15.09.Сегодня меня навестил Лешек. Пришел неожиданно, я как раз смотрела «Красивых и дерзких».

— Родила?

— Уже начинается. К среде должна разродиться.

— Жаль, меня не будет, мне нужно уезжать.

— И ты тоже? Все куда-то уезжают, одна я приросла к креслу.

— Эва жутко расстроится, когда увидит тебя, — утешил меня Лешек. — Сразу видно, что ты никуда не выходишь.

— Да нет, выходила.

— В магазин рядышком? Это не в счет.

— Почему? Я два раза была на рынке и в институте.

— Тебе определили число, когда защита?

— Да, тринадцатого.

Лешек в первую минуту не сообразил. Но вдруг он перестал насвистывать, и на его лице появилось сосредоточенное выражение.

— А сегодня у нас какое? — спросил он с каким-то сомнением в голосе.

— Пятнадцатое.

— Так тринадцатое уже прошло.

Я кивнула:

— Да, позавчера было.

— Так что же получается? — Он какое-то время молчал, но наконец до него дошло. — Выходит, ты уже все?

Я подтвердила чуть заметным кивком.

— Защитилась?

— На пятерку, — небрежно обронила я, переключая пультом каналы.

— Такое событие, а ты молчишь!

— Какое?

— Огромная же перемена произошла.

— Еще бы. Из студентки я превратилась в безработную выпускницу.

— С объявлениями ничего не вышло?

— Внесли меня в банк данных.

— Это ровным счетом ничего не значит. Мы должны взяться за дело иначе.

— Шастать из фирмы в фирму, как это делала Иола? Она искала работу даже в поликлиниках и школах, где сам знаешь, как платят.

— Неужто Иола такая наивная? — изумился Лешек. — Неужели она не знала, что в некоторых учреждениях дожидаются знакомых и наследников местоблюстителя? Умрет бабушка, а на ее место прискачет внученька.

— Радостное известие для того, кто ищет работу и у кого в родне нет ни одного местоблюстителя.

— Малинка, держи хвост пистолетом. Чего-нибудь придумаем. — Лешек потрепал меня по плечу, как старую клячу. — Но прежде дело, не терпящее отлагательств. Телефон.

— Что телефон?

— Где он у тебя?

— В шкафу рядом с кофе «Инка». Как обычно. А куда собираешься звонить?

— Губке. Наверно, он уже вернулся из отпуска, как ты думаешь?

— Ты лечишься у Губки? — Ну и ну.

— Я — нет, а вот ты — да.

РАБОТА НАД ОБЩЕЙ КАРТИНОЙ.

78-я СЕРИЯ

— Малинка! — На истомленном лице Губки просияла улыбка.

— Я хотела прийти к вам в июле, но вы уехали в отпуск.

— Мне надо было привести в порядок кое-какие дела. Отдохнуть от людей. Подумать о жизни.

Я промолчала в ответ. С минуту Губка наблюдал за мухами, разгуливающими по амбулаторным картам пациентов. После чего глубоко вздохнул и вернулся к прерванной теме:

— Грядут большие перемены, Малинка. Не знаю даже, смогу ли я противостоять вызову, готов ли я.

— Настолько все серьезно?

— Увы, — медленно склонил он голову. — Сильное давление.

— Большая конкуренция?

— Что? — явно не понял он.

— Вы же говорили о вызове, о давлении. Я и решила, что речь идет о наших собачьих бегах.

— Неужели я похож на того, кому нравится участвовать в бегах?

Да уж, действительно не похож.

— Может, это всего лишь летняя хандра?

— Хотелось бы мне, чтобы так оно и было. — И он послал робкую улыбку куда-то в космические дали.

Мы сидели молча минуты две. Наконец Губка очнулся.

— Надо думать, у тебя были причины прийти сюда?

— Как обычно, меня к вам привели проблемы.

— Что на этот раз?

— Полнейшее наплевательство. Ничто меня не колышет. Ничего мне не хочется. Ничего мне не надо. Ничто меня не радует и не печалит. Нирвана.

— Мы, психиатры, называем это апатией. И с каких пор у тебя такое состояние?

— В общем, с начала каникул. Просто в июле я не обратила на это внимания. На меня навалилось множество дел. Поиски работы, переезд, спасение отчаявшейся подруги.

— Не было времени размышлять над смыслом жизни?

— Я и сейчас не размышляю. И вообще ни о чем не думаю. Может, немножко об одном сериале. Очень я в него втянулась.

— А когда защита?

— Два дня тому назад. Нет, нет, я защитилась, — опередила я вопрос Губки. — На пятерку.

— И даже такое событие не вывело тебя из состояния летаргии?

Я на секунду задумалась.

— Вывело, на двое суток. Я как раз успела купить юбку и цветы для комиссии. Но сразу же после защиты вся энергия ушла, как воздух из проколотого воздушного шарика.

— Как ты сюда добралась?

— Прибуксировал меня знакомый гомосексуалист.

Губка потер нос, потом опер подбородок на ладони и глянул на меня сквозь раздвинутые пальцы. Знакомый приемчик.

— Ну что ж, Малинка, скажем так. — Что, уже есть какой-то эскиз?

— Эскиз? — Он наморщил брови, но сразу же выдавил очередную измученную улыбку. — Ну да. И собственно этому посвятим сегодняшний прием.

— Но какие-нибудь лекарства дадите? — поспешила удостовериться я.

— Дам, дам, но сперва несколько слов.

— Инструкция, как принимать?

— Дай мне хотя бы начать. Прерываешь, как твоя мама...

Он тут же умолк.

— А откуда вам известно, что моя мама прерывает? — Я взглянула на него точь-в-точь как тиранозавр рекс. Это называется влиянием масс-медиа на невербальное поведение.

— Я познакомился с ней во время съемок программы о мужчинах-обманщиках. А в последнее время этого все больше и больше. — Губка не стал уточнять, чего все больше и больше.

— «Обманщики и двоеженцы». Как же, видела и сгорала со стыда.

— Твоя мама — необыкновенная женщина. — Губка почему-то покраснел. — Полнейшее слияние перфекционизма и истеричности.

— Да, знаю.

— Чувствительная и одновременно подавляюще сильная.

Он замолчал и вздохнул, как вздыхает человек, измученный жизнью. Стоп, стоп. Что-то я тут не вполне секу. Губка видел мою маму только на съемках программы — и сразу же полная характеристика. Я сказала бы даже, законченная картина. А я? Хожу в поликлинику почти два года, и единственное, что у нас имеется, эскизы, туманные контуры. Как это может быть? Видимо, я — очень сложная личность.

— Да, чувствительная, — признала я, — особенно при свидетелях мужского пола. Но я пришла сюда не затем, чтобы слушать про мою маму.

— Совершенно справедливо, — признал Губка. — Мы собирались набросать эскиз. Но сначала несколько слов о депрессии.

— Я с удовольствием узнала бы, почему она навалилась на меня в середине лета.

— Ты сама как думаешь, почему?

— По идее, я должна бы радоваться. Я закончила институт.

— Правильно, закончила. Что дальше?

— Еще не знаю. Поиски работы, какой-то цели.

— Иными словами, неуверенность. Отсюда страх перед миром и бегство в безопасное укрытие. Некоторые именно так реагируют на большие перемены, даже позитивные. Был у меня пациент, архитектор, который выиграл конкурс на составление проекта. Чрезвычайно важный конкурс, который мог изменить всю его жизнь. На следующий день после оглашения результатов он пришел ко мне, умоляя о помощи. Он внезапно ощутил пустоту.

— А можно эту пустоту как-то заполнить? Например, засыпать лекарствами?

— Лекарства, самое большее, могут сделать так, чтобы ты не думала. Но саму пустоту, — он отрицательно повертел головой, — они не уничтожат.

— А что, ее можно как-то уничтожить?

— Малинка, ты думаешь, что если бы я знал ответ, то сидел бы и выписывал рецепты в обшарпанной студенческой амбулатории?

— Я считала, что вы любите свою работу.

— Мне тоже так казалось. — Губка потер лоб. — Четверть века назад, сразу же после специализации. Я мечтал о работе в университетской клинике, а оказался в амбулатории. Что ж, думал я, надо полюбить то, что есть, буду беседовать с молодежью, выслушивать их проблемы, предлагать лекарства. Мне и в голову не приходило, что работа в амбулатории может быть такой нудной. Как на заводском конвейере! Каждые пятнадцать минут новый пациент. «Здравствуйте. Фамилия? В чем наши проблемы? С каких пор принимаете лекарства? С какого времени депрессия? С какого времени бессонница?» И так каждый день много лет подряд. Это становится рутиной. Когда-то я мечтал изменить лицо медицины, а единственное, что мне удалось, сменить обивку кресел. — Губка замолчал и взглянул на мою мину. — Мне тоже хотелось бы другой цвет, но на складе был только горчичный.