Сейчас, по-моему, было самое время спросить про Марисоль.

Юйша ласково провела пальчиками вдоль скулы, практически откровенно любуясь отблесками покорности во взгляде ее мальчика. Что в нем было такого, что не было в других встречающихся на ее пути в последние несколько лет, она не смогла бы объяснить. Но этот найденыш уже занял место в ее сердце, и попытки сопротивляться и доказывать обратное были обречены на провал. Да и глупо было отказываться признавать очевидное. Этот мальчик был создан, чтобы принадлежать ей. Значит, пусть так и будет. Это ее мальчик. Ее найденыш. Ее солнышко. Точка. И пусть все законы Венги прогнутся — она протащит его на планету, легализует и сделает своим мужем. И тогда никто и никогда не сможет отнять его у нее.

— Госпожа… — а вот эту паузу после традиционного обращения надо искоренять как можно скорее. — Скажите… Позвольте спросить…

За спиной одобрительно хмыкнула Джейнни. Конечно, ведь второй вариант более правильный.

— Спрашивай.

— А я могу увидеть… ну или хотя бы узнать, как там моя сестра?

Резко убрав руку от лица мальчишки, Юйша развернулась и вернулась обратно, на свое кресло. Конечно, вся эта покорность просто игра ради спасения своей женщины, как она могла об этом забыть? Хотя у Джей в отчете упоминалась именно сестра…

— Иди обратно в каюту и жди меня там. Я зайду за тобой перед обедом.

— Да… госпожа… — в широко распахнутых глазах непонимание, но парень послушно встал и вышел. Хайура выскользнула следом — она поняла молчаливую команду капитана запереть ее богатство на замок.

Ласково взяв Джейнни под локоток, Юйша потащила подругу в капитанскую рубку и, заблокировав дверь, выдохнула: «А теперь давай уточнять и выяснять. Я хочу знать об этих двоих все, что можно и что нельзя от самого их рождения».

Тикусйо! Надо же было так облажаться. Вопрос про Марисоль был задан очень сильно не вовремя. Хотя все признаки говорили об обратном. Неужели я перестал понимать женскую логику? Обычно мне легко удавалось манипулировать представительницами противоположного пола почти любого возраста. Когда ты с детства зависишь от окружающих, но хочешь, чтобы всегда все было по-твоему, выбора практически нет.

Когда меня, семилетнего пацана, привели в комнату, где сидела красивая пожилая женщина с грустными глазами, я постарался использовать все свое детское очарование.

Приют мне успел надоесть до чертиков, хотя я и обитал там всего лишь месяц. Но после вседозволенности улицы мне было тесно в его стенах. Они давили на меня.

Воспитательница, пока вела меня по коридору, объяснила, что мне очень повезло, хотя она и не понимает, чем мое поведение на улице могло понравиться приличным людям, но вот ведь чем-то привлекло и со мной теперь хотят познакомиться поближе.

Так что я выкладывался на полную катушку, но интерес во взгляде женщины, сначала ярко заметный, быстро исчезал. И тогда я сыграл «ва-банк». Я спокойно посмотрел ей в глаза, улыбнулся и прямо спросил: «А чем я вам понравился? Там… На улице…».

Это была единственная женщина, которой я никогда не врал, которой никогда не пытался манипулировать, которую любил… Любил так, что сейчас был готов на все ради ее дочери. Хотя умереть, наверное, было бы проще, чем то, что мне предстояло проделать. Но я пообещал ей. Она попросила и я ответил: «Не волнуйся, мам!». И она умерла, веря, что я найду и позабочусь о Мари.

Ну и я ее нашел, хотя ради этого мне пришлось продать все, что у меня было и влезть в долги. Запихать в задницу небольшую копилку принципов, и… убить двух человек. А чтобы сестра и ее ребенок выжили, мне пришлось продать себя. А что мне в задницу запихают, чтобы утрамбовать мои убеждения — даже думать не хочу.

Главное, если быть честным с самим собой, Марисоль я терпеть не мог. С рождения. Будь она моя родная сестра, возможно, зов крови как-то влиял. Но она была просто маленьким капризным орущим комочком, которого все баловали. Потому что это был долгожданный ребенок. А я два года после ее появления просыпался в холодном поту от ужаса, что от меня теперь откажутся и вернут обратно в приют. Меня не вернули. Мало того, отношение ко мне не изменилось. И я смирился с существованием конкурента. Следил за ней, оберегал, заботился, был идеальным старшим братом. Потому что не хотел, чтобы мать волновалась из-за этой взбалмошной и избалованной девчонки. К отцу я относился индифферентно. В смысле монопенисуально мне на него было. А мать была для меня всем — двигателем, опорой, последней истиной. Тикусйо!

Юйша вошла в каюту и чуть не протерла глаза от изумления. Слезы у такого парня как Стив могли быть только от злости, ну, может быть, от сильной боли, но чтобы вот так просто…

— Мне показалось, или ты плакал?

— Вам показалось… госпожа, — совершенно точно плакал, глаза вон красные.

— Ремень! — демонстративно тяжело вздохнув, Юйша уверенно протянула руку, ни секунды не сомневаясь, что приказ будет мгновенно выполнен. — Я жду!

Ремень действительно быстро оказался у нее в руках, а парнишка стоящим на коленях, уткнувшись лицом в свою кровать.

— За что я сейчас буду тебя наказывать, Стийв?

— За то, что я вас обманул… госпожа.

— Хорошо. Десять ударов. Считаешь вслух. После каждого повторяешь: «Врать не хорошо.». Понял?

— Да. Да, госпожа, я понял.

— Повтори.

— Я отсчитываю удары вслух и после каждого говорю, что врать не хорошо.

— Отлично. Начали.

Юйша сделала шаг назад, отвела прямую руку вверх, делая замах, и со всей силы начала разлиновывать кожу своего мальчика. Удар! Еще удар! Следующий. Наискосок. Со свистом. Глубокий вдох и новый замах. Удар. Красивые ровные красные линии. «Пять. Врать не хорошо…».

По лопаткам. Крест на крест. Теперь по ногам. «Де. десять.» Воздух вдыхается со всхлипом. «Врать… Врать не хорошо.»

Сильный мальчик. Даже не вскрикнул ни разу.

«Ну и когда ты научишься говорить мне только правду, Стийв?» — руки женщины ласково втирали целительную мазь в кожу, успокаивая, забирая обжигающий пожар, снимая красноту.

— Простите…

— Почему ты плакал?

Женщина она или где, в конце концов? Сейчас опять был логично-прекрасный момент помянуть Марисоль. Это же единственный близкий мне человек — почему бы мне не всплакнуть, переживая за нее? Я же ведь живой, все-таки. Но медленно отступающая боль требовала от меня осторожности. Да и, если честно, устал я чего-то ей врать. Очень захотелось рассказать правду. Причем всю, даже про то, как я выстрелил в того парня, глядя прямо ему в глаза. И про того, второго, которому перерезал горло его же собственным ножом. И… про маму. Больше всего мне хотелось рассказать ей именно про маму. Тикусйо! Мне было плохо, как потерявшемуся щенку! Я устал. Устал и хотел выговориться. Хотел, чтобы меня погладили и сказали, что …

— Стийв?! Ты из-за сестры так переживаешь?

— Да. Простите… Но она же единственный близкий мне человек, понимаете?

— Не волнуйся, с ней все хорошо. Тебе надо переживать только за себя.

— А у меня все плохо? — парнишка приподнял голову с кровати и в полоборота посмотрел на Юйшу заинтересованно — спокойным взглядом, едва заметно улыбаясь.

Женщина почувствовала неудержимое желание выругаться. Его только что выдрали так, что если бы не иши — неделю сидеть бы не смог. А он улыбается. Матерь Всего Сущего! Ну и как таким не увлечься? Это же мальчик — загадка. Ее мальчик. Но пороть это чудо надо ежедневно, чуть ли не в профилактических целях, чтобы во время еды под задницу подушку подкладывать надо было.

И, кстати, насчет задницы…

Меня снова начали нежно поглаживать. По спине, по бедрам, по пояснице. Едва ощутимые касания пальчиков чередуются с практически вдавливанием их в кожу. Вот в ход пошли ноготочки. И снова ласковые круговые движения. Почти массаж. Так хочется закрыть глаза и просто наслаждаться. Но я не могу, потому что эти пальчики гладят не только мою спину. Как только я ощущаю их у себя на заднице, меня тут же выкидывает из состояния нирваны.