Но почему я говорю с тобой о детских играх в главе, посвященной носу? Потому что они исчезли. Вместо них в воздухе витает только призрак, дух. А призраков чуешь носом. Духов вдыхаешь и выдыхаешь.

Венеция битком набита призраками. На писателей и режиссеров, блуждавших по ее калле, нападали демоны из Злых Щелей, Мадонна Лизетта, Отелло, Лунардо, графиня Ливия Серпьери, мисс Бордеро, Густав фон Ашенбах, Андреас фон Фершенгельдер, Мэри и Колин. Список мог бы быть бесконечным. Ну вот хотя бы для примера: на кампо Сан-Барнаба в канал падала Кэтрин Хепберн в фильме "Летнее время"; из специально вырытого колодца выскакивал Харрисон Форд в фильме "Индиана Джонс и последний крестовый поход". Заметь, речь идет лишь о второстепенном кампо, а не о площади Сан-Марко.

Венеция сплошь покрыта воображением. Ее камни скрипят под впечатляющим грузом видений. В мире нет другого такого места, которое выдерживало бы на своих плечах все это фантасмагорическое бремя. Периодические опасения за устойчивость города не имеют отношения к его архитектурному ансамблю. Он-то при всеобщей поддержке худо-бедно выдюжит. Венеция рухнет, раздавленная всеми образами, фантазиями, историями, героями и мечтами, которые она навеяла.

Надень солнечные очки потемней, береги себя. Венеция бывает смертельно опасной. В самом центре уровень эстетической радиоактивности очень высок. Каждый ракурс источает красоту, с виду непритязательную, а в глубине коварную и неумолимую. Великолепие течет с церквей ручьями. Но и калле, на которых нет памятников, или мостики через рио как минимум живописны. Облики дворцов отражаются у вас на лице, равно как проступь ступени отражается на ступне. Тебя как следует прикладывают о красоту, хлещут, колотят ею. Андреа Палладио валит тебя с ног, Бальдассаре Лонгена кладет на обе лопатки. Мауро Кодусси и Якопо Сансовино окончательно уничтожают. Тебе плохо. Подобное недомогание испытал в свое время месье Анри Бейль. Знаменитое расстройство вошло в историю под названием "синдром Стендаля".

Не усугубляй положение. Хватит гоняться за статуями и картинами по бесчисленным собраниям и музеям. Ты все время рискуешь попасть в ловушку. Меня самого дважды чуть не сгубила красота этого города. В первый раз этого следовало ожидать. Во второй дело было куда хуже. А все потому, что тебя застают врасплох. Город действует исподтишка, хлоп — и нет тебя. В поисках сильных ощущений я иду смотреть на ошеломляющий цикл Витторе Карпаччо в Скуола Сан-Джорджо дельи Скьявони. И каждый раз на короткое время впадаю в кому. Кома как кома, ничего особенного. Но вот однажды я разгуливал по Скуола Гранде Сан-Рокко в полной уверенности, что от безобидного Тинторетто у меня не вылезет даже эстетический прыщик. Так вот, перед волшебными деревянными резными фигурами Франческо Пьянты меня хватил апоплексический удар. Это в высшей степени таинственное, наполненное иносказанием, наделенное тончайшей символикой барочное пиршество, о котором никто никогда и не упоминает.

Чтобы дойти до такого состояния, тебе достаточно одной прогулки по Венеции в течение нескольких часов. Что же говорить о венецианцах? Туристам повезло: они нейтрализуют эстетическую радиоактивность прекрасного памятника архитектуры, поглощая ее фотоаппаратом или камерой. А жители? Избыток великолепия крайне вреден для здоровья. Обращенные с утра до вечера на чудеса, бедные глаза венецианцев поглощают эстетическую радиоактивность, называемую иначе благолепием. Луч благолепия ослабляет в них всякий жизненный порыв, обессиливает, притупляет, подавляет их. Не случайно венецианцев прозвали "светлейшими". Это все равно что сказать "малахольные, придурковатые, сомнамбулические". В романе Генри Джеймса лондонский анархист совершает путешествие по Европе. В Венеции он потрясен красотой города. Потолочные росписи Веронезе меняют его жизнь. Анархист возвращается в Лондон, чтобы совершить покушение, но он уже порвал с терроризмом. Ему предстояло убить герцога, однако в решающий момент он кончает с собой.

К счастью, наш век изобрел несколько гениальных противоядий от этой заразы. Первое средство, слабое, временное, но широко распространенное, — это строительные леса. Во время реставрационных работ их затягивают синтетическим материалом, а для верности еще и обивают планками. Вот почему реставрация тянется так долго. Это всего лишь повод для того, чтобы как можно дольше скрывать убийственные фасады. Строительные леса и мостки представляют собой некий мораторий. Как для ядерных боеголовок. В Венеции они сдерживают разрушительную энергию ядерных фасадов.

Второе, более радикальное средство, — новостройка. К сожалению, средство это малоприменимо, поскольку в городе негде поставить даже конуру. Венеция завалена прошлым, и ее прошлое, на беду, восхитительно. Поэтому при каждом удобном случае архитекторы заботятся о том, чтобы твой глаз отдохнул. Сядь на вапоретто, следующий по Большому каналу. Ему словно мало четырех километров дворцов вдоль S-образного изгиба водной артерии. В конце канал впадает в акваторию Сан-Марко. Ты едва оставила позади базилику делла Салюте и стрелку Таможни, а на входе тебя уже поджидает остров Сан-Джорджо. Это справа, а слева тут как тут Монетный двор, библиотека Марчана,[64] Часовая башня, базилика св. Марка, кампанила, Дворец дожей, Мост вздохов, Темницы! Ты вот-вот не выдержишь и упадешь без чувств, красота милосердно добивает тебя, но в самый последний момент на выручку поспевает фасад гостиницы "Даниэли". "Ты приходишь в себя, забившись взглядом в этот спасительный бункер мрачного комфорта. Разве можно остаться в живых у Сан-Моизе, если бы рядом не было гостиницы "Бауэр Грюнвальд"? Сердечное вам спасибо, современные архитекторы, зрительная вам благодарность за головной офис Сберегательной кассы на кампо Манин, за конторы собеса, департамента здравоохранения и энергосбыта на рио Ново, а также управление страхования при травмах на производстве, что на калле Нова ди Сан-Симон.

Вот почему город так почитает святую Лючию, покровительницу зрения. Каждый год, тринадцатого декабря люди идут в церковь св. Йеремии. За алтарем выстраивается очередь к хрустальному гробу, чтобы помолиться у мощей святой. До шестидесятых годов можно было заглянуть прямо в полые глазницы Лючии. Венецианцы обменивались со святой целебными взглядами. Пронзительные и до крайности взволнованные, эти взгляды устремлялись на увечные глаза, вырванные у святой во время ее мученического подвига. Главное было широко распахнуть глаза перед пустыми глазницами Лючии. Это считалось панацеей. Зрачки венецианцев начинали слезиться, хрусталики, замутненные красотой, промывались, грешные сетчатки очищались от радиоактивных эстетических шлаков, накопленных в городе за год. Ужас отпускал красоте ее прегрешения, и во всем этом не было ничего ужасного. Увы, патриарх Венеции Альбино Лючани, перед тем как стать папой Иоанном Павлом I и объявить всему честному народу, что Бог — это Мама, распорядился закрыть лик святой миловидной серебряной маской.

Венеция стоит на трупе. Украденные тысячу лет назад останки святого Марка обеспечили ей независимость. Возможно, поэтому мощи некоторых святых в стеклянных раках обнаружились в городе и стали объектом поклонения. Той же святой Лючии, святого Иоанна Милостивого в церкви Сан Джованни ин Брагора, пары египетских мумий в археологическом музее на площади Сан-Марко, саркофага Нехмекхета и нескольких армянских пресвитеров с растянутыми ноздрями для извлечения мозга в ходе процедуры бальзамирования на острове Сан-Ладзаро дельи Армени, чудотворной жрицы крокодилов в музее естествознания в здании фондако[65] дей Тедески. Жрица возлежит среди чучел диких животных, коллекции оружия, предметов быта и произведений африканского искусства девятнадцатого века. Ее привез в город самый неизвестный, невезучий и недооцененный из легендарных венецианских путешественников. В середине девятнадцатого века не только англичане и французы отправлялись на поиски истоков Нила. Джованни Миани почти дошел до цели, он преодолел пол-Африки, выменивая на разные товары муранский бисер (контарие),[66] стойко перенося дизентерию и наводнения, международный бойкот и насмешки на родине. Он сам выдергивал у себя зубы, ездил верхом на быке, после того как у него издохла ослица, уходил от слежки подозрительных туземцев, пресекал ночные побеги носильщиков. Миани занемог в нескольких днях ходьбы до озера Ньянца и повернул назад. Он предполагал вернуться, однако спустя пару лет его обошли на финишной прямой Спек и Грант.