Харкорт поглядел вверх, на звезды. Там, на своем обычном месте, виднелась Повозка — самое первое из созвездий, которые показал ему Шишковатый, и две звезды в задней стенке этой небесной повозки, как всегда, указывали на Большую Звезду Севера, стоявшую над самым горизонтом.

— Она всегда лежит на севере, — говорил ему Шишковатый, — а две звезды в задней стенке Повозки всегда указывают на нее. В любую ночь отыщи эту яркую звезду, и сразу станет ясно, в каком направлении идти.

Харкорт вдруг почувствовал озноб. До сих пор он не ощущал никакого холода — ни от черноты ночи, ни от ветерка, который тянул с северо-запада. Он понял, что озноб идет изнутри.

Он должен был совершить эту прогулку в ночной тьме, поглотившей землю, чтобы еще раз погрузиться в воспоминания. Теперь с этим покончено.

Он быстро зашагал в сторону замка.

Аббат явился в замок перед самым завтраком и вместе с остальными закусил свининой, а потом все гурьбой отправились проведать дядю Рауля.

Рауль уже встал и сидел в кресле — таких в замке было всего несколько штук, и семья ими гордилась. Он был закутан в просторный халат, когда-то роскошный, а теперь сильно потертый и заношенный, но все еще теплый и удобный. Кто-то попытался причесать Рауля по моде, но его волосы слишком долго не знали гребня и теперь, несмотря ни на что, буйно торчали во все стороны.

— Как ты себя чувствуешь? — ворчливо спросил дед. — Хорошо спал? Немного поживешь здесь на этот раз или опять ударишься в бега?

— Отец, ты же знаешь, я каждый раз ничего не мог с собой поделать, — отвечал Рауль. — Мне незачем было тут оставаться. Это не моя страна — я приезжал сюда, только чтобы повидаться с тобой и с Маргарет — ну и с Чарли, конечно. Мы с Чарли всегда были большие друзья. Мы с ним хорошо ладим. Помнишь, Чарли, как я тогда нанял тебя следить…

— Никто об этом не знает, дядя Рауль, — сказал Харкорт. — Ты же не велел мне никому говорить, я и не говорил. И даже когда ты уехал, я время от времени присматривался, не появятся ли эти два человека. Но они так и не появились. А ты их видел?

— Да, — сказал Рауль. — Я их потом видел. Они меня настигли.

— Ну и?

— Видишь, я ведь здесь, — ответил Рауль. — Сам можешь сообразить.

— Это еще что? — рявкнул дед. — Что тут происходит? Не хочешь ли ты сказать, Рауль, что впутал моего внука в какие-то свои темные делишки?

— Это было давно, — сказал Харкорт. — Я был еще мальчишкой. Он нанял меня, чтобы высматривать двух человек, которые его преследовали. Я ничего не должен был делать — только прибежать и сказать ему.

— Ну, тут ничего плохого как будто нет, — проворчал дед. — Но все равно мне это не нравится, Рауль.

— Я знал, что тебе это не может понравиться, — ответил Рауль. — Поэтому и не велел тебе говорить. Ну ладно, вернемся к моим оправданиям.

— Я не заставляю тебя оправдываться.

— Нет, заставляешь. Ты всегда уговаривал меня остаться и пустить корни. Надо пустить корни в этой земле, говорил ты. Только дело в том, что это не моя земля и не твоя. Если бы не ты и не Маргарет, это была бы для меня совсем чужая земля — такая же чужая, как та, где я странствовал.

— Теперь это моя земля, — заявил Харкорт чуть более высокомерно, чем ему бы хотелось. — И я говорю тебе — добро пожаловать. Я хотел бы, чтобы ты остался. Почему тебе в самом деле не остаться? Для деда это было бы большое утешение, а мы постарались бы, чтобы ты чувствовал себя как дома.

Рауль долго смотрел ему прямо в глаза, а потом сказал:

— Чарли, очень может быть, что я поймаю тебя на слове. Я уже не так молод и, может быть, на некоторое время останусь. Но я ничего не обещаю, — добавил он, обращаясь к отцу. — Если мне снова вздумается уехать, я уеду.

— Знаю, — ответил дед. — Тебя не удержишь. — И он сказал аббату: — Прости уж нас за эту неприличную семейную сцену. Такое у нас бывает нечасто. Извини, что тебе пришлось быть ее свидетелем.

— Это была сцена, преисполненная подлинно родственных чувств, — спокойно отозвался аббат. — На самом деле это мне следовало бы извиниться за то, что я при ней присутствовал. Это я навязался вам самым недостойным образом. Могу сказать одно — я здесь только по одной причине: то, что Рауль нашел на Брошенных Землях, близко касается меня.

— А что ты там нашел? — спросил Рауля дед. — Чарлз говорил, что ты сказал ему, будто нашел призму Лазандры?

— На самом деле я ее не нашел — только узнал, где она. Я ее не видел и не держал в руках, но убежден, что знаю, где она спрятана. Я не смог до нее добраться, потому что ее слишком тщательно охраняют — в одиночку туда не проникнуть.

— А ты уверен, что она там, где ты думаешь? — спросил аббат.

— Даю голову на отсечение. Дед задумчиво кивнул:

— По мне, этого достаточно. Если мой сын дает голову на отсечение, значит, он в этом убежден. А ты не расскажешь нам, Рауль, как тебе это удалось? Как ты узнал, где она?

— Могу рассказать, только без всяких имен. Имен я называть не буду, потому что даже знать, что она существует, опасно. Впервые я услышал о ней в Константинополе. Я, конечно, знал эту легенду, ее почти все знают. Но тогда в первый раз один человек поклялся мне, что призма действительно существует. Я спросил его, откуда он знает, и он рассказал мне, хотя, как я подозреваю, далеко не все. Даже в таком виде это была длинная, запутанная история, я и пробовать не буду ее пересказать. Можете себе представить, как она меня заинтересовала, — я чувствовал, что это правда, и с тех пор старался не пропустить мимо ушей ни одного намека, да и сам пытался осторожно кое-что разузнать, когда мне казалось, что это можно сделать, не подвергая себя опасности. До меня, конечно, доходило множество диких слухов, в которых не было ни зернышка истины. А потом я попал в Гирканию, это на южном побережье Каспийского моря, и там, в келье одного отшельника, мне показали пергамент, где значилось название местности. И эта местность, как я узнал позже, расположена у нас, на Брошенных Землях. Но самое главное — то, что говорилось в этом пергаменте, почти во всех подробностях совпадало с тем, что я услышал тогда в Константинополе. А написан этот пергамент был всего лет сорок спустя после того, как призма попала на Брошенные Земли, — между прочим, в те времена там, за рекой, были вовсе не Брошенные Земли, а римская провинция. Конечно, не исключено, что человек, который это писал, узнал все из вторых рук. Но по некоторым его словам можно было понять, что это не просто слух, многократно передававшийся из уст в уста, с каждым разом все больше искажаясь.

— Но даже если так, — сказал дед, — то почему же ты решился отправиться на поиски? И рискнуть ради этого жизнью?

— Мне случалось рисковать жизнью ради вещей куда менее важных. Чаще всего — ради земных благ, которые годятся только на то, чтобы украсить мое бренное существование. А тут наконец представился случай сделать что-то для собственной души. У каждого человека в жизни наступает время, когда он начинает думать не только о кошельке, но и о душе. Только обычно это случается слишком поздно.

— Это я могу понять, — сказал старик.

— Именно так я и сделал, — продолжал Рауль. — И добрался до той местности, которая была названа в пергаменте. Но добравшись туда, я узнал, что призмы там больше нет.

— Откуда ты мог это узнать? — спросил Харкорт.

— Мне сказали. Один человек сказал.

— Человек? На Брошенных Землях?

— Там еще живет довольно много людей. Тех, кто не смог или не захотел бежать, когда туда пришла Нечисть, теснимая варварами. Римские легионы покатились назад под натиском ее превосходящих сил, и вместе с ними бежали многие, бросая все, что у них было, и спасая свою жизнь от ужасов, которые преследовали их по пятам. Но бежали не все — остались упрямцы, остались глупцы, остались те, кто сохранил надежду — может быть, всего лишь надежду на милосердие Божье. Многие из тех, кто остался, погибли, но кое-кто укрылся в болотах или в других потаенных местах, и эти немногие выжили, хотя, конечно, не все. И их потомки до сих пор живут там. Живут, наверное, и другие — простаки или, быть может, храбрецы, не знаю: те, кто за эти годы по разным причинам вернулся на земли, оставшиеся во власти гоблинов. Люди все еще живут там — терпя угнетение, боясь поднять голову.