Над комодом висела картина, изображающая украинскую хату в тополях. Хата была розовая, а тополя фиолетовые. За этой смешной картиной Алексеев прятал свой «ТТ» и патроны, считая, что прятать лучше всего на видном месте — меньше подозрений. Но после сегодняшнего случая с капсулем Анатолий не рискнул оставить пистолет на прежнем месте. Он сунул «ТТ» и патроны за пазуху и пошел в сарай.

Дарья Степановна ни о чем больше не спрашивала его.

С каждым днем всё крепче и крепче жал мороз. Уже по началу было видно, что нынешняя зима никого не помилует. А в конце декабря мороз стал еще сильнее. Оккупанты сразу потеряли свой надменный вид. Немец-железнодорожник, сопровождавший русскую бригаду, сидел на паровозе, закутав, как старуха, шарфами лицо, — только выглядывали слезящиеся на ветру глаза.

Константин Сергеевич дал всем своим приказ: поставить и мороз на службу партизанам.

— Вали на бурого! — втихомолку посмеивались железнодорожники-партизаны и старались валить на дедушку-мороза побольше.

Комсомольцы первыми использовали мороз в партизанских целях.

Однажды поздним вечером Алесь Шмель возвращался от Домарацкого, — друзья сообща чинили девушкам патефон. Домарацкий пошел провожать Алеся до угла.

Мороз к ночи усилился. Дул резкий ветер, заметая снегом дорогу.

— Ну и погодка! Добрый хозяин собаки не выпустит! — сказал Шмель, наклоняя голову от ветра.

Впереди, в уличной полутьме, возвышалась какая-то гора. Когда друзья подошли поближе, гора оказалась трехтонкой.

Машина была нагружена громадными ящиками. Видимо, она уже простояла тут, у тротуара, некоторое время, потому что на брезенте, обтягивавшем кузов, лежал в складках снег.

— Что это они закуковали на дороге? — заметил Алесь.

— Должно быть, шоферы совсем замерзли, — холодина-то собачья. Да и дорогу сильно переметает.

Проходя мимо автомобиля, они глянули в кабинку. В ней — никого.

— Ах, окаянные фрицевы души! Оставили малое дитятко без няньки! — шутливо сокрушался Шмель.

— Жалко: нечем проколоть камеру, — сожалел всерьез Домарацкий.

— Можно лучше сделать.

— А что?

— Налить в радиатор волы — и мотору капут.

— Давай нальем! — схватил Алеся за рукав Домарацкий.

Друзья оглянулись. Дом, напротив которого стояла машина, был темен. В соседних тоже спали. На улице — ни души.

— Что ж, напоим младенчика гусиным пивом, — сказал Шмель и решительно повернул назад.

— Каким пивом? — не понял Домарацкий.

— Мой покойный дед бывало так называл воду: гусиное пиво.

— Придется ведерка три принести.

— Почему?

— В радиатор входит двадцать семь литров.

— У нас ведра большие, — сами делали.

— Сбегаем и два раза для такого красавчика! Только прежде надо выпустить из радиатора антифриз.

— А это что за «антифриц»?

— Смесь против мороза. Немец хитер. В радиаторе наверно антифриз налит.

__ Откуда ты всё это знаешь? — удивился Домарацкий.

— Да у нас на прошлой неделе бронетанковые машины стояли. Тоже на дворе. Я всё видел. Если б не выставляли на ночь часового, я б показал им, что такое «антифриц»!

Через несколько минут друзья шли с водой: Коля нес два ведра, Алесь — одно.

— На патруля не напороться бы! — забеспокоился Шмель.

— Кто пойдет в этакую вьюгу? А если и наскочим, — воду несем. Что тут такого?

Подошли к машине. Еще раз осмотрелись — кругом лишь ветер да снег.

— Постой тут, а я выпущу из радиатора этого «антихриста». — Шмель оставил друга с ведрами на тротуаре, а сам подбежал к трехтонке и стал что-то делать у радиатора. Наконец он тихо позвал:

— Коля, давай!

Домарацкий поднес ведра.

Шмель открыл краник, выпустил смесь и стал лить в радиатор воду.

Вылил одно ведро — легче на душе. Второе — еще камень с плеч. Взялся за третье.

— Ну, вот и напоили сосунка!

— Вода не очень холодна — в сенях стояла, — жалел Домарацкий.

— Сойдет. Дедушка-мороз градусов прибавит. Весь блок пойдет к чорту. Готово! А теперь, браток, уноси ноги! — Алесь передал Коле ведро и, перебежав улицу, исчез в тем дворе.

Домарацкий тоже не стал мешкать у машины.

«Хорошо, что метет, — следов не останется!» — думал он, поспешая домой с пустыми ведрами.

Когда утром Домарацкий шел на работу, трехтонка стояла на месте. Возле нее суетился шофер. Он кричал и ругался. Немец-ефрейтор озабоченно ходил вокруг машины, дуя в кулаки.

На работе к Домарацкому подошел Алесь.

— Как здоровье малютки? — тихо спросил он.

— Простудился, бедненький, — весело, в тон ему ответил Домарацкий. — До сих пор лечат.

— Теперь его не так-то скоро на ноги поставишь. Вот что значит оставлять маленького без догляда!

С этого вечера Домарацкий и Шмель повели систематическую охоту на беспризорные немецкие машины.

Проезжие шоферы зачастую оставляли на ночь машины под открытым небом, а сами беспечно уходили в тепло.

Домарацкий и Шмель с вечера присматривали себе жертву. А когда над Оршей спускалась ночь, они осторожно подкрадывались к машине и наливали в радиатор воду.

Комсомольцы называли их: «пожарная команда», но Домарацкий возражал. Он называл по-иному: «Холодная обработка фрицев по способу профессора Алеся Шмеля».

Заслонов действовал методично, по намеченному райкомом плану. В первый месяц ему надо было войти в доверие к врагам, разбить предубежденность, с какой они — вполне естественно — подходили к нему, как к бывшему советскому начальнику депо.

Хорошей постановкой работы он усыпил их бдительность и получил возможность перейти к активным действиям.

В его плане большую роль должен был сыграть мороз.

И он тоже не подвел Заслонова.

Как только ударили настоящие морозы, Заслонов начал с небольшого — дал приказ людям:

— Заливать пути!

Это значило, что паровозники должны были, где только представлялась хоть какая-либо возможность, лить воду на рельсы, стрелки, крестовины. На обледенелых путях так легко свалить паровоз с рельсов.

Алексеев, которого Заслонов всё-таки перевел на должность машиниста, однажды среди бела дня проделал следующее. Набрав воду в тендер, отвел колонку, а воду нарочно не закрыл, и она бурным потоком хлынула на рельсы.

Алексеев не заметил, что к паровозу с другой стороны подходили шеф и Заслонов. Контенбрук, увидев водопад, еще издали закричал и заругался. Заслонов поддержал немца.

Алексеев в первую секунду даже не поверил своим глазам: Константин Сергеевич был по-настоящему зол. Он отчитывал механика за непростительную небрежность, но не сказал, какую. Заслонов был сердит за то, что Алексеев прозевал Контенбрука.

После этого случая паровозники стали более осмотрительными и старались заливать пути ночью.

Общими усилиями паровозников и мороза оршанские пути стали больше походить на каток, чем на исправный рельсовый путь. Всё кругом обледенело. Оккупанты вынуждены были скалывать лед.

В эти же дни Пашкович, работавший машинистом, изловчился и въехал ночью своим паровозом в бок товарного состава. Он разбил два вагона и повредил правый цилиндр паровоза.

— Надо было перевернуть паровоз набок, — сказал Заслонов Пашковичу.

Группы стрелочников и сцепщиков пользовались каждым удобным случаем — вьюгой, ночной темнотой, чтобы посильнее ударить по врагу: пускали состав на занятый путь, переводили стрелку в тупик, старались свалить паровоз, ослабляли сцепку.

На угольном складе машинисты незаметно подпиливали тросы углеподъемного крана, чтобы создать перебои в снабжении паровозов углем.

Заслонов смотрел, как отнесется к этой разнообразной «пробе пера» Контенбрук.

Шеф был недоволен, но пока что относил всё за счет случая и зимы.

Тогда Заслонов, не теряя времени, перешел к еще более активной деятельности.

В один из дней он пришел на паровоз, на котором Доронин с помощником Пашковичем должны были отправиться под товарный состав.