Оказавшись во Франции, он стал усиленно добиваться расположения Сикорского, заверяя его в своей лояльности. В результате ему удалось сохранить занимаемую должность главы духовных пастырей в армии, остаться «епископом полевых польских войск». Благодаря незаурядной ловкости он сумел настолько вкрасться в доверие руководящих деятелей польского эмигрантского правительства, что вскоре вошел в состав первой Рады Народовой, созванной Сикорским. Добившись таким образом влиятельного положения и обеспечив себе свободу действий, он — сначала исподволь, а потом все активнее — стал помогать санации и брать ее под защиту. Если верить слухам, он принимал даже деятельное участие в так называемом Комитете защиты чести маршала Рыдз-Смиглы, созданном любимчиком маршала полковником Смоленским, который при Рыдз-Смиглы возглавлял 2-й отдел.

Одновременно епископ состоял в дружбе с теперешним начальником 2-го отдела подполковником Тадеушем Василевским и с его заместителем подполковником Гано, которые представляли круги, весьма активно стремившиеся к восстановлению санацией влияния в правительстве и армии и усиливавшие атаки на Верховного Главнокомандующего.

Примерно 20 декабря я был приглашен Сикорским в Анжер, вернее, в небольшое имение в нескольких километрах от Анжера. Это был старый охотничий замок какого-то французского графа, очень красивый, расположенный в живописной местности. Французское правительство передало его в распоряжение Сикорского, чтобы он в свободное время мог отдохнуть вдали от суеты и шума большого города. В Анжер я приехал во второй половине дня. Пошел в здание президиума Совета министров, которое, собственно, являлось резиденцией правительства Речи Посполитой. В секретариате генерала ближе познакомился с его секретарем, профессором Каролем Эстрейхером и с профессором Станиславом Котом, с которым встречался уже несколько раз.

Одной из главных черт Кота была ловкость, большая житейская предприимчивость и умение извлечь для себя выгоду в любой ситуации.

После сентябрьской кампании он уже в конце месяца попал во Францию, где вошел в состав правительства Сикорского. Благодаря своей оборотистости и ловкости, сочетавшихся с общей интеллигентностью, он вскоре стал важным лицом в правительстве. Стал буквально spiritus movens правительства Сикорского. Играть такую роль ему было тем проще, что всюду его считали большим личным другом Сикорского. Данное обстоятельство он сам охотно подчеркивал на каждом шагу, а Сикорский против этого отнюдь не возражал. В правительстве профессор Кот занимал пост Государственного министра по делам Польши и, кроме того, являлся вице-премьером. Однако амбиции у него было значительно больше. Всем было известно, что в это время он стремился заполучить пост премьера, желая оставить в руках Сикорского лишь руководство военными делами. Он выражал опасение, что сосредоточение в одних руках власти премьера и Верховного Главнокомандующего может привести к военной диктатуре. Поэтому усиленно старался разделить эти обязанности, резервируя для себя пост премьера. К его разочарованию, пока что ничего не получалось. Однако от своего плана он никогда не отказывался, а через несколько лет даже приобрел ценного компаньона в лице Андерса. Но об этом речь пойдет ниже.

На сей раз профессор хотел меня очаровать. Прохаживаясь по комнате, он спросил:

— Вы сегодня вечером едете к Сикорскому? Это хорошо. Будете иметь возможность с ним спокойно поговорить… А вообще хотите возвращаться в Польшу?

— Хотел бы, и как можно скорее: там ждут, а ожидание выглядит там немного иначе, чем здесь.

— Да, это очень хорошо с вашей стороны, что вы хотите возвратиться. В Польшу должны идти прежде всего молодые, и вообще молодежь должна больше вторгаться в жизнь, в особенности в политическую. А как обстоит дело с группой, которую вы организуете?

Я ответил, что нас огорчает то, что мы видим, а особенно все усиливающиеся ссоры и интриги, которые отрицательно сказываются на работе.

— Вы поедете во Львов. Это нелегкая задача, более тяжелая, чем добраться до Варшавы. Трудно должным образом определить позицию нашего правительства в отношении советских властей, и решения этого вопроса вам придется немного подождать. А эта группа, — Кот как бы невзначай вновь затронул несомненно интересовавший его вопрос, — может, она конспиративная?

— Нет, господин профессор, совершенно явная. Сегодня я даже хочу о ней подробно доложить Сикорскому, — ответил я.

Поговорили еще некоторое время, после чего профессор Кот попрощался.

Пользуясь свободным временем, я пошел посмотреть город.

Вечером, около семи часов, вернулся в здание президиума. У подъезда меня ожидал автомобиль, на котором я и поехал в замок Сикорского.

Кроме самого Сикорского, здесь находилось небольшое число обслуживающего персонала и два-три унтер-офицера. Даже никакой охраны не было. Когда мы подъехали к замку, из ворот вышел какой-то вахмистр и только спросил: «Вы поручик Климковский?»

Я вошел в большой холл, увешанный старинным оружием и разными охотничьими трофеями — чучелами кабаньих голов, большими оленьими рогами, шкурами леопардов и тигров. Тут уже находился майор Борковский, который провел меня в гостиную. Это был довольно большой зал с деревянным потолком и непременным камином. На стенах висело множество картин из истории Франции, портреты владельцев замка и их предков.

В ожидании генерала я стал просматривать фотографии, вклеенные в красиво отделанный кожей альбом. Не успел пролистать его до конца, как вошел уже известный мне вахмистр и доложил, что ужин подан.

В столовой уже находились Соснковский и какой-то господин в штатском. Поздоровавшись, я стал разглядывать помещение. Это был небольшой зал, посредине которого стоял круглый стол, накрытый на пять персон. Большой пушистый ковер покрывал весь пол, а белые стены были украшены пейзажами.

Через минуту вошел Сикорский. Он был в костюме (как, впрочем, и все мы). Поздоровался с присутствующими и пригласил к столу. Мне досталось место между Сикорским и Соснковским. Напротив сидели майор Борковский и неизвестный мне господин. Во время трапезы серьезных тем не затрагивали, шла обычная дружеская беседа.

После ужина присутствующие разделились на две группы. Соснковский с майором Борковским и неизвестным господином перешли в салон, а меня Сикорский пригласил наверх, в своей кабинет, куда попросил принести кофе. Снял пиджак, уселся в глубокое и удобное кресло, указав мне место напротив. Извинился за свой слишком домашний вид, сославшись в оправдание на то, что хочет чувствовать себя совершенно свободно.

Затем начал разговор, который более напоминал длинный монолог. Генерал излагал свои проекты и планы на будущее, говорил о теперешних трудностях. Сетовал на обилие хлопот и на отсутствие понимания как со стороны иностранцев, так и со стороны своих соотечественников, которые постоянно ставят ему палки в колеса. Жаловался, что все должен делать сам, всюду должен присутствовать лично, никогда не имеет времени и, собственно говоря, ниоткуда не получает помощи. Очень переживает по поводу наших отношений с Россией. По этому вопросу в правительстве существуют большие разногласия. Он, Сикорский, считает, что в принципе мы не находились в состоянии войны с Советским Союзом и что общее положение, равно как и наше благополучие, требует, чтобы мы вновь установили дипломатические отношения с СССР[34]. Следовало бы урегулировать спорные вопросы и — прежде всего — позаботиться о населении, остававшемся на территории, на которую сейчас вступила Красная Армия, а также вытащить как можно больше годных к военной службе людей в Польскую армию во Франции. В то же время такие члены правительства, как министры Залесский, Сеида и прежде всего Соснковский, выступают против этого, считая, что нет смысла вступать в переговоры с Советским Союзом, поскольку после окончания войны русские вынуждены будут уступить под давлением победоносных французов, а особенно англичан, которые гарантировали нам границу. А пока, подчиняясь влиянию некоторых реакционных кругов Запада, они придерживаются мнения, что необходимо считать СССР врагом и готовиться к войне с ним. Он, Сикорский, считает подобную точку зрения колоссальной политической ошибкой и, вопреки позиции других старается добиться соглашения с Советским Союзом, но вынужден делать это очень осторожно, чтобы собственные министры при иностранной помощи не сорвали его планов.