– Жером! – воскликнула она, с трудом дыша в его объятиях.

Он слегка разжал руки.

– Я сижу здесь больше получаса. Уже начал волно shy;ваться, но твои добрые соседи заверили меня, что с тобой все в порядке и что ты ушла незадолго до моего прихода.

Она приникла к его груди и заговорила одновременно с Жеромом, захлебываясь от нахлынувшей на нее радости. Такое великое облегчение она испытала, такая огромная тяжесть, казалось, свалилась у нее с сердца, что она заплакала.

– О, мой дорогой, я так рада, так рада, что ты приехал. Ты не представляешь, как одиноко мне было. Никогда больше не оставляй меня! Никогда, Жером!

Она все еще не до конца верила, что он действительно здесь, так неожиданно и чудесно было его возвращение как бы в ответ на ее непрерывную молчаливую мольбу.

– Ладно, мы потом обсудим это. А пока ты не попросила разбить бивуак на улице, давай войдем в дом. Дай мне ключ.

Она охотно подчинилась. Ее руки так дрожали, что она сомневалась, сможет ли сама в угасающем свете дня отпереть дверь. Они вошли вместе, он обнимал ее за талию, ранец был перекинут через плечо, а позади с грохотом волочилась огромная сабля. Крутые ступеньки были очень узки, по ним мог пройти только один человек, и ей пришлось освободиться из объятий мужа и выступить на шаг вперед.

Наверху, в гостиной, меблированной скромно, но тща shy;тельно прибранной, она принялась раздувать угасавший огонь. Приготовление ужина для мужа поглотило ее целиком.

Видаль не сводил с нее глаз, его лицо было озарено счастьем, источником которого было только то, что он находился с ней вместе. Когда стол был накрыт и он увидел скудную порцию хлеба и мяса, которую она получила, – паек, выделенный комитетом секции, сияние исчезло с его сурового лица.

– Боже правый! Это все, что нашлось у тебя в доме? Разве два человека могут насытиться этим?

Она рассмеялась.

– Не два, Жером. Это все тебе.

– Мне? Я не возьму ни крошки. Это твой паек, и для меня он все равно слишком мал. Даже воробей не насытится. Клянусь честью! Неужели в Париже-так плохо с продуктами?

– Это паек. Но существуют способы – правда запре shy;щенные – получить больше. У меня есть приятельница, перекупщица, которая приносит сюда каждый вечер яйца, масло и другие хорошие продукты. Мы услышим, когда она придет.

Она отворила окно настежь, чтобы не пропустить прихода торговки. Потом некоторое время возилась с глиняным горшком, и только когда ужин был полностью готов, она стала расспрашивать его об этом внезапном, без предупреждения, приезде. Он объяснил все по-солдатски коротко.

– У меня миссия, как выражаются гражданские, когда приезжают в армию. Генерал Дюмурье дал мне два задания. Первое – набрать рекрутов для подкрепления, требующегося в Голландии, и сопроводить их в армию. Это займет, вероятно, неделю. Второе – выступить перед Конвентом с обвинениями против собаки мошенника подрядчика, набивающего свои карманы общественными деньгами, когда солдаты голодают. Это я должен сделать завтра.

Ее лицо помрачнело.

– Неделя! – сказала она через минуту задумчиво. – Может быть, неделя. – Внезапно она взглянула на него с надеждой и страхом. – Но когда ты соберешься в Голландию, Жером, ты ведь не оставишь меня здесь?

Он положил руки ей на плечи и нежно взглянул ей в глаза.

– Ты поедешь со мной, малышка?

– Я должна, Жером. Я больше не смогу оставаться здесь, меня измучили страх и одиночество.

– Бедное дитя, – Он привлек ее к себе и погладил по щеке. – Будет так, как ты хочешь, если ты дейст shy;вительно хочешь этого. Но пойми, это будет кочевая жизнь.

– Пусть. Главное, я буду знать, что ты рядом, и иногда буду видеть тебя.

– Хорошо, твое желание – для меня закон. В конце концов, я же больше всего и выиграю от этого.

Он поцеловал ее, и она, счастливо смеясь, отбежала.

Анжель снова занялась горшком, а Жером подошел к открытому окну и выглянул наружу.

– Черт побери! – выругался он. – Вонь и шум от мастерских в Люксембургском дворце делают жизнь здесь невыносимой.

– И это самое малое из того, с чем мне приходится мириться, – ответила она. – Есть… – Анжель неожиданно замолчала и вскочила, тревожно прислушиваясь. – Вот! – воскликнула она.

Перекрывая грохот пушечной мастерской, раздался пронзительный голос:

– Белье и кружева! Белье и кружева!

Анжель открыла ящик комода и вынула из него небольшой рулончик ассигнатов, – бумажных денег Ре shy;спублики[7].

– Это та моя приятельница, о которой я тебе гово shy;рила, – сообщила она и поспешила к двери.

– Но она кричит «белье и кружева»!

Анжель рассмеялась.

– Так надо! Если бы она кричала «яйца и масло», то очень скоро оказалась бы в Консьержери[8].

Она сбежала вниз, открыла входную дверь и с порога молча, знаком подозвала женщину, шедшую вниз по улице с большим плетеным коробом на голове. Торговка контрабандным товаром поставила свою корзину на землю. Казалось, в ней действительно не было ничего, кроме белья и кружев. Но под тонким слоем постельного и столового белья был спрятан куда более драгоценный сейчас товар: яйца, масло, и даже пара цыплят и несколько батонов свежеиспеченного хлеба.

Анжель купила много всего. В этот вечер они закатят пир в честь возвращения Жерома. Цыпленок, полдюжины яиц, упаковка масла и пара батонов хлеба перекочевали в салфетку, которую она принесла с собой. Сделка произошла в тени навеса над входом, где они могли не опасаться соглядатаев, тем более что уже стемнело, к тому же многие в это время вели незаконную торговлю и также прятались по домам.

Анжель отсчитала ассигнаты на десять франков. Торг shy;овка замешкалась, чтобы привести в порядок корзину, затем взяла деньги одной рукой, а другой начала оты shy;скивать сдачу, как вдруг раздался дикий грохот, и совсем близко, не дальше чем у Сен-Сюльпис[9].

Торговка добавила к своей незаконной торговле еще одно, более тяжкое, преступление, выказав приверженность вере, которая была объявлена Республикой несуществу shy;ющей. Рукой, нашаривавшей сдачу, она торопливо пе shy;рекрестилась, и ее губы зашептали молитву Деве Марии. Анжель, напряженно прислушиваясь к зловещему шуму, благодарила небеса, что муж с нею.

Она слишком хорошо знала этот звук. Из всех прочих мрачных звуков, наполнявших Париж, этот был единст shy;венный, заставлявший ее замирать от страха, – у нее начиналось удушье, к горлу подкатывала тошнота, ее терзали видения юноши, чьи крики она слышала однажды ночью на улице Горшечников, по которой эти волки в человеческом обличье тащили его к фонарному столбу, потом повесили.

Торговка торопливо вернула Анжель ассигнаты.

– Оставьте их себе, гражданка, – пробормотала она. – Заплатите мне завтра или в следующий раз. Я побегу лучше, а то, пока сдачу ищу, как бы чего худого не случилось.

Но Анжель всунула деньги ей в руку.

– Оставьте их у себя, – возразила она. – Потом от shy;дадите сдачу. Торопитесь!

Женщина засунула бумажки за корсаж и подхватила корзину.

– Господи! – запричитала она. – Если они увидят ме shy;ня и то, что в корзине, – растерзают на клочки. – Она опять водрузила корзину на голову. – Это опасное занятие, гражданка. Но мы, бедные люди, должны делать то, что можем. Храни вас Господь!

И она удалилась в направлении Люксембургского дворца.

Тем временем с другого конца улицы, идущей от Сен-Сюльпис, приближался хор сиплых голосов. Они распевали в ритме марша о том, что всех аристократов ждет виселица[10].

Закрывая дверь, Анжель расслышала сквозь эту песню призыв к убийству, и, прежде чем ей пришло в голову, кто бы это мог быть, молодой человек влетел через порог, едва не сбив ее с ног, – она непременно упала бы, если бы не схватилась за притолоку. Оба были испуганы, но по-разному. Вбежавший человек, вскрикнув, отскочил в сторону, ему, видимо, показалось, что он попал в ловушку. Но, увидев, что имеет дело с женщиной, такой же испуганной, как и он сам, он воскликнул: