Полноте! — воскликнет читатель, взявший в руки эту книгу. — Да кому же он не известен? Действительно, кому? Довольно упомянуть имя Ришелье, чтобы из небытия возникла целая эпоха, воскрешенная более полутораста лет назад блистательным талантом Дюма-отца. «Дьявол в пурпурной мантии» — Арман Жан дю Плесси, кардинал и герцог де Ришелье обрел на страницах «Трех мушкетеров» свое поистине «второе рождение». Десятки поколений читателей судили, да и судят до сих пор, о его личности и государственной деятельности, основываясь на мнениях знаменитого романиста. В образе Ришелье подлинная историческая личность и герой романа соединились столь органично, что противопоставление исторической правды и художественного вымысла стало некоей трудно разрешимой дилеммой. Воистину, правы были братья Гонкур, когда писали: «История — это роман, который был; роман — это история, которая могла бы быть». Двадцатый век лишь закрепил положение, сложившиеся в веке девятнадцатом. «Правление Ришелье, и особенно его образ, — писала А. Д. Люблинская, — связаны теперь в воображении читателей Дюма и бесчисленных кино- и телезрителей с бессмертными «Тремя мушкетерами». Как бы вольно ни обращались сценаристы и режиссеры с тканью знаменитого романа, фигура кардинала как воплощения зла остается неизменной. Дюма следовал за своими современниками — историками романтической школы и литераторами. С той поры в науке Ришелье был множество раз «реабилитирован», и каждая новая работа приносит тому все новые и новые доказательства.

Но это — достояние специалиста. Послужит ли оно когда-нибудь созданию нового романа? Вопрос, надо признать, и по сей день остающийся риторическим. Причин тому множество, но самой очевидной является, по-видимому, чрезвычайная скудность в отечественной исторической литературе биографических сочинений о жизни и деятельности одного из великих кардиналов, «сотворивших Францию». Появление в 1990 г. биографии Ришелье, написанной П. П. Черкасовым, и переиздание биографического очерка о Ришелье, вышедшего еще в конца прошлого века в «Биографической библиотеке» Ф. Павленкова, не могли коренным образом изменить сложившейся в отечественной историографии ситуации. «Литературный» Ришелье, как и прежде, довлеет над Ришелье «историческим».

По сути, тот Ришелье, которого «знает» у нас в стране массовый читатель — это Ришелье Дюма и, быть может, отчасти Ришелье Альфреда де Виньи и Виктора Гюго. Впрочем, и потомственный аристократ граф де Виньи и сын наполеоновского генерала Гюго — оба были весьма далеки от того, чтобы в своих произведениях приблизиться к разгадке «тайны» Ришелье. Если Виньи попытался «развенчать» Ришелье с правых, консервативных позиций, считая его подлинным творцом абсолютной монархии, уничтожившей «старинные доблести, вольный дух и независимость дворянства», то Гюго воспринимал кардинала «как символ деспотического антинародного правления». «Человек-символ» оказался столь магически неотразим, что даже историки-профессионалы нередко ошибались в его оценке, подчас «демонизируя» Ришелье, рисуя его всесильным гением, осуществляющим только свою личную волю. Однако подлинное историческое величие Ришелье заключается, разумеется, не в этом. Особое значение Ришелье в истории французского абсолютизма заключается в создании для фактически сделавшейся неограниченной королевской власти недостававших ей постоянных центральных и местных органов, при помощи которых эта власть могла бы непрерывно и успешно действовать. «Не преувеличивая значения его деятельности, — писал автор огромной семитомной «Истории кардинала де Ришелье» Габриэль Аното, — небесполезно все-таки вспомнить, как она примыкала к общей политике королей… Эта борьба (между знатью и королевской властью. — А. Е.), — продолжает историк, — еще не была окончена в ту минуту, когда Ришелье становится во главе правления, но, бесспорно, он следовал монархической традиции, когда наносил феодальной аристократии последний удар». Строго говоря, Аното не совсем прав в последнем своем утверждении. Окончательно с феодальной вольницей покончит лишь «великий век» Людовика XIV. Именно «король-солнце» положит последний кирпичик в величественное здание абсолютной монархии, но как раз это, по всей вероятности, создаст некую критическую массу, в силу которой оно тогда же даст трещину. Однако в целом Аното совершенно верно определил то, в чем, собственно, состоит историческое бессмертие Ришелье. Великий кардинал был одной из ключевых фигур в длинной веренице французских государственных деятелей и политических мыслителей, создавших абсолютную монархию как доктрину и реально действующий политический институт. Ришелье — подлинный сын своего сословия — дворянства и сын своего века не выходит за рамки эпохи и в какой-то мере является ее «визитной карточкой». Без Ришелье наше представление об абсолютизме XVIII в. будет неполным и совершенно недостаточным. С Ришелье это вполне историческое, а следовательно, и подзабытое понятие обретает свою реальность.

Разговор о конкретной исторической личности, да еще такого масштаба, как личность кардинала де Ришелье, как бы предполагает «суд» над кардиналом. Но еще сто лет назад Аното со всей твердостью и справедливостью высказал глубокое убеждение в бесцельности суда над Ришелье: «Лучше, — писал он, — стремиться к пониманию того, что он сделал, чем к пустой забаве рассуждений о том, что он должен был бы сделать».

Итак, что же он сделал?

Ришелье сильно облегчил задачу историков, в немногих словах резюмировав программу своей государственной деятельности во вступлении к «Политическому завещанию»: «Я обещал вам, — обращается он к королю, — употребить все свое искусство и весь свой авторитет, который вам угодно было дать мне, на то, чтобы сокрушить партию гугенотов, сломить спесь вельмож, привести всех ваших подданных к исполнению своих обязанностей и возвысить имя ваше среди других наций на ту высоту, на которой оно должно находиться». Сумел ли Ришелье, «правивший почти с такой же абсолютной властью, как сам король», выполнить обещания, данные им Людовику XIII? Современники кардинала почти в один голос отвечают на этот вопрос утвердительно. Герцог Франсуа де Ларошфуко, по милости всесильного первого министра «посетивший» грозную королевскую тюрьму Бастилию, тем не менее писал в своих «Мемуарах»: «Как бы ни радовались враги Кардинала, увидев, что пришел конец их гонениям (со смертью Ришелье, — А. Е.), дальнейшее с несомненностью показало, что эта потеря нанесла существеннейший ущерб государству; и так как Кардинал дерзнул столь во многом изменить его форму, только он и мог бы успешно ее поддерживать, если бы его правление и его жизнь оказались более продолжительными. Никто лучше него не постиг до того времени всей мощи королевства и никто не сумел объединить его полностью в руках самодержца… вельможи королевства были сломлены и унижены, народ обременен податями, но взятие Ла-Рошели, сокрушение партии гугенотов, ослабление Австрийского дома, такое величие в его замыслах, такая ловкость в осуществлении их должны взять верх над злопамятством частных лиц и превознести его память хвалою, которую она по справедливости заслуживала». В «Занимательных историях» Таллемана де Рео, где Ришелье изображен неким Юпитером-Скапеном, автор все же пишет о кардинале: «было желательно, чтобы он (Ришелье. — А. Е.) пожил подольше, дабы одолеть Австрийский дом». В «Мемуарах мессира д’Артаньяна», в главе, посвященной заговору Сен-Мара, бравый капитан-лейтенант мушкетеров пишет: «Месье Кардинал де Ришелье был наверняка одним из самых великих людей, когда-либо существовавших не только во Франции, но и во всей Европе… Принцы Крови… терпеть его не могли, потому что он испытывал к ним не больше почтения, чем ко всем остальным… Высшая знать, чьим врагом он всегда себя объявлял, питала те же самые чувства к Его Высокопреосвященству. Наконец, парламенты равным образом были им раздражены, потому что он преуменьшил их власть введением комиссаров, кого он назначал на любой процесс, и возвышением Совета (Королевского. — А. Е.) им в ущерб».