В тринадцать лет он бросил школу и подался в ремесленное училище, а в четырнадцать попал в колонию для малолетних преступников. Там его характер сформировался окончательно, разумеется, не без участия и влияния ребят постарше и поопытнее — тех самых, кого породила война и первые годы после нее.

Мать к тому времени умерла, а отец женился на женщине с тремя детьми мал мала меньше. Когда он вернулся из колонии, отец предложил ему поселиться с ними, однако жить вшестером сын не захотел…

Он устроился на курсы шоферов, поселился в общежитии, и, возможно, что жизнь его и наладилась бы, но тут его повстречал старый «дружок», и все опять пошло вкривь и вкось: загородные пьянки, веселые безликие девочки и… сомнительные поручения покровительствующих «друзей».

Казалось бы, мог спасти призыв в армию, но он уже был достаточно испорчен, озлоблен и по-своему независим.

После демобилизации он сам потянулся к прежней беззаботной жизни, нашел старых знакомых. Те приняли его как родного, и колесо завертелось в прежнем направлении. Но теперь уже он не был мальчиком и при реализации очередной идеи потребовал к себе отношения как к равному. Ему отказали, но он проявил настойчивость. Ему пригрозили, но… это было ошибкой. В короткой схватке он — может быть, не совсем сознательно — лишил жизни другого человека…

Впрочем, тот человек, а точнее, недочеловек, сам угрожал его жизни при помощи огнестрельного оружия. А поэтому суд признал пределы необходимой самообороны частично уместными. Но, с другой стороны, убийство есть убийство.

Он снова оказался за решеткой и отсидел положенное от звонка до звонка. А когда вышел, оказалось, что умер отец, а больше у него никого не было. Дальних родственников он не знал да никогда ими и не интересовался.

В тех кругах, где он вращался ранее, авторитет его заметно повысился, но он не вернулся туда. И не потому, что решил встать на честный путь — туда, как он считал, ему дорога заказана, — а потому, что прежние знакомцы для него теперешнего были мелки. Он все чаще подумывал о большом серьезном «деле» и осторожно искал компаньона.

Тот, кто ищет, обычно находит. Он встретил подходящего человека, и они стали сотрудничать. Дело было остроумное, конечно связанное с некоторым риском, но практически минимальным. Оно, это дело, почти сразу же стало приносить доход, а в будущем обещало во много раз больше…

По совету своего компаньона он устроился работать водителем. Так было удобнее: колеса давали свободу и мобильность, а государственные номерные знаки не вызывали подозрений и не «светились» так, как индивидуальные, частные. «Работали» по схеме деньги — ювелирные изделия — деньги. «Товар» привозил прибалт-посредник. Капитал в рублях доставлял южанин, компаньон Зота. Шабалин же обеспечивал приобретение ценностей и контакт. Разумеется, на колесах.

Роль Зота, казалось бы, была невелика. Однако ювелирные изделия не всегда покупались им в магазинах. Пользуясь своими старыми связями, он вдвое, а то и втрое дешевле перекупал краденое, о чем компаньон его и не подозревал.

Обмен «товаром» происходил в такси. Подумаешь, два пассажира на заднем сиденье незаметно обменялись пакетами… Но Зот, многому наученный судьбой, не просто предполагал провал, а каким-то чутьем предвидел это. Вот что заставило его искать себе замену за рулем: остальное, как ему казалось, было не слишком доказуемо… Вскоре он такую замену нашел.

После увольнения из армии Эдуард Баранчук получил паспорт, военный билет и приступил к новой работе. Поначалу работа ему понравилась. Здесь и работа с людьми, и неожиданности большого города, и многое-многое другое. Поэтому стоит рассказать об одном из работах дней таксиста Эдуарда Баранчука. Работа в такси многообразна: каждая новая смена не похожа на предыдущую.

Но этот день и начался необычно, и закончился так же. Накануне он начал читать роман Александра Дюма «Графиня де Монсоро» и закончил это увлекательное чтение глубокой ночью. Но долго еще не мог заснуть, переживая благородные приключенческие коллизии. Короче, он проспал, и пришлось торопиться.

Наскоро умывшись — какая там зубная щетка! — он сунул в рот огромный кусок колбасы и стал запрыгивать в брюки. Одновременно он еще натягивал свитер, но слегка запутался в нем, и оттого часть колбасы пошла с ворсом. Ботинки Эдуард шнуровать не стал и, схватив куртку, ринулся в коридор, на ходу проверяя, на месте ли пропуск, права и запасные, «свои» ключи от замка зажигания и багажника. Пренебрежительное отношение к обувной фурнитуре не замедлило сказаться самым фатальным образом: в темном коридоре он наступил на шнурок, зацепил висящую на гвозде раскладушку, та, в свою очередь, сбила велосипед и самопроизвольно разложилась, перегородив ему путь. Эдик промчался по этим хрустящим и звякающим предметам, как мустанг, и вылетел на лестничную площадку. Там стояла полуглухая соседская бабушка, у ног ее жался испуганный пинчер.

— Ишь разлетелся, — сказала бабушка. — Поспешишь, — людей насмешишь.

«Как же, как же… только не нашего начальника колонны», — подумал Эдик, но, поскольку отвечать было нечем, поздороваться тоже — второй кусок колбасы раздувал его щеки — он просто кивнул и поспешно прошествовал мимо.

Поначалу ему повезло: такси попалось сразу, лишь только он вылетел из подъезда. Эдик вскинул руку и, бросив взгляд на номер, машинально отметил: наше. Однако водитель, приспустив стекло, ткнул пальцем в трафарет возврата и устало сообщил:

— Закончил, в парк еду.

Это Баранчука устраивало, он согласно кивнул и сел рядом с водителем, слегка уязвленный тем, что не признали в нем своего, несмотря на кожаную куртку явно шоферского вида. Подтягивая поочередно то левую, то правую ногу, он стал шнуровать ботинки.

Пожилой водитель скосил глаза. Потом хмыкнул. Потом участливо подмигнул.

— Даешь!

— Что? — спросил Эдик.

— Это же с которого этажа тебе прыгать пришлось? — снова подмигнув, осведомился водитель.

— Не понял юмора, — холодно пробурчал Эдик.

— Да уж ладно… — с примирительным пониманием ухмыльнулся таксист. — И мы не с картонной фабрики.

— Все, прибыли, — таксист щелкнул тумблером таксометра, зафиксировал его в положении «касса». На счетчике было — девяносто восемь копеек.

— А если мне дальше ехать? — сказал Эдик.

— Дальше? — жизнерадостно улыбнулся водитель. — Вот и ехай, а мне баиньки пора.

— Значит, так. Отказ в передвижении, — констатировал Эдик. — Где у вас тут директор парка?

Жизнерадостность покинула таксиста, он нахмурился. Эдик притворно вздохнул и полез в карман.

— Шучу, сдачи не надо, — объявил Баранчук и широким жестом положил на «торпеду» новенький хрустящий рубль. Он вышел из машины, негромко, по-водительски притворил дверцу и трусцой припустил к воротам парка.

Дальше — больше. Диспетчер не подписал путевку: оказалось, в парке ввели новшество — предрейсовый медицинский осмотр. В кабинете инженера по безопасности движения сидела хмурая девушка в белом халате и измеряла шоферам кровяное давление. Она никак не реагировала на шутки таксистов, хоть и не отличавшиеся большим изяществом, зато узко направленные, типа того, что «в этой штуке, которую наворачивают повыше локтя, даже рука не гнется». На осмотре Эдик потерял минут пятнадцать — была очередь.

У окошка диспетчера толпился народ, и от нечего делать, заняв очередь и медленно двигаясь вдоль переборки, Баранчук стал перечитывать объявление. «Органы внутренних дел разыскивают». В парке у диспетчерской постоянно висело что-нибудь подобное, но за все недолгие месяцы работы Эдик ни разу не слышал, чтобы кто-то из шоферов непосредственно принимал участие в поимке преступника.

Вот и этот портрет висел уже дней десять. Он был рисованный и являл собой образ довольно приятного молодого человека, чем-то напоминающий его двоюродного брата из Серпухова. В первый раз Эдик даже вздрогнул: это было на прошлой неделе, после смены, когда ночью сдавал путевку и деньги.