Я прожила у Эвы больше двух месяцев и только благодаря этому не вешу сейчас, как слониха.

* * *

— Ну, говори наконец, как нос, — набросилась я на нее.

— Горбинка исчезла. Когда улыбаешься, копчик носа с левой стороны чуть прогибается и ты становишься похожа на Брюса Уиллиса.

— Заливаешь!

— Да нет, правда. Но разве Брюс не симпатичный мужик? Справа нормально. Нос очень даже неплохой, прямо как по линеечке. Хотя... — засомневалась она.

— Что хотя?

— Просто я думаю, может, можно было потратить те пятьсот марок, которые прислал тебе отец, с большей пользой?

— И что?

— А сама ответь.

11.02. Сделала ли бы я это еще раз? Конечно. В течение 26 лет я была большущим мешком комплексов, и все из-за носа. Что из того, что у меня красивые глаза и белые зубы, если на первый план выступал Он. Большой, вздернутый и с горбинкой. Зимою красный, как клюв аиста. Летом залитый потом. Весной распухший от насморка и слез (по причине депрессии). Осенью мокрый от дождя и слез (по причине очередных каникул без любви). А хуже всего он смотрелся в профиль. От ночника тень от него падала па полстены. Снять его с близкого расстояния — отлично пошел бы в титры «Сирано де Бержерака».

«Что такое счастье? Это прямой нос длиной от четырех до пяти сантиметров и шириной не более дюйма» — так начинается мой дневник десятилетней давности. Сейчас я достала портновский сантиметр. Размеры в точности те. А где счастье?

12.02.Я пошла к доктору Ковалю. Нет, ничего не случилось. Просто я хотела, чтобы он взглянул. А кроме того, этот шрам посередине, небольшие утолщения у перегородки. Нельзя ли их чуточку уменьшить?

— Нет.

Нет так нет. Как-нибудь переживу. По мнению Эвы, это совсем незаметно. Я опять цепляюсь к миллиметрам.

Но ведь красота — это вопрос миллиметров. Вот, например, губы. Достаточно трех миллиметров, и ты превращаешься в вулкан секса. Кстати, губы... Как-то я стояла перед зеркалом и подумала, что они могли бы быть попухлей.

13.02.Сегодня бал по случаю валентинок. Я все время думала, что им скажу. Признаваться насчет носа или нет? Может, как-то отвлечь от него внимание, например, подстричь волосы или сделать кричащий макияж?

— А я бы ничего не стала делать, — посоветовала Эва. — Никто и не заметит. Вот увидишь.

Я вся в нетерпении. Будет множество парней. И Рафал. Мы не виделись с декабря, когда он принял решение изменить характер наших отношений.

ИЗМЕНЕНИЕ ХАРАКТЕРА НАШИХ ОТНОШЕНИЙ

— Когда ты ему скажешь? — спросила Эва перед Новым годом.

— А что я должна сказать?

— Что твой отец сочиняет. Что у него нет счетов и что он не разрушал Берлинскую стену.

— Ты думаешь, надо?

— А как долго ты собираешься это скрывать?

— Не знаю. Сколько получится.

— И ты думаешь, ваш брак будет удачным?

— Господи, Эва, у каждого свой скелет в шкафу. — Я слегка занервничала. — Я понимаю, ему надо сказать. Только...

— Боишься, что он разорвет помолвку? Ты бы разорвала?

— Хорошо, завтра и скажу.

— Малина, ты можешь не говорить.

— Могу, но тем не менее скажу. — Мы сидели у меня в кухне. — Все равно после свадьбы это откроется. Отец никаких бумаг ведь не привезет. Разве что поддельные. Но если Рафал разорвет помолвку, это будет на твоей совести.

— Если разорвет, значит, он недостоин тебя.

* * *

Я все рассказала Рафалу. Сперва выпила целый пузырек пассиспазмина и половинку маленькой бутылочки мелисаны. Вышло дороже, чем два «малибу» со льдом, но эффект тот же. Мы стояли во дворе дома, где я снимаю хату. Я даже не заметила, когда зажглись фонари. Рафал слушал и рыл носком свежий снег.

— В корабль я тоже не поверил, — произнес он, помолчав. — Кто сейчас возит золото на кораблях?

— Не мой отец, это точно.

— Но откуда ты знаешь насчет счетов? Он же прожил в Германии пятнадцать лет.

— Рафал, я не рассчитывала бы ни на какие счета.

— Жаль. Но мир от этого не рухнет.

— А что будет с нами?

— Ну что ж, неудавшаяся богатая наследница, я приду за тобой тридцать первого, — улыбнулся он.

Ура! Все будет хорошо.

* * *

Новый год мы встречали в горах. Сразу же после первых петард и победоносной борьбы с пробкой шампанского Рафал подошел ко мне с пожеланиями.

— Всего самого лучшего тебе, Малинка. — Мы чокнулись. — Чтобы нас всегда соединяла дружба.

— За дружбу, Рафал, и за любовь.

— Любовь приходит и уходит, а дружба остается.

— Что это ты все о дружбе?

— Видишь ли, я все обдумал и считаю, что нашим отношениям нужно придать другое измерение. Ты была откровенна со мной.

— Это плохо?

— Нет. Совсем нет, — заверил меня Рафал. — Я благодарен тебе, что ты не скрыла от меня правды. Я долго думал о нас и пришел к выводу, что самый лучший друг, какой у меня есть, это ты. И наш брак мог бы все испортить.

— Что ты этим хочешь сказать? — занервничала я, несмотря на то что выпила уже несколько порций достаточно крепких напитков.

— Малинка, ответь мне на один вопрос. Что лучше: настоящая дружба или неудавшийся брак?

— Неудавшийся брак, — проблеяла я.

— Вот именно за это я и ценю тебя. За откровенность и чувство юмора.

— Ты хочешь разорвать помолвку?

— Ну почему сразу разорвать? Просто придать иной характер нашим отношениям. Я все обдумал и понял, что я еще не готов к тому, чтобы вступить в брак. Но я не хочу потерять тебя. Не хочу потерять такую чудесную, умную девушку с чувством юмора. Потому...

— ...ты предлагаешь мне дружбу. — Я стиснула кулаки, чтобы не разреветься. Но это плохо помогало.

— Да, самое прекрасное чувство, какое соединяет мужчину и женщину.

— А я думала, самое прекрасное чувство — это любовь.

— Ох уж эти исполнители диско поло. «Я люблю тебя». «Я жить не в силах без тебя». «И я тоскую по тебе смертельно». Нет, Малинка, самое прекрасное чувство — это дружба...

— А где же поцелуи под дождем? Прогулки по только что выпавшему снегу и первый танец вдвоем?

— Ты не дала мне закончить. Говоря «дружба», я имел в виду чувство, обогащенное эротическим элементом. То есть эротическую дружбу. Идеальную в нашей ситуации. Что ты на это?

* * *

— И что ты на это? — деловито осведомилась Эва. Она прибежала сразу же после моего отчаянного звонка.

— Сказала, что мне нужно подумать.

— Ничего себе.

— Что ничего себе? Что ничего себе?! — завопила я. — Я хотела выйти из этой ситуации, сохранив лицо.

— Надо было бросить ему в рожу обручальное кольцо и хлопнуть дверью!

— И замерзнуть в горах? Мне нужно было дождаться утра. Из Закопане я уехала первым поездом. Все остались. Наверное, сейчас сплетничают, что, мол, я слиняла. Всякие домыслы строят.

— Вот уж впрямь главная проблема, — фыркнула Эва. — Домыслы...

— Нет, главная проблема — это разрыв с Ра-фалом. Из-за тебя, — разрыдалась я.

— Малина, это был тест. Он ушел, потому что не любит тебя. Понятное дело, Рафал, а не тест.

— Но я люблю его! У меня сердце болит, в желудке лжет, руки дрожат.

— Сколько кофе ты выпила? — поинтересовалась Эва.

— Пять. И три чая. Рассказать тебе все мое меню?

— Это никакая не любовь, а кофеин. Возможно, еще страх перед пустотой. Как определила бы Иола.

— Да мне плевать, как это называется! Я чувствую, что люблю его и умру, если он не женится на мне!

— У тебя же у самой были сомнения, выходить за него или нет, а сейчас вдруг ты впадаешь в такое отчаяние.