— Сокровищница, — сказал аббат. — Добыча, которую много лет свозили сюда из многих стран. Но я не вижу призмы, за которой мы сюда пришли.

— Она здесь, — сказал Харкорт. — Должна быть здесь. Мы еще не все видели. Нечисть боялась этого места, она не могла сюда ступить. Она не стала бы бояться сокровищ, которые мы здесь видим. Призма — единственное, чего она могла бояться.

Он стоял, разглядывая содержимое витрин, и вдруг поднял голову. Из двери, за которой исчез человек в черном, показалась женщина. Что-то в ее манере держаться показалось ему знакомым, он вгляделся в ее лицо, но не мог его разглядеть. Сейчас ему не мешала выбившаяся от ветра прядь волос, здесь не было никакого ветра, и все же он не мог разглядеть ее лицо.

— Элоиза? — спросил он осторожно. — Элоиза, это ты?

— Да, я Элоиза, — прозвучал в ответ ясный, высокий голос. — Но откуда ты, варвар, знаешь мое имя? И что ты здесь делаешь? Ты не имеешь права здесь находиться. Тебя должны были остановить задолго до того, как ты достиг стены.

— Элоиза, это я, Чарлз. Чарлз Харкорт. Ведь ты меня помнишь?

В ее голосе зазвучали хрустальные льдинки.

— Да, кажется, помню. Но ты всего лишь слабое, далекое воспоминание. То, что мы когда-то были знакомы, еще не дает тебе права являться ко мне. Прочь! Собери своих грязных сообщников и иди прочь!

Он все еще не мог разглядеть ее лицо.

— И не смей ничего трогать, — сказала она. — Даже пальцем. Не трогай ничего своими грязными ручищами.

Стоны привидений стали громче, они заполнили весь зал.

— Позволь, дитя мое, — сказал аббат. — Ты как-то странно себя ведешь. Я помню тебя девочкой, милой, очаровательной и по уши влюбленной в Чарлза. Мы искали тебя в замке Фонтен, но не нашли…

— Ну, вот вы меня нашли, — ответила Элоиза. — Вы удовлетворены? Теперь, прошу вас, уходите прочь.

— Но мы пришли, чтобы спасти тебя. Нам удалось…

— Меня не надо спасать. Я хранительница этих сокровищ. Мне поручено святое дело хранить их, и я…

— Дитя мое! — вскричал аббат. — Опомнись!..

— Мой господин! — шепнула Иоланда, стоявшая рядом с Харкортом. — Инструменты! Инструменты для резьбы!

Она схватила его за руку и показала на одну из витрин.

— Это замечательные инструменты! Элоиза с угрожающим видом шагнула вперед.

— Руки прочь! — крикнула она. — Это не ваше! Это принадлежит мне! Все здесь принадлежит мне!

— Ты имеешь полное право их трогать, — сказал Иоланде коробейник. — Ты имеешь право их взять. Они принадлежат тебе. Это инструменты твоей матери.

— Нет! — взвизгнула Элоиза. — Никто ничего отсюда не возьмет!

Она бросилась к Иоланде, растопырив пальцы, похожие на когти. Харкорт прыгнул ей навстречу, протянув вперед руку, чтобы остановить ее. Элоиза со всего размаха натолкнулась на его руку и отлетела назад. Она пошатнулась, рухнула на пол и покатилась по мозаичным плиткам. Харкорт шагнул вперед и встал над ней.

— Прочь с дороги, — загремел он в гневе. — Твоя стража разгромлена. Там, за стеной, валяются груды Нечисти, мертвой и умирающей. Ты здесь больше не хранительница. Мы возьмем все, что захотим.

Элоиза поползла от него на четвереньках, трясясь от злобы и шипя, словно разъяренная кошка. Достигнув двери, через которую она вошла, Элоиза поднялась на ноги, опираясь на косяк.

— Ты никогда не вернешься домой, — крикнула она Харкорту. — Ты уже покойник. Все вы покойники. Каждого из вас постигнет моя месть. Ваши тела будут разорваны в мелкие клочья и развеяны по ветру, так что даже волкам нечем будет поживиться.

Харкорт повернулся к ней спиной и протянул Иоланде обе руки. Иоланда быстро подошла к нему, и он прижал ее к себе.

— Она целилась мне в глаза, — воскликнула Иоланда. — Она хотела их выцарапать. Если бы ты не остановил ее…

Разразившись рыданиями, она уронила голову ему на грудь.

— Инструменты! — выговорила она сквозь слезы. — Инструменты для резьбы. Я всю жизнь хотела такие иметь. Жан кое-что мне сделал, он старался, как мог, но они такие неудобные…

— Ты говоришь, это инструменты Марджори? — сказала Нэн коробейнику. — Значит, это она вырезала горгулий? Мне это приходило в голову, но я ничего не сказала. Это показалось мне невероятным.

— Да, леди Маргарет, это она их вырезала. Я видел, как она работала над ними. Она и Джон — трубадур, с которым она убежала.

— А заколдовал горгулий ты?

— Я сделал, что мог. Мои чары слабы. Мы с Джоном подняли горгулий и установили их на место. А потом я заколдовал их, хотя и не был уверен, что мне это удалось.

— Вполне удалось, — сказал Харкорт. — Сегодня они спасли нам жизнь. Коробейник, сегодня ты спас нас дважды.

Иоланда подняла голову с груди Харкорта.

— Значит, ты моя бабушка, — сказала она Нэн. — По-моему, я с самого начала это чувствовала. Ты казалась мне совсем родной. Значит, моя мать тоже работала по дереву?

— Похоже, что и ты этим занимаешься? — ответила Нэн. — Почему же ты мне об этом ничего не сказала, проказница? Ты очень много чего мне не сказала. Я тоже чувствовала, что мы с тобой совсем родные, и я задавала тебе много вопросов, но ты не отвечала.

Нэн подошла к Харкорту и Иоланде.

— Молодой человек, — сказала она, — уступи-ка мне ненадолго мою внучку. Совсем ненадолго.

С другого конца зала донесся сдавленный голос аббата:

— Чарлз! Чарлз, смотри! Я нашел ее!

Нэн протянула руки к Иоланде. Харкорт обернулся и увидел, что аббат держит высоко над головой что-то похожее на сияющую радугу, горящую всеми цветами в отсветах факелов на стенах.

— Призма, — прошептал Харкорт. — Призма Лазандры.

— Она была в одной из витрин, — сказал аббат. — Я увидел ее, взял в руки, и она всего меня обдала пламенем. Ее пламя светит на весь мир. В ней пламенеет душа святого.

Попугай слетел с плеча аббата и принялся, пронзительно крича, описывать круги в воздухе.

— Значит, все кончилось, — тихо сказал коробейник. — Ваша миссия завершена, и те, кто покоится в зачарованном святилище, теперь могут спать спокойно.

Аббат направился через весь зал к ним, высоко держа призму. Попугай, не переставая возбужденно кричать, круто опустился на призму, задев когтем руку аббата. Призма выскользнула у того из пальцев. Он попытался поймать ее на лету, но не успел. Элоиза, все еще стоявшая в дверях, издала отчаянный вопль.

Призма ударилась об пол и разлетелась на миллион осколков величиной не больше песчинки. Радужное пламя погасло, и атриум заполнился сиянием непостижимого благочестия и святости.

Харкорт упал на колени, охваченный до глубины души глубочайшим благоговением.

— Благослови Господь мою душу! — крикнул попугай, все еще кружа в воздухе.

— Да будет так, — произнес призрачный голос. В воздухе возникла призрачная рука, которая осенила их благословением, и святой, освобожденный после многих веков заточения, исчез.

Над Брошенными Землями пронесся душераздирающий скорбный вопль.

Тело Шишковатого лежало под грудой огромных камней из разрушенной стены. Половинка разбитой двери, все еще висевшая на петлях, болталась на ветру, который подул с запада. По склону холма, усеянному мертвыми телами, крадучись бродили волки.

— Это к лучшему, — сказал аббат. — Если подумать, это к лучшему. То, что случилось, должно было быть нашей целью с самого начала. Не сделать из призмы святыню, чтобы прославить аббатство или какой-нибудь другой храм, а найти и разбить ее, чтобы выпустить на свободу заключенную там душу. Все остальное было бы, пожалуй, кощунством. По совести, как только я взял ее в руки, я должен был швырнуть ее об пол, чтобы разрушить чары Лазандры и освободить плененную душу. Попугай понял это лучше меня, лучше любого из нас. Почему меня так ослепило желание прославить свое аббатство? Чарлз, как может человек быть так слеп?

Харкорт обнял аббата за плечи.

— Все философствуешь, — сказал он. — Все ищешь истину в теологических рассуждениях.