Раздается оглушительный взрыв, и густой столб дыма вырывается из-под скалы. Все, как один, бросаемся вперед.

Ура! Разлом перекрыт. Спасены! Да будет благословенна тень почтенного Роджера Бэкона![102]

Измученные путешественники покидают наконец это гибельное место, выстроившись в полном порядке, так сказать, повзводно, ибо теперь, когда туземцы следуют за нами по пятам, нельзя, чтобы хоть один человек отстал от плотно сомкнувшегося каравана.

Лошади почуяли близость травы. В воздухе потянуло влагой, и они ускоряют ход, так что мы едва поспеваем за ними. Бедные мои собаки, их пасти в пене, бессильно висят языки.

Вот наконец благословенный лес!

Каменистая пустыня пройдена. Ступаем на траву. Здесь тень, здесь вода! Преследователи исчезли. И все же надо смотреть в оба и удвоить бдительность.

Источник имеет в ширину около четырех метров. Он глубок, вода в нем свежая и прозрачная. Берега покрыты цветами. Травянистый покров тянется сколько видит глаз.

Все пьют воду с наслаждением, маленькими глотками, долго ее потягивая, как дегустаторы, пробующие волшебный ликер, от которого нельзя оторваться. Надо было испытать пытку жаждой, худшую, чем голод, когда язык не двигается и висит как сухая пакля, чтобы оценить благо глотка воды!

Какое блаженство ощущать, как влага попадает в сжавшийся желудок и возрождает организм, усиливает циркуляцию крови.

Однако такое водное опьянение может оказаться роковым, и надо сдержать исступленность, вполне, впрочем, понятную, — ее проявляют даже самые благоразумные. Лично я выпил лишь несколько глотков кофе, случайно оставшихся во фляге, и пожевал лист эвкалипта, потому что некогда в Индии чуть не умер, когда после длительной жажды напился холодной воды в жуткую жару. Мой героизм объясняется страхом перед болями в желудке.

Том, настоящий туземец, кажется, не испытывает ни голода, ни жажды.

Животных напоили и щедро омыли водой. Я, между тем, собираюсь медленно, как гурман, насладиться мелкими глотками воды. И в момент, когда наклоняюсь над источником, чтобы попить в охотку, меня останавливает громкий крик.

Мисс Мери, бледная, испуганная, с расширенными зрачками, падает на землю и издает сдавленные крики. Майора, МакКроули и Робартса тоже охватывает какое-то недомогание. Они бегут, не разбирая дороги, натыкаются на деревья и вопят как сумасшедшие. Страшные гримасы искажают их лица. Они закрывают руками глаза от света, который, видимо, причиняет им невыносимую боль.

— Мисс, что с вами? — спрашиваю с тревогой.

— Мне больно, — шепчет бедная девушка прерывающимся голосом. — У меня горит в груди. Болят глаза. Дядя! Дик! Эдвард! На помощь!

Молодые люди и старик, находящиеся в странном оцепенении, разражаются нелепым смехом.

Часть путешественников, кажется, пала жертвой той же непонятной болезни. Не иначе, как я попал в сумасшедший дом. Или сам сошел с ума?

Верховые и тягловые лошади тоже вскоре начинают беситься, еще больше усиливая сумятицу.

Подбегаю к друзьям. Робартс хватает руками воздух, как эпилептик, потом падает ничком, скребет землю руками и ногами, а затем теряет сознание.

Сириль, мой бедный Сириль, душераздирающим голосом взывает ко мне:

— Брат! Я сошел с ума. У меня горит в желудке. Ничего не вижу. О Боже, умираю!

— Не покидайте меня, месье Б… — жалобно стонет мисс Мери.

Стараюсь не терять присутствия духа, хотя сердце сжимается от ужаса.

— Том, скорее к своему хозяину!

— Да, друг, бедный мастер! Я идет.

Мисс Мери теряет сознание, ее челюсти сжимаются, глаза закрыты. Приподнимаю одно веко и отшатываюсь, потрясенный. Зрачок расширен, по меньшей мере, в три раза против обычного. Радужная оболочка настолько сократилась, что остался едва заметный круглый ободок.

Подхожу к Сирилю, к Робартсу, к другим больным: у всех тот же симптом — одинаково расширенные зрачки.

Меня осеняет: они отравились. Безумие, сопровождающееся бредом, конвульсиями, болями в животе, светобоязнью может быть вызвано только одним растением — белладонной. Несчастные пропали, если я не найду противоядия. Но почему только Том и я избежали отравления?

— Том, — говорю аборигену, показывая на стебли белладонны, которая произрастает здесь в большом количестве, — ты видишь маленькие красные плоды на этом растении? Никто не ел их, эти ягоды?

— Нет! Нет! — Том вдруг спохватывается. — А… моя знает, — восклицает он в ярости.

И тут же, словно сам обезумев, бросается в источник, тянется к его середине и опускает руку в воду.

…Кажется, что сердце перестало биться. Ах! Перевожу дыхание. Том поднимает голову, протягиваю ему руку и помогаю подняться.

— Видишь, друг! — говорит он, весь промокший, бросая к моим ногам пребольшой пучок травянистого растения, из раздавленных листьев и маленьких плодов которого сочится зеленоватая жидкость. — Погоди! — Том вновь склоняется над источником и вытаскивает еще одну охапку этого растения. Он с успехом повторяет операцию и в третий, и в четвертый раз.

Все понятно. Аборигены, не сумев одолеть нас силой, отравили источник, бросив в него огромное количество стеблей и листьев дурмана и белладонны, которые придавили на дне камнями. Это один из их обычных способов погубить белых без всякой для себя опасности.

Нельзя терять ни секунды! Уже семь вечера, через два часа стемнеет. Дикари, без сомнения, нападут на нас, полагая, что все отравлены.

Бедные больные в отчаянном состоянии. Они просят воды, и мне приходится применять силу, чтобы помешать им пить из смертоносного источника.

Не решаюсь послать Тома на поиски воды, но в это время ко мне, едва волоча ноги, подходит один из поселенцев.

— Месье, — говорит он. — Мы поищем другой источник, но пока все же сможем напиться. Видите группу деревьев в двадцати шагах отсюда?

— Да, это эвкалипты.

— Надо подрезать корень, и из него потечет струйкой свежий сок.

Похоже, несчастный бредит. Он заметил мое удивление.

— Не сомневайтесь, месье, я уже чувствую себя лучше. Мне и раньше случалось пользоваться этим приемом. Сок эвкалипта много раз спасал жизнь умирающим от жажды и вылечивал тех, кто пил из источника, отравленного аборигенами. Пойдемте со мной.

Он оказался прав: уже несколько его товарищей, лежа плашмя на траве, прижимались губами к корням, ожидая, пока потечет, как из крана, живительная влага.

Я в свою очередь, надрезав охотничьим ножом один из стволов, пью необыкновенную жидкость и испытываю истинное наслаждение. Все с нетерпением устремляются к драгоценным деревьям и большими глотками утоляют мучительную жажду.

Через час, то ли от благотворного действия сока эвкалипта, являющегося на Австралийском континенте универсальным средством от всех болезней, то ли по какой другой причине, мне неизвестной, общее состояние путешественников улучшается. Однако на многих напала страшная сонливость. Никто из отравившихся не в состоянии избавиться от нее. Полагаю, что они спасены, но пройдет еще много дней, пока все окончательно выздоровеют.

Лошади щиплют траву и тоже как будто чувствуют себя лучше.

Но это слабое утешение. Чувствую близость туземцев. Поэтому необходимо встряхнуть моих товарищей, ведь только я и старый абориген не были отравлены. И если все заснут, то проснутся ли завтра? Вряд ли сок эвкалипта может послужить лекарством от ядовитых пасленовых. Нужно еще что-то.

Лихорадочно ищу выход. Машинально подбрасываю ногой охапку растений, вытащенных Томом из источника. Тонкая лиана стягивает их как крепкий и прочный шнурок. На ней на определенном расстоянии друг от друга плоды величиной с большой палец, напоминающие фасоль, бархатистые, коричневого цвета. Они кажутся мне знакомыми.

Неужели такое возможно? Ну, конечно, это калабарские бобы, противоядие от белладонны. Вспоминаю эксперименты, проводившиеся в больницах Парижа и во французском коллеже. С помощью атропина, являвшегося алкалоидом белладонны, расширяли зрачок пациента, капнув ему раствор в глаз. Потом профессор, убедившись, что должный эффект достигнут, закапывал в глаз калабарин — алкалоид калабарских бобов. Тотчас зрачок принимал нормальный размер, и произведенное ранее действие нейтрализовывалось.