— Я слышал, — сказал Маки. — Там… на одном из деревьев. Какое-то царапание.

Все фонари были направлены вверх.

Лучи рассекли тьму.

Вокруг было много других деревьев, голосемянные и цикадовые растения стояли, как столбы. Некоторые были пятьдесят футов в высоту, и свет от фонарей плясал по их верхушкам.

— Там ничего нет, Маки, — сказал Юргенс.

— Подождите, — сказал Брид. — Я тоже что-то слышал.

А потом услышали все. Какое-то постукивание, словно дятел обрабатывал мертвое дерево. Глухой, непрерывный звук. Он продолжался секунд пять, прекратился, потом послышался снова. Он исходил сверху, с верхушки одного из деревьев… но никто ничего не увидел.

— Что за хрень? — спросил Брид.

Макнэир судорожно сглотнул. — Полагаю, пещера была запечатана, но что-то проникло сквозь какую-нибудь трещину. Может, летучие мыши.

— Никогда не слышал, чтобы летучие мыши так стучали, — отметил Маки.

Бойд замер, сердце колотилось в груди, я фонарь в руке стал таким скользким, что мог выпасть в любую минуту.

Юргенс прочистил горло. — Давайте уже двигать отсюда…

— Тихо, — сказал Брид.

Они снова услышали какой-то звук. Только не постукивание, а уже поскабливание, словно чьи-то длинные когти царапали окаменелое дерево. Оно продолжалось секунд тридцать. Потом снова тишина. Полная.

— Там что-то есть, — прошептал Брид, словно боясь, что это «что-то» его услышит.

Теперь все фонари были направлены на вершины окаменелых деревьев. Большинство представляло собой столбы, лишенные ветвей. Лучи света скользили по ним, не находя ничего. Абсолютно ничего.

Снова послышалось постукивание и поскабливание, только не с какого-то конкретного дерева, а с многих, словно нечто перепрыгивало со ствола на ствол. Звук снова смолк. Все замерли. Они ощущали что-то, но не знали, что именно. Фонарь дрожал у Бойда в руке, луч света плясал вокруг. Ему очень захотелось убежать, убежать со всех ног, пока не появился источник этих звуков. Потому что у него было нехорошее предчувствие, что скоро он так и сделает. Спрыгнет прямо на них, размахивая царапающими конечностями.

Потом они услышали какое-то пощелкивание.

Чик, чик, чик.

Звук жука-точильщика в стене заброшенного дома или цикады на стволе эвкалипта. Просто повторяющееся, хитиновое пощелкивание, как будто какое-то насекомое потирало передними лапками, или постукивало ими себя по панцирю. Что бы то ни было, это был нехороший звук, и никто не осмелился даже открыть рот. Боясь, что их услышат.

Похоже на азбуку Морзе, — подумал Бойд. Как будто нечто пыталось связаться с ними.

— Я валю отсюда, — сказал Маки.

Но даже не пошелохнулся. То, что произошло потом, буквально пригвоздило его к месту.

Всех пригвоздило к месту, лишив даже малейшей надежды, что источником звука является обычная летучая мышь или что-то в этом роде. Это началось как низкое посвистывание и перешло в пронзительный визг, отчего по спине у всех забегали мурашки. Это был бешеный крик горной кошки, полный боли, отчаяния и какой-то бездонной тоски. Он перерос в пронзительную какофонию, а потом медленно угас. Тут уже все были перепуганы не на шутку.

Ни одно нормальное существо на земле не способно было издать такой звук.

Бойд просто стоял, пытаясь втянуть воздух в легкие. Он никак не мог избавиться от мысли, что было в этом крике что-то женственное. Страдальческое, беспокойное, безумное и какое-то женственное. Словно некое огромное, жуткое насекомое имитировало человеческий голос. От этой мысли у него мороз пробежал по коже. Это был не человеческий голос и даже не звук, который способен воспроизвести человек, но был он не совсем звериный, и, несомненно, была в нем явная печаль.

Но этого оказалось достаточно.

Более чем.

— Давайте убираться отсюда, — сказал Юргенс. В его голосе сквозило отчаяние.

Они успели пройти футов десять, прежде чем все началось.

Земля под и над ними заурчала, как голодный живот, все вокруг зашевелилось, затряслось, задрожало. Сверху посыпались камни и пыль. Доисторические деревья стали раскачиваться взад-вперед. Все пришло в движение, включая людей, которые пытались удержаться на ногах. Лучи света метались во всех направлениях, пока владельцев фонарей швыряло из стороны в сторону.

— Обвал! — закричал Брид. — Обвал, вашу мать!

Бойд рухнул на землю, ожидая, что миллионы тонн породы вот-вот обрушатся на него и раздавят, как его отца в шахте Мэри Би. Он услышал вдали какой-то грохот и понял, что если обвал и происходит, то не в этой пещере. Камни падали, поднимая в воздух пыль, но настоящий грохот шел откуда-то издали. В следующий момент накатилась ударная волна, сбив всех с ног. В свете упавшей лампы он увидел, как одно из тех гигантских раскачивающихся деревьев нагнулось к нему. Он почувствовал удар, и ногу пронзила вспышка боли.

Последней его мыслью было, что он, наверное, станет единственным во всем мире парнем, кого раздавило деревом из пермского периода.

А потом наступила тьма.

На Восьмом уровне творился натуральный цирк, хотя Руссо, заведующий шахтой, другого и не ожидал. Он ходил, «щелкал хлыстом» и раздавал пинки направо и налево, потому что главным фактором здесь было время. Его люди были заперты внизу. Может уже мертвы, а может еще живы, и он рассчитывал на последнее. Все на это рассчитывали. Хобартские боссы очень нервничали из-за этого инцидента и готовы были взять Руссо за задницу. Он уже нутром чувствовал их присутствие.

Поэтому старался изо всех сил.

Стоя в своем дождевике, сапогах и шахтерской каске, он наблюдал, как копальщики расчищают завал. Они взялись за дело рьяно, но не настолько, как хотелось бы Руссо. — Живее! Живее, гребаные уроды! Расчищайте штрек! Нам придется взрывать, чтобы втащить туда бурильную установку! Шевелитесь! Шевелитесь! Боже, да вы капаете, как я трахаюсь!

Это был кипучий муравейник. Завал расчищали и взрывали, щебень вывозили вагонетками. Хоть Боссы и наседали, он никогда не пускал их вниз, не собирался пускать и сейчас.

Они хотели действия.

Хотели результатов.

Кое-кто наверху хотел знать, что за чертовщина происходит и что делается для спасения горняков. Они жестко ездили на людях из Хобарта и если слетали из седла, в него запрыгивали люди из Управления охраны труда. А наверху уже СМИ были тут как тут, брали интервью у членов семей, и ходили слухи, что уже они откопали уже несколько «горняков со стажем», которые с удовольствием готовы рассказать об нечеловеческих условиях труда в Хобарте. Руссо знал, что это за ребята… люди вроде Лема Ригби и Чарли Декока. Те, кого он уволил за лень, невнимательность и полную некомпетентность. Это был их шанс погреться в лучах славы и ткнуть в кого-нибудь пальцем, и они им непременно воспользовались.

Это была месть.

Месть шахте Хобарт. Месть самому Руссо.

И Руссо, как и каждый горняк, работавший в этих штреках и каналах, знал, что слово этих ребят ни стоит и глотка мочи в жаркий день, но СМИ этого не знали. Журналисты и телепаразиты не видели разницы между забоем и норкой суслика, как не видели разницы между настоящим трудягой и парнем вроде Лема Ригби, которого Руссо вышиб с работы за появление в пьяном виде.

Нет, они не знали, что за игру ведет Ригби.

Они лишь знали, что в лице его и недоумка Чарли Декока они нашли свидетелей работы самой шахты, что подсластит сделку и заставит Хобарт выглядеть чертовски виноватым. А боссы уже чуяли запах судебных исков, и их не волновало, что он дурно пахнет.

Руссо знал, что кто-то за это поплатится.

И этим «кто-то», возможно, будет он.

Поэтому он кричал. Орал. Угрожал, запугивал, и ругался, на чем свет стоит.

Но думал он все это время не о своей работе, не о судебных исках, и не о тех трусливых журналюгах наверху.

Он думал о Юргенсе и горняках.