Я поочередно ответил на поставленные вопросы так, как об этом говорили в Польше: я сказал, что все были возмущены поведением власть имущих, санацией, правительством и военными властями, что все страшно разочарованы, помнят нанесенную им обиду и не желают ее прощать, что Варшава чтит своих защитников и своих героев.

— Да, я тоже не хотел примириться с существовавшими порядками в Польше, — ответил генерал, — но что я мог сделать?

Поощряемый такой позицией генерала, а также всем увиденным здесь, в Париже (мысленно я вновь представил себе, что кругом делается и кто снова берет бразды правления в свои руки), я в присутствии полковников заявил, что сентябрьская катастрофа явилась лишь естественным следствием того, что было в Польше перед сентябрем.

Наша беседа продолжалась больше часа. Прощаясь, генерал сказал, что через несколько дней я должен снова навестить его, а завтра мне надлежит прибыть на доклад к верховному главнокомандующему генералу Сикорскому. Простились мы, пожалуй, даже сердечно.

2 декабря около десяти утра я прибыл в отель «Регина», в приёмную Верховного Главнокомандующего. Меня принял начальник его канцелярии майор Борковский. Мне пришлось немного подождать, так как генерал еще был занят. Через несколько минут из кабинета Сикорского вышел Тадеуш Белецкий, председатель «Стронництва Народового»[25], а за ним в дверях показался и сам генерал Сикорский. Майор Борковский доложил:

— Господин генерал, эмиссар из Польши.

Я хотел отрапортовать по всей форме, но Сикорский прервал меня, жестом велев следовать за ним в кабинет.

— Ваш доклад читал, — были первые его слова. Генерал подал мне руку и показал на кресло, а сам занял место за столом.

Только теперь я мог сосредоточиться и собраться с мыслями. Мог приглядеться к верховному главнокомандующему и премьеру. Минуты две мы молчали, и я с большим интересом разглядывал Сикорского.

В 1926 году генерал Сикорский, тогда командующий Львовским военным округом, не пошел за Пилсудским и не поспешил к нему на помощь. Существовали даже серьезные опасения, что он может в будущем выступить против его власти. В связи с этим он был отстранен от командования округом и вынужден покинуть Польшу, чтобы не разделить участи генерала Загурского, который был убит при невыясненных обстоятельствах, или генерала Розвадовского, просидевшего в Вильно в тюрьме два года и умершего через полгода после освобождения. Сикорский поселился во Франции, принимая активное участие в общественной и политической жизни. В 1938 году хотел вернуться в Польшу на постоянное жительство, но тогдашний премьер генерал Складковский ответил отказом, ссылаясь на то, что «у него не хватит полиции, чтобы охранять особу генерала Сикорского». Мне об этом впоследствии рассказывал сам Сикорский. В 1939 году, сразу же после начала войны, он вернулся в Польшу и обратился к маршалу Рыдз-Смиглы с просьбой поручить ему командование каким-либо соединением. Хотел идти на фронт и сражаться, но маршал отказал в просьбе, и Сикорский вернулся в Париж.

Сикорский был среднего роста, с довольно крупным лицом, с высоким и слегка выпуклым лбом. Глаза голубые, быстрые, очень живые, свидетельствующие о высоком интеллекте. Он был одет в пиджак темного цвета и в чуть более светлые брюки. Всем своим видом генерал демонстрировал солидность и энергию. Чувствовалось, что в его характере были настойчивость и сила воли. Какая же огромная разница была между двумя генералами! Соснковский, вялый сибарит, был явно сломлен, придавлен, а Сикорский полон энтузиазма, энергии и желания действовать.

Верховный Главнокомандующий начал расспрашивать об общем положении в Польше, об условиях жизни. Он говорил, что старается организовать помощь Польше, что живет единственной мыслью, как принести пользу стране, и делает в этом направлении все возможное, но пока организуемая помощь дойдет до страны, еще может много воды утечь.

Наша беседа продолжалась около сорока минут. Сикорский очень спешил: несколько человек, которым он назначил прием, уже ждали своей очереди в адъютантской. В заключение он сказал мне:

— Я оставляю вас в своем распоряжении. Через два-три дня вы ко мне явитесь.

Когда же я ему напомнил, что обязан возвратиться в Польшу, так как прибыл сюда только за получением его приказов и инструкций, он прервал меня:

— Да, знаю, но пока задерживаю вас при себе. У меня нет людей, а дальше увидим. Когда вы захотите возвратиться, я вас отпущу. — И он протянул мне руку, давая понять, что беседа закончена.

Меня прикомандировали к кабинету генерала Сикорского для специальной работы по вопросам, связанным с Польшей[26].

Свободного времени у меня было довольно много, и я не без интереса изучал людей из правительства и известных деятелей, принимавших активное участие в тогдашней политической жизни.

Тогда я познакомился с министрами Марианом Сейдой, Станиславом Котом и Августом Залесским, генерал-полковником Юзефом Галлером, генералом Желиговским, епископом Гавлиной, генералами Кукелем и Модельским, с ксендзом-ректором Цегелкой, адвокатом Битнером, Ксаверием Прушинским, Тадеушем Белецким, Цат-Мацкевичем, Софией Залевской и рядом других лиц.

Встречаясь с коллегами, я заводил разговоры на темы, которые меня так волновали. Мы обсуждали польские дела, как в самой Польше, так и за границей. Многое, увиденное здесь с близкого расстояния, наполняло нас, молодых офицеров, озабоченностью и беспокойством за будущее.

Принимаясь за работу, я решил привлечь к сотрудничеству молодежь. Я намеревался также внушить руководящим деятелям, что они должны опираться на молодых офицеров, среди которых было так много способных людей. Это были ребята энергичные, готовые пожертвовать собой, не зараженные угодничеством, горечью и разочарованием. Они жаждали служить Польше. Однако в новом правительстве Сикорского самый большой голос имели санационные «двуйкажи», аппарат которых нетронутым перебрался на Запад, а также высшие санационные офицеры, которые постепенно, но настойчиво — благодаря своим высоким военным званиям и знакомству — втирались в штаб Сикорского. Один из важнейших и самых существенных разделов работы — деятельность в Польше — был поручен Соснковскому, а санация, которая довела страну до сентябрьской катастрофы, не только не была привлечена к ответственности за свои происки, а напротив, начинала опять верховодить и снова все прибирать к своим рукам.

Я решил взяться за объединение молодых офицеров одинаковых со мной взглядов на санацию и досентябрьский режим.

После бесед с капитанами Мацеем Каленкевичем, Яном Рурским, Здиславом Тулодзейоким, Ядзвинским и рядом других лиц я приступил к созданию «группы молодых». Не знаю, кто дал нам это наименование, может быть, санационная «двуйка», а может, и сам Сикорский, много слышавший о нас как непосредственно от меня, так и от генералов Модельского и Пашкевича, которые по его поручению часто приходили на наши собрания. Во всяком случае, это название за нами закрепилось и с течением времени стало довольно известным[27].

Мы не создавали какой-либо организации в строгом смысле, у нас не было никакого устава или вообще чего-либо похожего. Мы были заинтересованы лишь в том, чтобы держаться вместе и помогать Сикорскому. Собирались мы главным образом у меня на квартире на улице Риволи, 178, недалеко от отеля «Регина». Предметом обсуждения на собраниях были вопросы политического положения, необходимость оказания помощи Польше, сотрудничество с генералом Сикорским и содействие его усилиям. Как правило, такие собрания были открытыми, их мог посещать любой желающий.

Через несколько дней я в соответствии с приказом вновь явился к Соснковскому. Находясь здесь, в Париже, я уже успел должным образом оценить личность этого генерала и ознакомиться с его деятельностью, ибо и сам в определенной степени был связан теперь по работе с его ведомством. В этом мне помогло еще и то, что мои коллеги капитаны Каленкевич и Джевецкий входили в штаб Соснковского, а многие офицеры из нашей группы, например, капитан Антосевич, поручик Богданович, подпоручик Гродзицкий и другие, были курьерами, ездившими в Польшу.