошел до сознания ложности того, что всеми окружающими выдавалось за истину. Однако в случае с «благонамеренными», по мнению Добролюбова, такой внутренней работы не происходит. «Человека, сознавшего ложность настоящего порядка и упорно, неотступно добивающегося истины, нового Фауста никто нам и не думал изображать…» (3, 6, 199).

Станкевич сумел достичь такой гармонии долга и собственной природы, что необходимость такого соотношения стала не только инстинктивно необходимой для него, но и доставляла ему внутреннее наслаждение. Именно то, что Станкевич был «разумным эгоистом» в собственном, высшем смысле этого понятия, определяет, по мысли Добролюбова, нравственное превосходство его над «благонамеренными». Последним присущи мысли об изначальной порочности человека, попытки объяснить собственное безделье свойствами человеческой приооды, низменными стремлениями толпы и т. п. В конечном счете, справедливо считал Добролюбов, «благонамеренные юноши» оказываются реакционерами, так как признают неизбежность существующих отношений, бесполезность борьбы за их изменение. «Доблестные юноши, — пишет он, — мало имеют человечества в груди и смотрят на все как-то официально, при всей видимой вражде своей ко всякой формалистике; они воображают, что человек идет в сторону и делает подлости именно потому, что уж такое его назначение, так сказать — должность, чтобы делать подлости…» (3, 6, 203). Нравственная позиция, подобная позиции Станкевича, пронизана, считал Добролюбов, реальным гуманизмом и в конечном счете неизбежно ведет к социализму, является его краеугольным камнем. В условиях отсутствия подлинно научного взгляда на развитие общества «разумный эгоизм» был тем рычагом, который, как считали революционеры-демократы, в состоянии побудить к высоконравственной практической деятельности личность, подобную по своему складу Станкевичу.

Станкевич удаляется от зла, вместо того чтобы вступать с ним в борьбу. Однако это не помешало сохранить ему нравственную чистоту и честность. Созерцателями по существу являются и герои обломовского типа, однако позиция обломовых, согласно Добролюбову, не характеризуется высокой нравственностью. Это происходит прежде всего потому, что у них в жизни нет такого дела, которое было бы для них жизненной необходимостью, органически срослось бы с ними так, что без него немыслима была бы их жизнь. «Все у них внешнее, ничто не имеет корня в натуре» (3, 4, 335). Они только говорят о высших стремлениях, о сознании нравственного долга, о проникновении общими интересами, но даже наиболее выдающиеся из них легко отступают в практической жизни от своих идей, планов и принципов. И хотя, сталкиваясь с действительностью, они тоже страдают, но обществу, замечает Добролюбов, нет дела до их страданий.

Что же касается самого Обломова, то, несмотря на то что он, по словам Добролюбова, не делает зла, так как вообще ничего не делает, нравственный облик его не может вызвать никакой симпатии. Безнравственность Обломова, как и безнравственность помещиков в рассказах писательницы Марко Вовчок, определяется их положением в обществе. «…Гнусная привычка, — пишет Добролюбов, — получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других, — развила в нем (Обломове. — В. Н.) апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного рабства. Рабство это так переплетается с барством Обломова, так они взаимно проникают друг в друга и одно другим обусловливаются, что, кажется, нет ни малейшей возможности провести между ними какую-нибудь границу» (3, 4, 318). Нравственное рабство Обломова проявляется и в его жизненной позиции. Если для Станкевича всегда есть дело, занятие по развитию человеческих начал собственной природы, по развитию мысли и чувства, а высшее наслаждение ему доставляет деятельность для других, то Обломов, не осознавая своего положения, точнее, не умея постичь смысл жизни, тяготится и скучает от всего, что ему приходится делать. Неестественное материальное состояние Обломова и ему подобных, по мысли Добролюбова, полностью обусловливает разлад в их характере между нравственными понятиями, принципами, долгом и подлинными потребностями их природы. Те же стремления, которые на первый взгляд выступают как естественные, есть в действительности стремления искаженной человеческой природы.

Проблема нравственной дельности личности постоянно волновала Добролюбова. Он углубляет ее решение привлечением других конкретных примеров и образов. Вспомним статью «Роберт Оуэн и его попытки общественных реформ». Добролюбов в ней не ограничивается анализом деятельности и взглядов английского утописта. В статье нарисован образ Оуэна, показан его высокий нравственный облик. Несмотря на наивность утопических мечтаний Оуэна, Добролюбов видит в нем чрезвычайно гармонично развитого человека, преданного своим убеждениям, готового на любые шаги во имя их практического осуществления и, более того, сделавшего такие шаги, пусть и неудачные. Именно убежденность, готовность к практическим действиям и, кроме того, поразительное бескорыстие, политическая принципиальность, стремление преобразовать мир на началах правды — все это и составляет, по мнению Добролюбова, нравственный облик Оуэна, возвышает его над окружающим в умственном и нравственном отношениях и действует благотворно на других людей.