Затем, подойдя и поклонившись святителю Ионе, восседавшему на возвышении против «пещи» в сонме соборного духовенства, возгласил:
— Благослови, владыко, отроков на уреченное место предпоставити!
Святитель поблагословил его «по главе» и, с своей стороны, возгласил:
— Благословен Бог наш, изволивый тако!
«Отроки» в это время стояли в стороне, лицом к святителю и ко всему собору молящихся.
— Бедненькие! — не вытерпела царевна Софья, вся превратившаяся в зрение.
«Учитель» отошел к «отрокам», обвязал их по шеям убрусами, и, когда святитель сделал соответственный знак рукою, передал их на жертву «халдеям».
«Халдеи», взяв «отроков» за концы убрусов, повели их к «пещи»: один «халдей» шел впереди, ведя первого «отрока», за ним два остальные, держась руками друг за друга, а другой «халдей» позади «отроков».
Вот, наконец, «отроков» привели к «пещи».
— Дети царевы! — громко возгласил первый «халдей», указывая пальмовою веткой на «пещь». — Видите ли сию пещь, огнем горящу и вельми распаляему!
— Сия пещь, — пояснял другой «халдей», — уготовася вам на мучение.
«Отрок», изображавший собою лицо Анании, гордо выпрямился и сказал:
— Видим мы пещь сию, но не ужасаемся ея: есть бо Бог наш на небеси, Ему же мы служим, — той силен изъяти нас от пещи сия!
— И от рук ваших избавит нас! — повторил за ним «второй» «отрок», изображавший Азарию.
— А сия пещь будет не нам на мучение, но вам на обличение! — с силою и твердостью заканчивал Мисаил.
— Вот так молодцы отроки! — вырвалось у царевны Софьи. — Не убоялись пещи огненной.
Она сказала это так громко, что даже святитель Иона улыбнулся и многие обернулись к державному месту. Софья сидела вся красная, и мать укоризненно качала ей головой.
Между тем протодиакон, стоя в царских вратах, зажигал «отроческия свечи», а «отроки», готовясь к мучению, безбоязненно пели:
«И потщимся на помощь…»
Свечи зажжены, пение отроков окончено. Тогда протодиакон с зажженными свечами направился к святителю и вручил ему свечи.
Затем «отроки» поочередно подходили к святителю и, получив от него по свече, кланялись и целовали его руку.
Тогда «учитель» развязывал каждого из «отроков», и святитель благословлял их на мучение.
Выходили затем «халдеи» и вели такой разговор!
— Товарищ!
— Чего?
— Это дети царевы?
— Царевы.
— Нашего царя повеления не слушают?
— Не слушают.
— А златому телу не поклоняются?
— Не поклоняются.
— И мы вкинем их в печь?
— И начнем их жечь!
— Ах, злые, гадкие мучители! — опять вырвалось у юной царевны! но она, спохватившись, сама зажала себе рот рукой.
Тогда «халдеи» взяли под руки Ананию и втолкнули в «пещь».
— А ты, Азария, чево стал? — обращались они ко второму «отроку». — И тебе у нас то же будет.
Брали затем и Азарию и также толкали в «пещь». Потом и Мисаила ввергли к братьям на мучение.
Едва «отроки» ввергнуты были в «пещь», как выходил чередной звонарь с горном, наполненным горящими угольями, и ставил его под пещь. Протодиакон же возглашал:
— Благословен еси Господи Боже отец наших! Хвально и прославлено имя твое во веки!
«Отроки» повторяли за протодиаконом этот стих, и «халдеи», ходя около печи со свечами, пальмовыми ветвями и трубками, бросали из трубок «плавучую траву» и махали пальмовыми ветвями, как бы раздувая огонь.
В это время протодиакон читал «песнь отроков».
— И прави путие твои, и судьбы истины сотворил еси!
Чтение протодиакона поддъяки сопровождали пением, которое так оживляло и разнообразило оригинальное «пещное действо».
Прозоровский украдкой взглянул в это время на дочь и увидел, что его «девочка опять нашла свою куклу». Это его успокоило.
— Ты не притомилась, девынька? — шепнул он ей.
— Нет, батюшка, — таково хорошо действо! — был ответ и ласковый взгляд ясных глаз.
Между тем протодиакон возглашал:
— И распаляшеся пламень над пещию!
А «отроки» как бы подкрепляли его возглашение:
— Яже обрете о пещи халдейстей!
В это время выступал из сонма духовенства соборный ключарь и подходил к священнику под благословение.
— Благослови, отче, ангела спущати в пещь.
Священник благословлял его, а диаконы брали у «халдеев» трубки с «плавучею травою» и огнем. Протодиакон же громогласно возглашал:
— Ангел же Господень сниде купно со Азариною чадию в пещь, яко дух хладен и шумящ!
В этот момент сверху появляется ангел с крылами, со свечою в руке и с громом спускается в «пещь».
При виде с громом спускающегося ангела «халдеи», которые очень высоко держали пальмовые ветки, разом попадали, а дьяконы опаляли их свечами.
Но скоро «халдеи» опомнились от ужаса, но еще боялись подняться.
— Товарищ! — заговорил первый «халдей».
— Чево? — спросил второй.
— Видишь?
— Вижу.
— Было три, а стало четыре.
— Грозен и страшен зело, образом уподобися Сыну Божию.
«Отроки» же между тем ухватились за ангела — два за крылья, а один за левую, конечно, босую ногу. Затем ангел стал подниматься вверх вместе с «отроками», а потом сбрасывал их в «пещь» обратно.
Протодиакон снова читал «песнь отроков»; «отроки» тоже опять пели в «пещи», им вторили дьяки правого, потом левого клироса.
«Халдеи» между тем поднялись с полу, зажгли свои свечи и стояли уничтоженные, с поникшими головами. Они были посрамлены.
А с клиросов неслось стройное пение«…благословите, трие отроцы!»
Ангел снова спускался в «пещь» «с громом и трясением», а «халдеи» в ужасе падали на колени.
Наконец, ангел совсем улетал, и тогда «халдеи», ободренные этим, подходили к «пещи», отворяли ее, в удивлении стояли без шлемов, давно валявшихся на полу, и вели такой разговор:
— Анания! гряди вон из пещи!
— Чево стал? — говорил второй «халдей».
— Поворачивайся! не имет вас ни огонь, ни солома, ни смола, ни сера.
— Мы чаяли — вас сожгли, а мы сами сгорели!
Тогда «халдеи» сами брали «отроков» под руки, выводили из «пещи» одного за другим, снова надевали на себя шлемы, брали в руки свои трубки с «плавучею травой» и огнем и становились по обе стороны «отроков».
Затем протодиакон возглашал многолетие царю, всему царствующему дому и властям.
После славословия протодиакон вместе с «отроками» входил в «пещь» и читал там евангелие.
Так кончалось «пещное действо».
Прозоровские возвращались домой, когда было еще совсем темно. Свет от факелов и фонарей, сопровождавших кареты и пешеходов, возвращавшихся из собора по домам, освещал иногда внутренность кареты Прозоровских и бледное личико княжны. Она сидела с закрытыми глазами, и отец думал, что она, утомленная продолжительной службой, дремлет.
— Батюшка! — вдруг произнесла она. — Ты так и не говорил с государем.
Он даже вздрогнул от неожиданности.
— Нету, дитятко, — отвечал он. — Когда же было? действо шло… Вот ужо — на смотру.
Девушка опять закрыла глаза. Факелы опять по временам освещали ее бледное грустное личико.
«Оо-хо-хо! — думалось Прозоровскому. — Девочка опять потеряла куклу».
— А смотр государев рано будет? — снова услыхал он вопрос.
— Рано, ласточка, ты еще почивать будешь. «Нет, тут не куклой пахнет… Оо-хо-хо!»
IX. Беглец Воин в Венеции
Князь Прозоровский напрасно, однако, тешил себя надеждою, что всесильное время и молодость, которую никогда нельзя ограбить — так она богата и всемогуща, — возвратят ему его прежнюю веселенькую Наталеньку. Время еще не успело затуманить и вытравить из ее сердца светлые образы ее первого девического счастья, которое она сама погубила своим безрассудством, а молодость, на забывчивость которой он надеялся, молодость, которая везде, в самой себе, в самой этой молодости, найдет новые источники счастья, как богач новые капиталы, эта молодость слишком бурно чувствовала пережитое ею счастье, потому что оно было первое счастье ее жизни, счастье, в первый раз сознанное, как бы открытое на груди того, кого она сама оттолкнула от себя и погубила его, — эта молодость не могла помириться с мыслью, что она уже никогда-никогда не будет трепетать на этой именно груди, давшей ей первые в жизни моменты блаженства, — эта молодость жаждала только его — его одного, со всем пылом страсти. Она ждала только его, и его не было.