Я усердно пыталась понять, о чем лопочет Ракушка, снявшая сандалики и утащившая в кухню пакет. И только после всех объяснений поняла, что речь идет о Игоре Яковлевиче. А он и впрямь похож на мультяшного героя любимого Ракушкой «Простоквашино». Воспоминания пережитого минувшей ночью ворвались в меня снежным вихрем, и я даже передернула плечами. С трудом верилось, что все это было на самом деле.

Сунув Ракушке старую кассету с записанными с телевизора мультфильмами, я поспешила в душ. Сонно жуя зубную щетку, долго наводила запоздалый марафет. Когда освежилась и вытерлась, твердо решила избавиться от чертовой книги. Засуну ее в почтовый ящик «Печкина» и открещусь от странно влияющего на психику рисунка. И от непронумерованных страниц, гладких и теплых на ощупь, как человеческая кожа. И от мира и его героев, живущих в дебрях предложений.

Накинув халат, я вышла в прихожую, причесалась и, взяв книгу, открыла дверь.

— Ты куда? — встрепенулась Ракушка.

— К соседям. Сейчас вернусь. Смотри свои мультики.

— Аадно, — смилостивилась Ракушка, с маленькими хвостиками, торчащими над ушами, похожая на чертенка.

Я вышла в подъезд и спустилась до стены с давно забытыми ящиками, подернутыми пылью и паутиной. Отыскав почти стертую четверку, занесла книжонку над прямоугольной пастью ящика.

Господи! Даже представить себе не могла, как непросто будет с ней расстаться! А ведь я едва в нее заглянула. Теперь понимала Печкина, над которым еще недавно подсмеивалась, встречая его и ранним утром, и днем, и поздним вечером с этой… заразой. Никогда ни с чем подобным не сталкивалась.

Я втолкнула ее в щель и решительно вернулась в квартиру.

— Ты завтракала? — спросила я у Ракушки, хотя все мысли были о содержимом ящика, который вскоре опустеет.

— Ага. Тетя Надя, а когда мы пойдем гуйять с Пешкой?

— Я совсем о нем забыла. Бери, надевай на него поводок.

— Тока я буду его водить! Ты обешшала! Пешка! Ко мне!

Впрыгнув в джинсы, я натянула футболку, и мы отправились на прогулку. Если бы не ответственность за Ракушку, я бы надолго застряла у ящика, уверяя себя в том, что глупо избавляться от интересной книги, не узнав, что было дальше. И в то же время понимала, что это не просто книга. В голове вертелось два варианта. Либо же страницы пропитаны каким-то наркотическим веществом, вызывающим галлюцинации, либо же… Мне было страшно озвучить второе предположение. Не верят во всякого рода чертовщину лишь те, кто не сталкивался с ней лично, не испытал на собственной шкуре это чувство бесконтрольности происходящего. Я ведь сама еще на днях называла себя атеисткой!

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила я, заметив изучающий взгляд Ракушки, прижавшей к себе пса.

— Ты стаа совсем дхугой, тетя Надя, — пролепетала девчонка, мастерски коверкая слова своей картавостью и страстью избегать нелюбимых букв.

— Лучше или хуже?

— Ты теперь красивая. Но аньше ты мне бойше нравиась.

Бросив мячик и опустив на аллею Пешку, она побежала за ним следом, а я осталась сидеть на лавке, обескураженная подобным высказыванием. Раньше я не замечала, как Верка и ее племянница похожи. Даже нижняя губа у Ракушки так же выдавалась вперед. Те же лучистые, голубые глаза, темные волосы, выгоревшие на солнце, и корявая скороговорка речи. Ей повезло, поскольку Светка – сестра Верки – обладала заурядной наружностью.

Так, и кого я пытаюсь обмануть? Рассуждаю о чем угодно, только бы не думать о том, чтобы рвануть в подъезд и начать выковыривать из ящика эту проваленную книгу! Если я этого в ближайшее время не сделаю, ее выпрет соседский пацан, давненько отирающийся у забытой всеми стены. Поглядывая в мою сторону, ждет, когда я уйду. И тогда примется за взлом замка, малолетний медвежатник! Вот паршивец, решил не дожидаться! В наглую принялся ломать донышко!

Я не выдержала и в момент оказалась рядом.

— Тебе родители не говорили, что чужое брать нехорошо?

— Я папе пожалуюсь! — обиженно пригрозил пацан, попятился от меня и вдруг рванул наверх.

Глубоко вздохнув, я дала себе шанс одуматься, но, уступив соблазну, поспешно вытащила едва не потерянное сокровище и облегченно вздохнула. Закрыла глаза, прижав эту дрянь к груди. Мне не терпелось поскорее оказаться в кресле, на диване, на стуле, где угодно, только чтобы погрузиться в то нечто, пугающее и влекущее в равной степени. Но я упорно держала себя в руках. Не торопила игравшую с псом Ракушку, и даже вернувшись домой, вначале принялась за уборку, оттягивая сладостный момент. Закаляла волю, показывая Ей свой характер. Выскоблив квартиру, я нашла себе новое занятие, но уже все чаще поглядывала на столик, где лежал цветной квадратик.

Ракушка все болтала, помогая мне варить борщ.

— Тетя Надя! — дернув меня за штанину, окликнула она, вырвав из размышлений. — А моя мама никогда не кэадет в борщ огухцы.

— И правильно. Огурцам там делать нечего.

— А зачем ты их тогда кэадешь?

— Еб… кэ, лэ, мэ, нэ… — посмотрев на стреляющие в поджарке кружочки огурцов, высказала я свое удивление. Когда я их под шумок нарезала, когда бросила жарить – фиг знает.

— Тетя Надя! А ты суп уже посыпаа сойю.

— Правда? — бухнув ложку соли, не поверила я и, сняв пробу, перечислила и остальные буквы алфавита.

— У тебя появился воздыхатей?

— С чего ты взяла?

— Мама говоит, что когда Веэка становится ассеянной, значит, она снова вьюбиась. Ой, я возьму! Можно?

Ракушка умчалась в зал, отвечать на звонок.

— Тетя Надя! Там в теефоне баба Маша! Она оттуда говорит, чтобы я тебя позвала! Тетя Надя, я тебя зову!

Вытерев руки и увернув огонь, я пришла в зал и подняла болтающуюся на проводе трубку, свесившуюся до пола.

Марья Сергеевна, естественно интересовалась, все ли в порядке с ее любимчиком. Потом расспрашивала, как поживают мои родители. Вспомнила и о цветах, полить которые я забываю уже третий день. И еще долго рассказывала о своем скучном лечении. После мне пришлось выслушать заученные рекомендации по уходу за Пешкой. Что он любит, что не любит! Чем кормить, чем не кормить! Все это время я, закатив глаза, вымученно кивала и ждала развязки.

— Ну смотри, Денька, не дай бог, что случится с моим Пешкой, я тебя до самой смерти не прощу! — припугнула напоследок Марья Сергеевна.

Заверив, что у нас все просто чудесно, я поспешила закончить разговор. Вернувшись к борщу, горестно вздохнула при виде залитой плиты и решила ничего не переваривать. На это у меня уже не осталось сил.

Все. Больше ничто не стояло между мной и «Незапертой Дверью», как я за неимением названия, окрестила этот пухленький покет-бук. Строго-настрого наказав Ракушке не крутиться у плиты с кастрюлей кипятка, я забралась с ногами в кресло и с трепетом взяла книгу, отыскав момент, на котором мое чтение прервал Пешка. Или же явившийся из глубины зеркала зловещий образ Игоря Яковлевича – ныне Печкина?

И снова я была частицей иной вселенной! Ветром в пепельно-русых волосах странствующего рыцаря, его думами о другой, которую он не мог забыть. Да, она обрекла его на мучения, но я была в объятьях их воспоминаний – его страстью, ее стоном, дрожью влажных ресниц, оборванным вздохом. Я заигрывала с ним, ревновала, предавала и наслаждалась такими теплыми, солеными слезами его безликой, безнадежно влюбленной спутницы. И снова мои пряди подлетали, когда рыцарь несся на своем вороном коне, чувствовала удары копья в его щит. Мне в лицо летели брызги ихора побежденных его отвагой и мечом чудовищ. Я была вином, пьянящим души, горела пламенем свечей в темном коридоре, и я же была тьмой, борющейся со светом. Мне показалось, что я больше не дышу. Смутно понимаю, что сижу сейчас в кресле и в то же время осознаю, что меня там нет. И вот я нехотя возвращаюсь в себя, начинаю различать поверхность строк, буквы, знаки препинания, которые были только что движением, эмоциями, возгласами.

Всем тем, чем мне удалось побывать.

Я подняла голову и увидела сидящую напротив Ракушку. Она смотрела на меня с настороженностью, удивлением и робостью.