У тетки же Эдиковой вообще никогда ни мужа, ни детей не было, и свою неутоленную материнскую любовь она перенесла на племянника, одаривая его потоком писем и объемистыми посылками с розовым деревенским салом и другими сельхозпродуктами.

Эдик любил и мать, и тетку, но вспоминал о них редко, писал мало и вообще воспитывал в себе чувство самостоятельности, но деньги посылал исправно. А сегодня, получив вторую повестку, решил любыми правдами и неправдами выкроить или выпросить хоть немного времени и все-таки съездить попрощаться…

Автобус полз медленно, натужно урча. Так же медленно ворочались мысли будущего защитника Родины.

В военкомате было много народу. Призывники толпились у окошка регистрации, где молодой и статный лейтенант зачитывал список звонким мальчишеским голосом.

Проходя мимо доски Почета, Эдик задержался и украдкой взглянул на свой портрет. Надпись под снимком он знал наизусть, но всякий раз читал ее с удовольствием, беззвучно шевеля губами:

«Призывник нашего военкомата Баранчук Эдуард Никитович, 19 лет, ударник производства, норму выполняет на 130 процентов, комсомолец…»

Конечно, это была идея комиссариата, а не автобазы. Те бы сто лет не почесались при своей текучке кадров. А вот висели портреты призывников, и хоть это уже как-то их объединяло…

Эдуард поднялся на второй этаж, постучал.

— Войдите.

За столом сидел моложавый майор.

— Здравия желаю, товарищ майор, — выпалил Эдик. — Призывник Баранчук послужить прибыл!

— Не послужить, — улыбнулся ему начальник, — а для прохождения службы. А как ее родимую проходить, тебя еще научат. Не спеши…

Майор достал из ящика приписное свидетельство и влепил на последнюю страницу сочный казенный штамп.

— Вот так, — сказал он со вкусом. — Послезавтра явишься к 7.30 на сборный пункт.

Эдик, стоявший у стола, машинально, не по-военному покрутил пресс-папье на столе у начальника.

— Анатолий Владимирович, — вздохнул он возможно горестнее, — я хотел домой съездить, попрощаться… Недалеко, двести, с небольшим километров…

Эдик и не заметил, как далекий рязанский городок назвал домом, хотя вырос и прожил в Москве всю сознательную жизнь.

— А кто там у тебя? — спросил майор.

— Мать.

— Что ж, если успеешь, поезжай, но опоздать ни-ни. И это дело тоже… — Майор щелкнул себя указательным пальцем чуть выше воротничка по тугой шее.

Эдик вышел из подъезда и на миг ощутил растерянность и несобранность в мыслях.

Мела поземка. В доме напротив за тюлевыми окнами уютным апельсинным светом теплились абажуры. Откуда-то доносилась тихая, грустная, но ритмичная музыка. Город жил своей жизнью, и ему не было никакого дела до одинокой души будущего воина. И Эдуарда вдруг потянуло домой — не сюда, в свой «пенал», а туда, под Рязань, — потянуло так неудержимо, что он бегом кинулся к автобусной остановке.

Денег у него не было, но зато появилась энергия, мысль работала четко и направленно.

«К отцовой сестре, — решил он по дороге, — к Евгении. Она хоть и скряга, но ведь в армию ухожу — не откажет…»

Впрочем, до городка, где жили мать с теткой, можно было бы добраться и без билета, скажем, на переходной площадке товарняка. Но способ этот летний, а сейчас декабрь — морозный, ветреный, неприютный…

Тетка жила на Арбате, из домработниц выбилась, в люди вышла. Всю жизнь копила деньги, а на что — неизвестно. Отец ее не любил, называл не иначе как «солоха сундучная», но отношения в силу родства поддерживал.

Соседи тети Жени не отличались радушием. Словом, это была одна из тех квартир, где, прежде чем открыть дверь, спрашивают: «Кто там?» Вот и сейчас прозвучал тот же вопрос.

— Свои, свои, не волнуйтесь, — пробурчал Эдик.

Недоверчиво звякнула цепочка, и он проскользнул в прихожую.

Тетки дома не оказалось, и, хотя дверь в ее комнату была не заперта, его проводили на кухню. Там он сел на сундук у газовой плиты и задумался.

Было тепло и тихо. Из крана капала вода, пахло кексом и кипяченым молоком. Есть захотелось нестерпимо. Он посмотрел на кастрюли, вероятно еще теплые после ужина, и подумал, а не заглянуть ли в одну из них, но вместо этого подошел к крану и напился, склонившись над раковиной. Выпил много. Потом он снова сел на сундук, и его разморило. Даже не заметил, как заснул, привалившись к стопке старых журналов. Неподалеку кто-то ходил, слышались недовольные голоса, но сил разлепить глаза не было: сказались волнения последних дней.

Проснулся и почувствовал, что поздно. Тетя Женя еще не возвращалась, иначе бы его разбудили. Он глянул на часы и подпрыгнул: десять минут второго. Поезд уходил через сорок минут.

«Поеду без билета, — твердо и мгновенно решил Эдуард. — Будь что будет…»

Яростно и безжалостно он раскидал дверные цепочки, отшвырнул засовы и мстительно хлопнул дверью что было мочи.

На улице он припустил было к метро, но вспомнил, что оно уже закрыто. Приехали… И на такси нет.

Арбатская площадь почти пустынна. Лишь на стоянке мерцают зелеными огоньками седые машины. Время дворников, и влюбленных, да редких милиционеров.

На всякий случай он провел в карманах лихорадочную чистку, но, кроме нескольких пятаков, ничего значительного не обнаружил.

К тротуару, где стоял Эдик, подъехала новенькая «Волга». Внутри зажглась лампочка, осветив представительного мужчину в дорогой шапке и его молодую спутницу. Мужчина протянул какую-то купюру водителю, от сдачи небрежно отмахнулся, и через секунду Эдика обдало волной таких замечательных духов, что снова жутко захотелось есть.

«Ну прямо как нищий рождественский мальчик…» — с тоскливой злостью подумал он о себе.

На стекле машины вспыхнул зеленый зрачок.

— Тебе куда, командир? — приоткрыл дверцу водитель, почти его ровесник, но явно играющий в бывалого человека.

— В Рязань, — криво усмехнулся Эдуард.

Таксист хохотнул, принимая шутку.

— Могу отвезти. Туда — тридцатка и за обратный, холостяк столько же… Годится?

— А по-карски с земляникой не хочешь? — огрызнулся Эдик и быстро зашагал прочь.

«Уеду, все равно уеду, хоть на крыше, хоть на сцепке…»

Он перебежал улицу и чуть не попал под машину. Взвизгнули тормоза, в кабине самосвала матерился водитель, милиции поблизости не было.

Эдика осенило. Он вскочил на подножку и, взволнованно путаясь в словах, зачастил.

— Шеф, подвези на вокзал!.. Опаздываю. В армию ухожу… Сам водитель. Вот так домой надо съездить! — и он ребром ладони прочертил по горлу.

Водитель ошеломленно взглянул на Эдика, но тот был определенно трезв, а глаза горели просительной тревогой.

— Вон у нее спрашивай, — шофер указал на пожилую женщину с красным флажком в руке.

«Служба снегоочистки», — подумал Эдик, прыгая на мостовую.

Когда Баранчук говорил с учетчицей, лицо его по скорбности можно было сравнить с иконой. До поезда оставалось тридцать минут.

— Домой? — переспросила женщина.

— Да. К матери…

— А что ж такси не возьмешь?

Эдуард стеснительно улыбнулся.

— Денег нет…

— Ну ладно. Эй, Григорий, — грубовато позвала она, — отвези парня на вокзал. Тебе на какой?

— На Павелецкий, — выпалил Эдик, еще не веря в свое счастье.

Она снова повернулась к водителю.

— Слышь? На Павелецкий отвези. Ему послезавтра в армию…

— А рейс? — крикнул Григорий.

— Поставлю тебе галочку.

Водитель хитро прищурился.

— Туда далеко.

— Две поставлю. Трогай.

Эдик уже был в кабине. Машина тронулась. Он быстро опустил стекло, высунулся и благодарно крикнул учетчице:

— Спасибо! Спасибо большое!

— Служи хорошо, сынок, — донеслось в ответ и что-то еще, чего он уже не расслышал.

— Сын у нее служит, — пояснил водитель. — В Заполярье. Между прочим, ефрейтор…

Самосвал, грохоча расшатанным кузовом, мчался по ночному городу. Эдик не следил за дорогой, мысли его путались. Он то смотрел на часы, то вспоминал лицо этой женщины, и ощущение удивительной любви к людям наполняло его сердце.