— Вы что, своих собак на церковной земле собрались хоронить?

Лейтенант разозлился:

— Не ори! Нашли же они лагерь твоего сумасшедшего.

Лейтенант приказал похоронить собак, солдаты принялись копать могилу у развилки, рядом с трансформатором. Неподалеку стоял дом фермера Расти, где собрались на вечернюю службу прихожане.

Послышались тихие песнопения.

Лейтенант выругался.

— Копайте быстрей! Чертова деревня, еще и псалмы поют.

А в доме священник молился о Хуттунене:

— Великий Господь, помоги мельнику Хуттунену как можно быстрее попасть к тебе в Рай, предай его в лапы солдатам, во имя крови и тела Иисуса Христа, аминь!

Трое суток солдаты и ополчение прочесывали окрестности, но безрезультатно. Ни с чем вернулись фермеры домой, повесили ружья на стены и снова взялись за хозяйство. Пограничники сложили палатку, отвезли полевую кухню на станцию и принялись грузить свое имущество в теплушку. Без всяких формальностей теплушку прицепили к товарняку, идущему на север, гудок — и нет военных.

В память о большой охоте остался холмик на развилке, где покоились доблестные псы. Детишки повадились каждое воскресенье собираться у него и петь собакам псалмы, те самые, что пел священник Лескела на собраниях прихожан.

Раз в день пристав Яатила являлся в кутузку, порол почтальона, но безрезультатно. Упрямый почтальон стойко выдерживал побои и не выдавал тайну переписки.

Раз ни военные, ни оружие не помогли поймать Хуттунена, Яатила решил прибегнуть к хитрости. Он вызвал Розу Яблонен и сообщил ей, что правление решило помиловать Хуттунена, но прежде он все-таки должен выйти из леса.

— Пойдем вместе в отделение, там ты скажешь Пииттисярви, чтобы он отнес мельнику от моего имени письмо о помиловании, в котором будет все официально изложено. Даю слово, мы как-нибудь замнем проделки вашего мельника, отделается небольшим штрафом.

Пристав написал письмо Гуннару Хуттунену, председательша вложила записку, в которой умоляла Хуттунена прийти в деревню и сдаться властям. Он будет помилован.

Пристав и председательша отправились уговаривать почтальона Пииттисярви передать письма Хуттунену.

Почтальон недоверчиво покосился на конверт, но когда пристав поставил на письмо о помиловании официальную печать и сзади заклеил его сургучом, Пииттисярви уверовал, что справедливость наконец восторжествовала, и пообещал доставить послание адресату. Почтальон потребовал, чтобы его отпустили одного и чтобы никто не знал, куда и кому он несет письмо.

Приставу пришлось согласиться. Тут же в камеру принесли плошку горячего супа с мясом, папиросы, а после еды деревенский массажист Асикайнен смазал почтальону спину мазью, так как у бедняги все тело было в черных твердых синяках — отметки от ударов свинцовой палки пристава.

Когда стемнело, дверь в камеру отворилась, Пииттисярви выпустили на свободу — пусть идет, выполняет задание.

Пристав приготовил почтальону неплохое сопровождение: Лаунола, Гнусинен и он сам проводили Пииттисярви до самой станции, затем неслышно крались за ним по лесу.

Пииттисярви оглядывался, проверяя, нет ли кого. Не заметив преследователей, он отнес письма и вернулся на трассу.

Как только ящик Хуттунена был найден, почтальона снова схватили и кинули в кутузку. Никакие доводы не действовали, единственное — в этот раз не били — приставу было некогда, надо было успеть поставить дозор.

Полтора дня пристав и фермеры сторожили почтовый ящик Хуттунена, пока капкан наконец не захлопнулся. Около пяти часов утра Хуттунен, сильно изголодавшись, пришел проверить почту. Лаунола стоял в дозоре и сразу побежал доложить об этом приставу.

Хуттунен осторожно подошел к ящику. В лесу было тихо, и он решился заглянуть. Бедняга несколько раз перечитал письма пристава и председательши, и, когда понял, какое блестящее предложение они ему делали, в сердце вернулся мир, он успокоился. Бедный изгой уже совсем потерял надежду, письма придали ему сил, казалось, жизнь снова обрела смысл. Ловушка захлопнулась. И раненого зверя охотники пристреливают.

Положив письма в карман, Хуттунен направился к трассе. Он шел в сторону причала, но не успел сделать и нескольких шагов, как на него с двух сторон набросились. Совершенно не ожидавшего такого поворота Хуттунена повалили на землю, руки и ноги туго стянули веревками. Пристав несколько раз ударил отшельника дубинкой по спине, так что кости затрещали. Гнусинен пригнал повозку, и скоро земля задрожала под копытами старой клячи, которую гнали к причалу. В телеге лежал связанный Хуттунен, на нем восседали пристав и Гнусинен.

У пристани лошадь остановилась, запыхавшись от галопа. Хуттунен недвижимо лежал в телеге, грустно глядя в небо, не говоря ни слова.

Новость о том, что мельника поймали, донеслась до деревни. Когда паром причалил к берегу, там уже собралась толпа. Счастливые жители губернии пялились на опасную добычу, лежавшую на дне повозки. Наконец-то! Ну что, Хуттунен, спрашивали они, хочешь повыть? А в колокола позвонить? Или опять будешь церковь поджигать да банк грабить, смотри-ка, на лошади прискакал!

Учитель деревенской школы Коровинен захватил фотоаппарат. Он протиснулся сквозь толпу, попросил пристава развернуть клячу так, чтобы на фотографии было видно лошадь, пристава и связанную добычу. Хуттунен отвернулся, но Лаунола силой повернул его голову в нужном ракурсе. Вспышка, Хуттунен зажмурился. Когда фотоэкзекуция закончилась, пристав дал указания Гнусинену, тот ударил кобылу и умчался.

Изгнанника отвезли в отделение. Пристав вызвал туда полицейского Портимо. Мельника и полицейского усадили рядом на бетонную скамью. Пристав надел наручники на левую руку полицейского и правую руку Хуттунена. Только после этого он развязал преступника.

Оставив Портимо и Хуттунена в камере, вот так — рука об руку, пристав вышел и сказал полицейскому:

— Сиди здесь, сторожи этого идиота.

Щелкнул замок, шаги пристава затихли у кабинета. Портимо и Хуттунен остались вдвоем.

— Снова тебя поймали, Гунни, — грустно вздохнул полицейский.

— И на старуху бывает проруха.

Утром пристав вызвал к себе в кабинет преступника и его охранника. Там их уже ждали Сипонен, Гнусинен и Эрвинен. Пристав протянул полицейскому листок — направление в психиатрическую больницу города Оулу и билеты на поезд.

Портимо взял документы и произнес:

— Слово надо держать, пристав, нехорошо это — Гунни в Оулу опять отправлять.

— Молчать! Обещания, данные умалишенным, не имеют официальной силы. Ты, Портимо, заткнись и выполняй задание. Поезд отходит в одиннадцать, до отправления Хуттунена надо накормить. Поедете в вагоне проводника, и ты, Портимо, отвечаешь за Хуттунена головой.

Эрвинен зло взглянул на мельника.

— Ну что, Хуттунен, веселое у тебя выдалось лето, долгое, но ему пришел конец. Я, как доктор, могу тебя заверить, больше тебе в нашей губернии не веселиться. В направлении написано, что ты неизлечим, до самой смерти. Твоя песенка спета, Хуттунен.

Хуттунен заворчал, оскалился, исподлобья взглянул на фермеров, столпившихся в кабинете, те в страхе отшатнулись, пристав вытащил из ящика стола пистолет. Из горла Хуттунена вырывалось глухое рычание, зубы так и сверкали. Портимо с трудом удалось его успокоить, но он еще долго рычал, словно волк, загнанный в угол. Глаза его сверкали от молчаливой ярости.

Машина отвезла полицейского и отшельника домой к Портимо, там его накормили последним ужином. Жена полицейского зажарила рыбу. На стол подали свежую простоквашу, домашний хлеб и масло. На сладкое жена полицейского испекла блинчики. Хуттунен и Портимо, прикованные друг к другу, молча ели, один левой, другой правой рукой.

Приставу казалось, что они слишком затянули с едой.

— Ешьте быстрей! Что это твоя баба затеяла чокнутого блинами кормить, еще чего не хватало! Я хочу поскорей покончить с этим.

Пришла Роза Яблонен. Она всю ночь проплакала. Не проронив ни слова, она села рядом с Хуттуненом, положила ему руку на плечо.