Вряд ли у него открылся бы мой прирожденный талант к замкам. Это дар. Но любой человек при минимальной тренировке способен освоить абсолютно все, что необходимо знать про замки и про то, как их обходить.

Если Гай управляется с пинцетом для марок, он вполне мог освоить и отмычки. А Шелли, который стал хирургом, безусловно способен приложить те же самые навыки к произведениям Рэбсона и Сигела. Все мои родственники, соверши они однажды крутой поворот налево, могли двинуться в неправильном направлении. И если бы они избрали своим ремеслом грабежи, уверен, они бы вполне преуспели в этой области.

Но вместо этого все они вели образцовый образ жизни, а я готовился вломиться в гостиничный номер к пожилой леди.

Вот и думайте.

Антея Ландау числилась в «Желтых страницах», в разделе «литературные агенты». У меня был городской номер ее телефона, и я уже набрал почти все цифры, как рука сама надавила на рычаг. Если я позвоню по ее личному номеру, мой вызов будет зафиксирован, а мне это нужно?

Я набрал 7, потом 602. Прослушав шесть длинных гудков, я положил трубку.

Неужели это так легко? Неужели мне так повезло? Неужели она действительно куда-то ушла — поужинать, или в театр, или на встречу со старым другом?

В принципе это возможно. Конверт, который я для нее оставил, исчез, из чего можно сделать вывод, что она могла спуститься и забрать его. (С той же долей вероятности можно сделать вывод, что Карл или кто-то другой из персонала отеля отнес почту к ней в номер — вполне естественно оказать знаменитой затворнице такую услугу.)

Хотя, даже если она сама взяла почту, это еще не означает, что она не вернулась сразу же к себе в номер. Но сейчас она не отвечает на телефонный звонок, а это о чем-то говорит, не так ли?

Возможно, это говорит о том, что она спит крепким сном. Еще нет девяти вечера, и большинству моих знакомых пока рановато отправляться на боковую, но откуда мне знать режим Антеи Ландау? Может, она задремала? Может, она спит вечером и потом всю ночь бодрствует? У пожилых людей сон обычно некрепкий, и телефонный звонок может его нарушить, но кто рискнет утверждать, что она не отправилась в объятия Морфея, проглотив коктейль «Смирнофф Айс» с секоналом, и теперь спит так крепко, что ее и землетрясение не разбудит?

Может, она была в ванной, когда звонил телефон, и просто не успела взять трубку? Вдруг она смотрит телевизор и никогда не отвечает на телефонные звонки во время «Сайнфелда»?[5]

А если попробовать еще раз? Я потянулся к телефону, но вовремя остановился, убрав руку на колени, пока она не натворила глупостей. Я позвонил один раз, и никто не ответил. Я что, хочу провести в отеле трое оплаченных суток? Я что, хочу получить какую-то гарантию, что ее нет в номере и я могу проникнуть туда и выйти незамеченным? Если мне нужны гарантии — я выбрал не тот бизнес.

Пора приступать к работе.

В «Паддингтоне» была единственная пожарная лестница, и на двери, через которую можно туда попасть, висела табличка, извещавшая, что дверь открывается в одну сторону. То есть гости отеля могут выйти, но обратно вернуться можно только через вестибюль.

Ну и ладно.

Я вышел на лестницу и поднялся на два пролета. На площадке пятого этажа я обнаружил вмонтированный в стену пожарный кран с массивным тусклым медным наконечником и подумал, что место для него выбрано как нельзя лучше, потому что лестница провоняла табаком. Очевидно, кое-кто из персонала отеля усвоил привычку устраивать перекур на площадках, и, будь тут горючие материалы, они бы давно уже полыхали. Но здесь не было ничего, кроме металлической лестницы и оштукатуренных стен, если не считать самого пожарного крана, но вам ведь не случалось слышать, чтобы пожарные краны воспламенялись?

На шестом этаже я приложил ухо к двери. Не уловив ни звука, кроме стука собственного сердца, я достал инструменты и приступил к работе. Собственно, работы никакой не было. Я просто воткнул стальную пружинку между дверной рамой и язычком замка, вышел в холл шестого этажа, излучая всеми порами спокойствие и уверенность в себе, и тут же наткнулся на оценивающий взгляд особы, ждущей лифт.

— Добрый вечер, — сказала она.

— Добрый вечер.

Хм, таким он и был — до этого момента. При обычных обстоятельствах подобная встреча ничуть бы его не испортила. Высокая стройная женщина с кожей цвета кофе с большим количеством сливок и сахара. Высокий лоб, тонкий длинный нос, выдающиеся скулы и заостренный подбородок. Волосы заплетены в тугие косички, что мне обычно кажется вульгарным, но в данном случае выглядело вполне симпатично. Она была одета в то, что вы, вероятно, назвали бы жилетом без пуговиц, — поверх того, что вы, безусловно, назовете юбкой и блузкой. Жилет был алым, блузка — канареечно-желтой, а юбка — ярко-синей. Сочетание цветов могло бы показаться кричащим, но почему-то не казалось. На самом деле в этой цветовой гамме было что-то обнадеживающе знакомое, хотя я и не мог сообразить, что именно.

— Похоже, мы не встречались, — проговорила она. — Меня зовут Айзис Готье.

— Джеффри Питерс.

Черт побери, подумал я. Я ошибаюсь уже второй раз подряд. Я же Питер Джеффрис, а не Джеффри Питерс. Почему я никак не запомню такой пустяк, как собственные имя и фамилия?

— Могу поклясться, — продолжала она, — что вы только что вышли из двери, которая ведет на лестницу.

— Серьезно?

— Да.

Я-то помнил, что сегодня днем видел ее в вестибюле, и для этого мне не понадобилось смотреть на нее дважды. Забыл, во что она была одета тогда, но уверен, во что-то менее яркое, чем сейчас. И тогда я не обратил внимания на ее глаза. Теперь я заметил, что они васильково-голубые, что означало либо контактные линзы, либо генетическую аномалию. В любом случае эффект потрясающий. Таких потрясающих женщин я не встречал уже много лет и только молил Бога, чтобы пришел лифт и унес ее к чертовой матери из моей жизни.

— А эти двери закрываются автоматически, — продолжала она. — Их можно открыть только из холла, но не со стороны лестницы.

— Готье, — задумчиво протянул я. — Это ведь французская фамилия, если не ошибаюсь?

— Совершенно верно.

— Был такой писатель, Теофиль Готье. «Мадемуазель де Мопен». Был у него такой роман. Неужели родственник?

— Конечно, — кивнула она. — Кому-нибудь. Но не мне. Как вам удалось попасть сюда с лестницы, мистер Джеффрис?

— Я выходил, — сообщил я, — а чтобы дверь не захлопнулась, заложил язычок куском бумаги.

— И эта бумажка до сих пор торчит в замке?

— Нет, сейчас я ее вынул, чтобы дверь функционировала как положено.

— Вы предусмотрительны, — тепло улыбнулась она.

Зубы у нее были ослепительно белые, губы полные… Кстати, я еще не упоминал ее голос — низкий, с легкой хрипотцой? Она была почти само совершенство, но мне не терпелось с ней распрощаться.

— А почему, — логично продолжила Айзис, — вам захотелось воспользоваться лестницей, мистер Джеффрис?

— Оставим формальности, — предложил я. — Зовите меня просто Питер.

«А вы зовите меня Айзис», — полагалось бы ответить ей. Но она лишь повторила свой вопрос. По крайней мере, к этому моменту я придумал ответ.

— Покурить захотелось, — заявил я. — У меня в комнате курить нельзя, нарушать правила я не хотел и решил подымить на лестнице.

— Вот чего мне не хватало, — заметила она. — Сигареты. Не угостите, Питер?

— К сожалению, последнюю выкурил.

— Какая жалость. Полагаю, вы курите очень легкие.

К чему это она?

— Видите ли, от вас совершенно не пахнет табаком.

— Неужели?

— Поэтому я не думаю, что вы вышли на лестницу ради сигареты. — Она потянула носом. — На самом деле я вообще сомневаюсь, что вы в последние годы брали в рот сигарету.

— Вы меня поймали, — обезоруживающе улыбнулся я.

Обезоружить ее оказалось ничуть не легче, чем отряд мичиганской милиции.[6]