Спорить не имело смысла. Я это терпела, Ирек тоже, но мамины мужчины — нет. Зато Сташек почувствовал себя у нас, как рыба в воде. Он вставал в шесть и сразу брался за приготовление завтрака. По три тоста для каждого. Свежий кофе, для меня чай. Потом он подготавливал мамину одежду и косметику, даже выдавливал пасту на зубную щетку. Около восьми он чистил картошку или же уносился на закупки. Сташек был пенсионер и подрабатывал в больнице санитаром. Это занимало у него пять-шесть часов в день, так что он всегда находил время навестить маму на службе. Он забегал к ней как минимум дважды в день. Приносил второй завтрак и цветы, которые воровал с окрестных клумб. А когда она возвращалась домой, он встречал ее в передничке с надписью «Приятного аппетита!» и сразу же кричал, чтобы она снимала туфли.

— Ванна ждет. На этот раз мятная, потому что жара, — сообщал он ей, принимаясь за чистку ее туфель. — Куда-нибудь заходила по пути?

— А что?

— Да на каблуке у тебя чуточка серой глины, а на дороге к нам только песок. Изменяла мне с кем-нибудь?

— Нет, просто я заглянула к Лиде. Она живет у леса, — отвечала мама, обрадованная обнаруженным у Сташека чувством собственника.

— Завтра обследую тамошнюю почву. А сейчас прошу в ванную, потому что обед уже перегрелся.

Хуже всего было по субботам. Я приезжала домой на уикенд, чтобы отдохнуть и отоспаться после всех недоспанных ночей, а тут Сташек устраивал побудку и в пять утра затевал уборку. Сперва мытье окон, потом выбивание дорожек и смена постельного белья.

— Ирек пройдется пылесосом, а Малинка займется стиркой, — распределял он обязанности.

— А я? — игриво спрашивала мама.

— А ты отдыхай. Ты должна беречь себя. На три часа я записал тебя к парикмахеру. Только возвращайся сразу же, потому что в пять полдник. Пылающее мороженое.

— У Сташека явно с чердаком не в порядке, — сказал мне однажды Ирек. — Он почти не спит.

— Откуда ты знаешь?

— Да как-то я несколько раз вставал отлить. Было уже здорово после полуночи, а он сидит перед телевизором, в руке пульт, и скачет с программы на программу. За десять минут он переключился сто двадцать раз.

— Ты что, считал?

— Ты же знаешь, я все считаю.

— Но это еще не симптом болезни. Я имею в виду, разумеется, Сташека.

— Само переключение нет, но вместе с другими фактами... Ты ведь долго не приезжала и не знаешь, что тут происходит.

— Пожалуйста, конкретные данные, — использовала я любимую формулу Иолы.

— Началось это в сентябре, когда я вернулся с каникул. Сташек жил с нами почти пять месяцев и пока что вел себя нормально, если не считать идиотств с уборкой в шесть утра и ежедневной ванны для мамы. Но пришел сентябрь и с ним урожай груш. Как-то нас навестила сестра Сташека и между делом брякнула, что у нее некому собрать груши. Она уже наконсервировала их в разных видах на десять лет вперед. Скупщики платят гроши, так что нет смысла уродоваться. И если кто-то не сжалится и не оборвет их, они сгниют. Сташек бросил только: «Завтра я оборву». Меня это слегка удивило, потому что к семи тридцати ему надо было на работу. А поскольку он работал теперь по две смены, то пришел бы поздно вечером. В сентябре же, как тебе известно, в девятнадцать тридцать уже темно. Разумеется, зависит, идет речь о начале или о конце месяца. А было это третьего сентября.

— Слушай, переходи к фактам, — попросила я. Ирек иногда любит растекаться мыслью.

— Так это и есть факты. На следующий день я встаю в седьмом часу, а Сташек в переднике заканчивает чистить очередную порцию груш. «Когда ты успел их собрать?» — спрашиваю я. «Между четырьмя и шестью», — отвечает. «А когда же ты туда поехал?» — «Поездом в три пятнадцать, а вернулся пассажирским в шесть ноль две».

— Но в сентябре в это время темно. Как он рвал?

— Взял с собой докторский фонарик. Он спер его в больнице, как, кстати, и некоторые другие вещи, но об этом чуть позже. Возвращаемся к грушам... В тот же самый день он сделал сто восемь банок компотов и всяких других заготовок. Через неделю он повторил свой подвиг. В тот день па работу он не шел и потому обернулся до полудня. Результат: сто двадцать четыре банки грушевых заготовок. Дня через три следующий набег. И опять сто двадцать четыре банки. В сумме триста пятьдесят шесть штук. Результаты этой его деятельности мы ощущаем до сих пор. К каждому обеду порция солнца в банке, как говорит Сташек.

— Даже не вспоминай! — взвыла я.

— Ладно, слушай дальше. Недавно он поссорился с мамой.

— Серьезно поссорился?

— Ну-у... Мама не выдержала бездеятельности. Раскричалась, что сойдет с ума, потому что ей нечего делать. Что умирает от скуки, что это не жизнь. Сташек ничего не сказал. Забрал какие-то свои вещички и вышел. Было это в понедельник утром. Он взял сорокавосьмичасовое дежурство в больнице. Ночь он мог нормально спать: кровать ему выделили.

— И он спал?

— Да ты что! Мать Петрека, она там медсестра, рассказывала, что Сташек сменил всем больным на этаже белье, снял занавески, повесил свежие, потом вымыл пол в холле и во всех ванных. Спустился в амбулаторию и помогал накладывать гипс. А когда работы совсем не стало, он упросил медсестер научить его делать уколы. И не спал ни единого часа. Домой он вернулся под утро с кустом роз, и ты думаешь, лег спать?

— Догадываюсь, что нет.

— Он начал сетовать, что в доме пыли, как в крестьянской хате за печью. Прошелся мокрой тряпкой и стал печь пирог — на примирение. Спать он отправился только в полночь. Говорю тебе, Малина, ему кто-то подкрутил регулятор на повышенные обороты.

— Ну, мама ничего не имеет против.

— Хуже всего, что он постоянно проводит расследования и страшно командует. Из больницы он стащил хирургические халаты и заставляет нас ходить в них дома. Впрочем, сама увидишь. О, приперся. Слышишь ключ?

— Малинка? — Сташек заглянул в кухню. — Хорошо, что приехала. Обувь помыла? Давай ее, чего она стоит. Ты как шла со станции? — поинтересовался он, перекрикивая шум воды. — Такая красная глина...

— А я что говорил? — толкнул меня локтем Ирек. — Начинается следствие.

— Да я заглянула еще на Старувку и шла через лесок.

— Тогда все ясно. А чего ты туда ходила? Все уже куплено.

— Подарок подруге искала, — соврала я.

— Которой? Может, я выхожу тебе чего-нибудь подешевле? А то еще переплатишь.

— Это не я плачу, вся группа, — продолжала я врать.

— Тем более. Я подыскал бы что-нибудь элегантное. Вы же знаете, дешевки я не терплю.

— А халаты из больницы? — бросился в атаку Ирек.

— О! — вспомнил Сташек. — У меня для тебя, Малинка, есть домашний халатик. Его сам ординатор надевал, когда принимал роды.

— А ты откуда знаешь?

— А он его пометил маркером. Смотри, материал какой прочный. А какой зеленый цвет. Сейчас он в моде.

— Сейчас в моде фиолетовый, — сказала я.

— Зеленый тоже. Я вчера ночью видел по каналу, где моду показывают. Ну-ка померь. Идеально. Ординатор невысокий, твоего роста, я сразу решил: будет как будто на тебя пошит.

— Сташек, где я буду ходить в этом халате? К тому же краденом.

— Мы все ходим. Вечером каждый надевает...

— ...и выглядим, как бригада из «Скорой помощи», — докончил Ирек.

* * *

И тут вдруг разрыв.

— Почему ты выгнала его? — снова спросила я.

— Потому что шила в мешке не утаишь. Оно и вылезло.

— У него что, была другая баба?

— Хуже, — сказал брат. — На прошлой неделе Сташек потерял сознание. Его увезли на «скорой». Полное истощение организма. Выяснилось, что он принимает какие-то больничные таблетки. И это они его так накручивали.

— А я думала, что любовь! — снова зарыдала мама. — Ну почему у меня ничего не получается? Нет со мной рядом мужчины!

— Извиняюсь! — возмутился Ирек.

— И еще тебе, Малинка, не везет. Ты одинока, а у твоих подруг уже давно мужья, дети...