Однако к середине XVIII века в тактике пехоты стала заметна переоценка значения ружейного огня и недооценка штыкового удара.
В западноевропейских армиях основной задачей и тактики, и обучения пехоты сделалось получение огневого превосходства над противником. При этом последнее достигалось за счет повышения темпа неприцельной стрельбы.
В русской армии, в которой высокие моральные качества солдат устраняли указанную для западноевропейских армий предпосылку ослабления роли холодного оружия и увлечения огневой тактикой, было бы последовательным продолжать придерживаться системы, сочетавшей огневой бой со штыковым ударом, успешно применявшейся русскими войсками в сражениях Северной войны. Однако западноевропейское влияние, проникшее в русское военное искусство в 30-х годах XVIII века, отклонило развитие тактики русской пехоты от этого естественного для нее пути. Пехотный устав 1755 года резко подчеркнул значение огня пехоты. «Все обучение солдат, — гласило указание этого устава, — в виду имеет заряжать и стрелять и притом как в которой пальбе оную употреблять с успехом». Изложение многочисленных способов ведения огня из сомкнутого строя почти совсем заслоняло значение штыкового удара. Положительным моментом «Описания пехотного полкового строя» было то, что в отличие от западноевропейских взглядов оно требовало обязательно прицеливаться. Фактически, в сражениях Семилетней войны русская пехота не всегда пренебрегала штыком, но негативное влияние приведенного требования устава на подготовку войск, а отсюда и на боевую практику не могло не сказаться.
Трудности пехотной атаки при прочно внедрившейся в тактику западноевропейских армий практике использовать линейное построение для чисто огневого боя были очевидны для некоторых военных мыслителей на Западе. В 20-х годах XVIII века французский военный писатель Фолар предложил вести атаку крупными сомкнутыми колоннами. Это вызвало продолжительную дискуссию, но практических последствий не имело. В сражении 1757 года при Росбахе французы попытались применить колонны Фолара, но были разбиты Фридрихом, использовавшим свой «косой боевой порядок».
Русская военная мысль и практика в этом вопросе (но только в этом) шли несколько впереди западноевропейских. В пехотном Уставе 1755 года в число боевых построений была введена «густая», т. е. сомкнутая (в отличие от разомкнутой, предназначавшейся для эволюции), батальонная колонна. Ее основное назначение, как указывал устав, заключалось в «преломлении неприятельского фронта».
Сознавая, что штыковая атака в колоннах должна быть подготовлена огнем, составители Устава дали ряд рекомендаций о ведении огня из колонны (они занимают большую часть главы о колоннах — главы XIII части 2 Устава); значение колонны как чисто ударной тактической формы этим снижалось. «Густые» колонны Устава 1755 года не остались только на бумаге, как колонны Фолара; в одном из боев Семилетней войны их с успехом применили на практике, о чем — ниже.
В отличие от тактики пехоты, в которой в рассматриваемое время имелись вместе с положительными и явно негативные черты, в отношении тактики кавалерии и способов использования в бою этого рода войск для такой оценки оснований нет. Основным способом действий конницы и по отечественным, и по западноевропейским взглядам становится стремительный удар холодным оружием, а боевое построение сводится кдвум-трем линиям эскадронов, развернутых в три шеренги.
Устав русской кавалерии 1755 года, основанный на идеях Фридриха Великого, давал в целом верное направление развитию ее тактики, подчеркивая значение удара в сомкнутом строю на большом аллюре. Устав указывал, что «всякое действие и сила кавалерии, которое с авантажем и с победою неприятельской чинимы бывают, состоит в храбрости людей, в добром употреблении палашей, в крепком смыкании и жестоком ударе через сильную скачку».
При всей ценности кавалерии как средства наступления боевые возможности ее были ограниченными. Фронтальная атака кавалерии на не расстроенную действиями других родов войск пехоту, как было сказано, имела мало шансов на успех.
Несравненно большие преимущества имела кавалерийская атака во фланг с охватом тонких и малоподвижных пехотных линий. Такая атака для последних была весьма опасна. Отсюда вытекало типовое, сделавшееся почти правилом расположение кавалерийских масс на крыльях общего боевого порядка. Та сторона, которой удавалось опрокинуть одно или оба противостоящих кавалерийских крыла противника, получала шансы на окончательную победу.
Очень большая роль, отводилась коннице не только в бою, но и в тактическом обеспечении боевых действий, в стратегической разведке, в набегах на коммуникации противника, прикрытии районов сосредоточения и расположения главных сил. Действия легкой конницы всех сторон (гусар, пандуров и казаков, именовавшихся «легкими войсками», и драгунской кавалерии) в период Семилетней войны дают ряд примеров успешного решения таких задач.
Артиллерия в войнах 30—40-х годов и в начале Семилетней войны сравнительно с другими родами войск играла второстепенную роль. В дальнейшем, в ходе Семилетней войны ее значение резко возросло, что во всех европейских армиях было вызвано ее численным увеличением, а в русской армии и качественным усовершенствованием. Количество орудий к концу Семилетней войны дошло до 6–7 и более на тысячу человек — норма, достигнутая в дальнейшем лишь в войнах начала XIX века. Однако и в Семилетней войне, как и в предшествующую четверть века, артиллерия являлась преимущественно оружием обороны.
Огонь артиллерии средних и крупных калибров (от 6 до 12 фунтов и выше) — полевой артиллерии был могущественным боевым средством. Нетрудно представить эффективность картечных выстрелов таких орудий по сомкнутым строям пехоты и кавалерии. Однако подвижность на поле боя этих орудий вследствие большого веса, а также недостаточного совершенства ходовой части систем и способов их перемещения в сфере огня была низкой. Они не могли сопровождать пехоту в наступлении, несмотря на крайнюю медленность продвижения длинных пехотных линий. Проблема повышения подвижности полевой артиллерии являлась основной в деле совершенствования артиллерийского вооружения в рассматриваемое время. Существенным вопросом выступало и повышение дальности действительного картечного огня.
Пока данная основная проблема не была разрешена, существовала необходимость иметь в составе пехотных частей легкую артиллерию, которая могла бы перемещаться со скоростью боевых порядков пехоты, — полковую артиллерию. В русской армии она организационно входила в состав пехотных и драгунских полков (четыре орудия на двухбатальонный пехотный полк и два орудия на драгунский). Но в силу такого решения данный вид артиллерии оказывался в бою рассредоточенным по фронту; массирование его огня было неосуществимо.
Отсюда вытекали обычные для того времени принципы использования полевой артиллерии: орудия ее сводились в несколько (чаще всего — три) крупных батарей, распределенных сравнительно равномерно вдоль фронта. При обороне огневые позиции не менялись, а в наступлении стремились продвинуть батареи полевой артиллерии вперед за наступающей пехотой, но в лучшем случае им удавалось (и то частично) занять еще одну огневую позицию и поддержать пехоту, а чаще не удавалось сделать и этого.
К середине XVIII века становилось ясным и в России, и в Западной Европе, что существовавшие орудия полевой артиллерии большого веса не отвечают требованиям боевой практики. Тенденция к облегчению орудий проявилась в рассматриваемое время в ряде западноевропейских стран. Однако только в Пруссии и России эта тенденция осуществлялась на практике последовательно. Особенно важным было то, что она проводилась в артиллерии в органической связи со стремлением к повышению действенности огня и с попытками найти целесообразные формы организации последней.
Артиллерийские преобразования 50-х годов XVIII века представляли выдающееся явление в развитии русского военного искусства и заслуживали большого внимания, поскольку содержали начала, выступавшие в той или иной мере прогрессивными элементами дальнейшего сложного развития, а кроме того, служили показателем высокого уровня русской военной и военно-технической мысли того времени.