Однако страдалец был так счастлив, что выбрался из парка, что счел подбитый глаз вполне резонной платой. Особенно вознесся он духом, когда все шестнадцать особ хором заорали и кинулись в лодку, которую услужливый ветер быстро отнес от берега. Хуже всего пришлось тому, кто взялся за весла.

Естественно, то был Чайник. Лодочник, человек разумный, отказался вести к берегу такой ковчег. Чайник несмело к нему подъезжал, но тот ответил, что должен следить за рулем, а когда наш герой намекнул, что и он рулить умеет, сообщил, что не доверит любителю ценную лодку. После этого он закурил трубку и принял позу римского патриция на пиру, а Чайник, повторим, взялся за весла точно того же размера, что и у галерных рабов.

Для человека, знавшего в Оксфорде только легкое каноэ, справился он хорошо, тем более что матери мешали как могли. Они распевали что-то вроде «Эй, бодрей!» (хотя ему казалось, что тут подошла бы песня волжских бурлаков) и очень сбивали его с такта. Семь раз ловил он леща и семь раз все шестнадцать штук, прекратив пение, хохотали. Словом, испытание – на любителя. Прибавьте пляску на песке и обратный путь, и вы согласитесь, что, входя в бар, Чайник заслужил хорошую выпивку.

Он как раз ставил кружку, чтобы налили еще пива, когда дверь открылась, и вошел Мартышка. Если бы Ф.-Ф. был меньше занят своими бедами, он бы заметил, что друг – не в лучшем виде. Воротничок его был порван, волосы взлохмачены, лицо перепачкано шоколадом, а к спине прилеплен бутерброд с вареньем. Увидев Чайника, он так разволновался, что кинулся на него, еще не заказав джину с джинджером.

– Ну, спасибо! – начал он. – Премного благодарен!

– За что? – спросил Чайник, уже обретя дар речи.

– За школьников, – едко ответил Мартышка. – За этих мальчишек с липкими ручонками. За… Что ты смотришь как больная рыба? Я понял твои козни. Это же только выдумать! Вот уж, поистине, бес! Решил, видите ли, унизить меня перед Анджеликой! Конечно, если девушка видит, как эти гады бьют тебя свернутыми газетами, она к тебе изменится. Хо! – закончил Мартышка, спросив наконец джину.

Конечно, Чайник был потрясен, но вежество Фотерингеев не позволило ему продолжить беседу на людях. У девицы, к примеру, уже шевелились ушки.

– Не знаю, о чем ты говоришь, – сказал он, – но пойдем-ка лучше ко мне. Нельзя трепать в баре имя женщины.

– Это кто же его треплет?

– Ты. Если, по-твоему, это не называется «трепать», я уж и не знаю… Однако, слава Богу, есть люди с чувством чести.

Словом, они пошли наверх, и Чайник закрыл двери.

– Так, – сказал он, – что ты бесишься?

– Я уже говорил.

– Ну, повтори.

– С удовольствием!

– Ладно. Нет, минуточку!

Чайник резко открыл дверь и услышал, как катится по ступенькам девица. Потом он дверь закрыл и сказал:

– Ну вот. Теперь – просим.

Мартышка отпил джину с джинджером и начал снова:

– Нет, такой пакости! Нет, такой подлости! Я тебя вижу насквозь, Фотерингей-Фиппс. На-сквозь! Ты знал, во что превращается человек на школьном празднике. Ты не хотел, чтобы Анджелика видела тебя в шоколаде и варенье. А я, дурак, тебе верил!

Сперва Чайник онемел от удивления, потом обрел дар речи. Его благородная душа не могла вынести такой несправедливости.

– Какая чушь! – воскликнул он. – Какой собачий бред! Мои мотивы – чисто рыцарские. Я приносил жертву, не думая о том, что трудно полюбить такое лупоглазое чучело.

Мартышка удивился:

– Чучело?

– Вот именно.

– Лупоглазое?

– А то как же! Если хочешь знать, причина в том, что ты начисто лишен обаяния. Тонкой, чувствительной душе не нужно тебя видеть в шоколаде, чтобы испытать – да-да! – брезгливость.

– Вот как?

– Именно так.

– Да? Разрешите сказать, что Анджелика меня любит.

– То есть меня. Я, слава Богу, разбираюсь в улыбках и взглядах. Ставлю одиннадцать к четырем, что вскоре Анджелика будет Фотерингей-Фиппс. Нет, тридцать три к восьми.

– В какой монете?

– В десятках.

– Идет.

Тут дверь приоткрылась.

– Простите, – сказала девица.

Соперники воззрились на нее. Она была толстой, добродушной и потирала левое ухо. Лестницы в «Гусе и кузнечике» крутые.

– Простите, – повторила она, – я случайно услышала ваш разговор и должна внести ясность. Какое пари? Мисс Бриско выходит замуж.

Нетрудно представить эффект этих слов. Мартышка упал на единственный стул, Чайник привалился к умывальнику.

– Что? – сказал один.

– Как? – сказал другой.

– Да вы сами с ним разговаривали, – сказала девица Чайнику. – Вчера, у нас в баре.

– Не говорите глупостей, моя дорогая, – возразил он. – Это ее брат.

– Нет, что вы!

– Вы же сами сказали, что он живет у викария.

– Гостит, сэр, он их родственник. А помолвлены с мисс Анджеликой они с Рождества.

Чайник сурово посмотрел на нее:

– Что же вы молчали, несчастная? С вашими привычками должны были знать, что мы в нее влюблены. Если бы не вы, мой бедный друг не страдал бы на школьном празднике…

– Мистер Бриско боялся именно школьного праздника. В прошлом году он там намучился, сам мне говорил. И очень просил, чтобы я вам ничего не рассказывала, и теперь взяли вас, а не его. Очень приятный человек, мы его уважаем. Ну, заговорилась я! А кто будет в баре?

Она ушла, Чайник первым нарушил молчание.

– Что ж, – сказал он, – у нас осталось Искусство. – Он похлопал Мартышку по плечу. – Конечно, удар тяжелый.

Мартышка отнял руки от лица и потянулся за портсигаром. Вид у него был такой, словно он очнулся.

– Тяжелый? – повторил он. – Это как посмотреть. Стоит ли страданий девушка, которая сознательно толкнула человека на школьный праздник?

– И верно! – удивился Мартышка. – Или, скажем, загнала его к этим матерям.

– Вот я тебе опишу игру «Мистер Смит дома?». Суют твою голову в мешок, а сами…

– А у нас была мамаша в лиловой накидке…

– А такой Хорес…

– А мамаша в мягкой шляпе…

– Словом, – сказал Мартышка, – мы сдуру влюбились во властную, жестокую личность без капли жалости. Чайник, старикан, держись подальше от дочек викария!

– Верно, – согласился Фиппс. – А не взять ли нам машину и не махнуть ли в Лондон?

– Взять и махнуть. И тут же начать репетиции.

– Точно.

– Времени в обрез.

– Вот именно. Значит, так: у моей тетки ревматизм.

– А у моей – болонка. Отец не может видеть своих должников.

– А он хочет? Дядя Джо опустился на самое дно.

– Ай-я-яй! Что же он делает?

– Работает водолазом. Вот что, Мартышка, возьми себе зеленые баки.

– Нет, что ты!

– Бери, бери. Я давно хотел уступить их.

– Чайник!

– Мартышка.Они обнялись. Их дружба вышла из горнила.

© Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.

Неприятности в Тадсли

Три Трутня ушли в курилку. Вскоре туда явился четвертый и предложил купить практически новый томик Теннисона. Судя по тону, он не очень надеялся на успех; и не ошибся. Трутни сказали: «Нет». Один из них даже сардонически хмыкнул.

Пришелец поспешил объясниться:

– Он не мой. Он Фредди Виджена.

Старший из Трутней был искренне шокирован:

– Фредди купил Теннисона?

Младший сказал, что это подтверждает его подозрения. Фредди спятил.

– Ничего подобного! – сказал Трутень-с-Теннисоном. – Мотивы у него безупречные. То был стратегический ход, на мой взгляд – очень тонкий. Он хотел улестить девушку.

– Какую?

– Эприл Кэрроуэй. Жила она в Вустере, в местечке под названием Тадсли. Фредди собирался ловить там рыбу. Уезжая из Лондона, он встретил дядю, лорда Блистера, который посоветовал ему непременно зайти в Тадсли-корт, где обитала его давняя приятельница леди Кэрроуэй. Так Фредди и сделал сразу по приезде и, проходя по саду, услышал девичий голос, такой мелодичный, что заглянул в беседку, откуда он доносился. Тут он покачнулся и чуть не упал.