— Конечно, нет! А кто же сумасшедший? Известное дело, я здесь единственный сумасшедший.

Хуттунен попытался объяснить, что он мельник, и его очень ждут в Суукоски. Сейчас лето, а к осени он должен привести мельницу в порядок.

Врач поинтересовался, почему именно к осени.

— Понимаете, в Финляндии сбор урожая как раз осенью. Фермеры приносят зерно на молотильню.

Врач, видимо, остался доволен ответом, снял очки и, понимающе кивая, начал их протирать.

Потом водрузил очки на нос и произнес:

— А то, что вам там надо молоть, нельзя ли по-другому как-то смолоть?

Доктор поинтересовался, был ли Хуттунен на войне. Положительный ответ зажег в глазах врача искру. Он спросил пациента, где тот воевал. Хуттунен рассказал, что во время Зимней войны он служил в Каннасе, а во Вторую мировую — в Восточной Карелии.

— На передовой?

— Конечно… Таких, как я, всегда на передовую бросают.

— И как, тяжело приходилось?

— Бывало.

Врач что-то записал в тетрадочку, бурча себе под нос:

— Военный психоз… это нам знакомо.

Хуттунен стал возражать, что во время войны у него никаких проблем с нервами не было, да и сейчас по большому счету нет, но доктор дал ему знак выйти.

Когда мельник отказался выходить из кабинета, доктор оторвал взгляд от бумаг и объяснил:

— Случаи военного психоза, они… сложные, особенно запоздалые. Это требует продолжительного лечения. Смиритесь, мы сделаем из вас человека!

Санитары отвели Хуттунена в палату. Дверь за ним с грохотом захлопнулась.

Мельник устало опустился на кровать. Выхода нет: он пленник этих глухих стен, в полной зависимости от настроения чокнутого доктора, обреченный влачить свои дни в компании безнадежно больных на голову пациентов. Сколько его тут продержат? Годы? А может, ему суждено умереть за этими каменными стенами? Неужели отныне его единственной забавой станут ворчливая уборщица и санитар, размахивающий кулаками?

Тяжело вздохнув, мельник лег и попытался заснуть. Сон не шел. Голову сдавило, хотелось завыть. Но как тут завоешь, все услышат.

Хуттунен проснулся, у его изголовья стоял человек.

— Тихо, делай вид, что ничего не слышал.

Хуттунен открыл глаза и вопросительно посмотрел на гостя.

— Я не сумасшедший, остальные этого не знают. Пойдем к окну поболтаем. Ты иди, я за тобой.

Хуттунен направился к окну. Чуть позже подошел и таинственный приятель.

Выглянув в окно, он сказал как бы про себя:

— Как я тебе уже сказал, я не сумасшедший. Мне кажется, ты тоже.

Ему было лет сорок, широкое лицо, здоровый вид.

Говорил он дружелюбно и спокойно:

— Я Хаппола. За руку здороваться не будем, а то эти чокнутые заподозрят.

Хуттунен рассказал, что еще несколько дней назад был обычным мельником. Рассказал, как пытался уговорить доктора его выписать, но тот не согласился.

— А я торговал недвижимостью, но война помешала и вот куда занесла. Отсюда тяжело вести дела. На свободе было бы гораздо проще. Ничего, скоро я покончу с этим безумием. У меня дом, может, построю еще магазин или мастерскую.

Хаппола рассказал, что дом сейчас сдает в аренду, а деньги получает на банковский счет. Ему-то тут, в больнице, деньги ни к чему — все оплачено.

Первый дом для сдачи в аренду он построил еще в 1938 году, там же, в Оулу. Тогда у него было аж десять семей жильцов. Но потом началась война и его отправили на фронт. В Зимнюю войну он весь остров Суомуссалми на лыжах исходил.

— Страшное было время. Многие из нашего отряда полегли. Тогда-то я и решил, что если эта война закончится, второй раз на фронт не пойду.

Во время перемирия он взял новых жильцов на места погибших. Дела спорились, он даже подумывал жениться. Но ранней весной 1941-го в Оулу стали появляться немецкие солдаты, и чем ближе к лету, тем отчетливей чувствовалось в воздухе приближение войны. Хаппола начал думать, как откосить от армии, если снова начнется война.

— Я стал хромать, жаловался на сильную потерю зрения. Но врач справку не дал. Кто-то, наверное, ему настучал, что я здоров, — я иногда забывал и переставал хромать и щуриться.

В общем, в тылу отсидеться не светило. Чуткий нос предпринимателя унюхал, что в воздухе пахнет настоящей войной.

— Тогда я решил притвориться сумасшедшим. Вначале все смеялись, думали, что шучу. Но я не сдавался — на войну не хотел. Тяжело пришлось: играть сумасшедшего это тебе не просто так, надо быстро соображать и быть последовательным, иначе не поверят.

— А как ты сумасшедшего разыгрывал? — заинтересовался Хуттунен. — Выл?

— Сумасшедшие не воют… Я просто начал нести всякие глупости, в результате все решили, что у меня паранойя. Врал, что соседи собираются сжечь мой дом, что меня пытались отравить газом прямо в гараже. Когда врачи мне выписывали лекарства, я кричал, что это яд. Даже написал об этом в газету. С этого все и началось. Я начал писать доносы. Однажды пошел в полицию и заявил, что директор банка пытался меня разорить. Этого оказалось достаточно, чтобы меня мигом доставили сюда. Успел в последний момент — через неделю Гитлер объявил войну России, а несколько дней спустя в войну вступила Финляндия.

Хаппола пролежал в психушке всю войну. Его считали безнадежным. За годы войны он поправился на шесть кило.

— С одной стороны, тут хорошо, но оказалось, что я с этими придурками застрял надолго.

Когда Финляндия вышла из войны и объявила о сдаче оружия, Хаппола начал показывать симптомы выздоровления. Правда, потом началась война в Лапландии, и болезнь вернулась. Лишь когда Германия пала, Хаппола окончательно выздоровел. В числе других пациентов он попросил его выписать.

— Черта с два меня выпустили! Врачи хлопали меня по плечу, мол, Хаппола, Хаппола, успокойся!

Тогда он переписал свой дом на сестру, боясь, что государство его конфискует в счет уплаты за содержание в больнице.

Хаппола немного расстроился. Он по-прежнему был здоровым жителем города Оулу, но никто ему больше не верил.

— Почему ты не сбежишь? — поинтересовался Хуттунен.

— А куда бежать-то? Недвижимость — такое занятие, что не спрячешься. Придется жить в Оулу, дом-то тут. Но вот погоди, пройдет десять лет после заключения перемирия, я пойду к главврачу и выложу ему все как есть.

— А почему ты прямо сейчас не расскажешь, что все это время притворялся?

— Я много думал об этом. Не все так просто. Что толку, что меня отсюда выпустят, если сразу же посадят в тюрьму? Притвориться больным во время войны — это ж военное преступление, только через десять лет дают амнистию.

Хуттунен согласился, что разумнее всего подождать, пока преступное безумие не получит амнистию. Глупо было бы из сумасшедшего дома попасть в тюрьму.

— А как же ты отсюда дела ведешь? На окнах — решетки, двери — на замке…

— А у меня свои ключи, купил у одного санитара пару лет назад. Единственное что — по делам в город приходится ездить ночью. Редко удается улизнуть отсюда среди бела дня, да так, чтоб никто не заметил. Несколько раз в год приходится уходить днем, взимать аренду с должников, а так все остальное ночью делаю. Тяжелая работа — заниматься домом, да еще когда все тебя сумасшедшим считают.

— Не расстраивайся, они и меня считают сумасшедшим, — утешил Хуттунен.

— Ну, тебя-то ладно, а я уж скоро десять лет, как идиота изображаю. Тяжелое было время.

Хаппола еще немного посетовал на судьбу, но вскоре оживился:

— Есть в этом и плюсы: деньги за аренду идут прямо на книжку. А здесь бесплатно держат. Будет за душой кое-что, когда отсюда выйду.

Хаппола незаметно протянул мельнику папиросу. Он рассказал, что табак покупает во время вылазок в город. Когда же совсем тошно становится, он может выпить под одеялом бутылку водки.

— Но по бабам тут лучше не ходить, сразу поймают. Да и бабы здесь такие чокнутые, что иной раз побоишься приставать.

Они молча курили.