— Приветик! Вот так совпадение! — подошла к нам Лариска, улыбаясь застывшей, зубастой улыбкой манекена. — Видно мне придется раз и навсегда вылечить твою амнезию, коль доктора опустили руки. Итак, упражнение номер один. Реакция к самосохранению.

Я заметила, как рука Кости, подобно кинувшейся на жертву змее, ухватила запястье Лариски, метнувшей мне в лицо гудящее пламя зажигалки. Я отшатнулась, но все равно почувствовала, как подобралась скрутившаяся, едва не вспыхнувшая прядка челки. Лариска застонала и изогнулась, разжав пальцы и выронив свой «врачебный инструмент».

— Ой! Ай, отпусти! Мне больно!

— Иди отсюда, — зло велел Костя, откинув ее руку. — Я тебе говорю? Шагай давай.

— Совсем офигел? — воззрилась на него Лариска, выкатив свои голубые глазищи. — Смотри не пожалей. А ты, стерва, свое еще получишь! Так и знай! Сука драная!

Торопливо подняв зажигалку, она еще раз оглянулась и стремительно зашагала к остановке. И что я ей такого сделала? Нужен мне ее Костя, как Березовскому юань!

— Извини, — виновато сказал Костя, двумя пальцами подергав меня за челку, снимая съежившиеся волоски.

Я равнодушно отмахнулась и, вытащив из сумки зеркальце, заглянула в него. Ничего серьезного: просто немного укоротить челку и купить топорик.

Солнечный зайчик пробежал по очкам Кости. Я вдруг уставилась на него, не понимая, что меня кольнуло. Такое чувство, будто желудок сжался гармошкой. Того и гляди, что-нибудь сыграет.

— С тобой все в порядке? — решил уточнить Костя.

— Как видишь. Извини, я должна идти. Пока.

Наверняка он подумал, что я испугалась Ларискиных угроз. Плевать, пусть что хочет, то и думает. Меня же взволновал не вполне предсказуемый выпад этой рыжей Барби, а блик от пудреницы, пробежавший по лицу этого громилы, по его зеркальным очкам… напомнившим забрало странствующего рыцаря. Черт подери! У меня было пятнадцать минут. И я потратила их впустую.

Ровно в десять часов, как и обещала, я спустилась в подвал, частенько служивший ночлежкой приятелям крота. Алик открыл дверь и отошел в сторону, явно смущенный тем, что я недавно застукала его с бабой.

— Будешь что-нибудь пить? — спросил он, попутно натягивая халат и выискивая очки.

— Воды, если можно, — сказала я, пробираясь в центральную комнату, где мы сидели вечером. — И похолоднее. Пока сюда дошла, от жары кровь забурлила.

— Что за дело, о котором ты говорила? Я, если честно, не совсем понял. Вернее, совсем не понял.

Отхлебнув принесенной в железной кружке воды, я составила на пол бутылки из-под пива, коробку с засохшими корками пиццы и взгромоздилась на стул. Нерешительно вытащила из сумки книгу и протянула ее Алику, пояснив, какого рода пособничества я от него жду. Суслик, отыскав в бардаке очки, долго осматривал книгу со всех сторон. Тер пальцем уголок глаза, зевал, чавкал, вздыхал, пытаясь сосредоточиться. Наверное, я обратилась не по адресу, и он мне ничем не поможет. Сейчас с унылым видом разведет руками и скажет… Похоже, он собирался направить меня к психотерапевту, но окинув рассеянным взглядом еще раз, все ж таки смилостивился.

— Давай так сказать, аb origine. Начнем с обложки. Точнее, с рисунка.

— Давай, с аборигенов, — не стала спорить я, несколько воодушевившись и устроившись удобнее.

Пошарив в ящике, Алик достал несколько луп, подсел к настольной лампе и устроил тесное свидание стекла с горным хрусталем. Я думала, он заснет, уткнувшись клювом в книгу, но он продолжал усиленно тянуть брови вверх и ломать зевотой челюсть. Не трудно было догадаться, что он болел с похмелья. А ведь обычно избегал крепких напитков. Даже пиво пил безалкогольное.

Я внимательно за ним наблюдала, отмечая каждое движение и не давая халтурить. Произведет ли на него впечатление этот рисунок или я одна такая восприимчивая? Я больше часа ждала результата. Гадала, что он делает. Зачем, спрашивается, притащил бутылку с уксусом? Зачем потер им какой-то элемент на обложке? Лезть с расспросами не решалась. Не стоило отвлекать человека от работы. А то, чего доброго, пошлет куда подальше.

От яркого света добавившихся светильников болели глаза. Противно воняло уксусом. Начинало першить в горле.

— Хм-м, — согнувшись вопросительным знаком над увеличительными стеклами, невнятно выразил недоумение Алик. — М-да… это что-то новенькое.

— Ну что там? — не выдержала я, умирая от нетерпения.

— Ничего не понимаю! — подняв очки на макушку и взъерошив ими мягкие волосы, выдал удивленный крот. Прищурившись, присмотрелся к книге «голыми» глазами. — Никогда ничего подобного не видел. Это не картина, а окрошка какая-то! Винегрет, в котором смешаны вроде бы несовместимые ингредиенты. Но в итоге получается оригинальное блюдо с неоспоримыми доказательствами того, что с нужным соотношением продуктов можно добиться завершенности... Ой, извини, кажется, я не туда погнал. Просто еще не совсем проснулся и до сих пор не завтракал.

— Ты меня добить решил? — нависнув над его плечом, сдержанно поинтересовалась я. — Говори толком, кулинар недожаренный!

— Э, что я могу сказать со своими-то скромными познаниями в живописи? Это не компьютерная графика. Настоящая картина, написанная… комбинированными красками. Масляными и акриловыми, полагаю. Будто ее создавали частями, с большими перерывами. Холст явно льняной и, наверное, загрунтован так же акрилом. Но слои почему-то не везде одинаковы. У меня создалось впечатление, что ее доводили до ума несколько художников. Один использовал свинцовые белила, другой — цинковые. Склоняюсь верить, что вот это – настоящий ультрамарин. И золотистая охра, глянь… Свиная щетина и соболь.

— Какая щетина и соболь?

— Я о кистях. Вот здесь порхали ювелирами соболиные кисти. А вот насчет возраста затрудняюсь что-либо предположить. Быстро сохнущие краски, используемые в этой части, могут потрескаться и через несколько лет.

— Ты мне голову морочишь или и впрямь по фотографии можешь разложить на молекулы состав красок?

— Тут вот в чем странность. Видишь, здесь такой хребетик, словно был пузырек, который лопнул?

Я склонилась с лупой над книгой и с трудом разглядела в зеленой траве трещинку.

— Эта трещинка на самом полотне, которое сфотографировали, ввели в компьютер, а потом перенесли на обложку, так? А теперь потрогай эту «ранку» пальцем.

Я потрогала, ощутив выпуклость с острыми краями, полностью совпадающими с внешними расходящимися линиями. Она была на самой обложке! Я ничего не понимаю.

— Это холстина, Надя, — уже не веря глазам, очкам и лупам, сказал Алик. — Эта дверь не напечатана, она изображена на самой обложке. Мне кажется, ткань не кустарной выделки, ей была отведена особая роль. И переплетение у нее своеобразное, словно подготовленное заранее под каждый мазок. Будто кто-то знал, что на нем будет написано.

— Чтобы избежать осязаемой рельефности, что ли? –  наобум предположила я и развела руками. — Чтобы не каждый мог сразу определить, что это настоящая картина?

— Да кто его знает.

— Чьей кисти может принадлежать сие творение? — спросила я, чувствуя как заколотилось сердце. Вдруг это картина и впрямь Хуго Симберга? В мозгах зазвенели монеты, запорхали бабочками стодолларовые купюры, развернулась цветами местная волюта. И, как любой бренный человек, я вообразила себя богатой!

— Руке неизвестного автора современности, — осадил меня Алик, беспардонно выдернув из сладких грез. — Гениальному экспериментатору-любителю.

— Издеваешься? По-твоему, обладатель такого таланта может оставаться неизвестным? Сейчас и из окурков, и из рыбьих костей мастерят «шедевры», а это… это… не поддается описанию! А что если полотно висело в каком-нибудь зарубежном музее? Представь, его кто-то спер, сделав из него обложку книги, чтобы незаметно вывести в другую страну! Что «хм»? Разве такого рода воровства не может быть?

— Ну, не знаю, Надя. Я в подобных делах не сведущ.

Сказал бы ты мне это вчера, когда Ванька передал тебе секретную коробочку, кою ты запрятал под журналы. А потом выхватил их у меня из рук и дал понять, что уже стемнело!