Пришел Белый Волк и помог мне поймать одиннадцать лошадей, которые были нам нужны, — пять вьючных, четыре верховых и еще две, предназначавшиеся для того, чтобы тащить травуа.

— Племянник, — сказал он мне, когда мы вели лошадей в лагерь, — племянник, сегодня кончилось твое детство. Твой отец ведет всех вас навстречу великим опасностям. Обещай мне быть мужчиной, не отступать перед врагом и по мере сил защищать мать и сестру.

— Я сделаю все, что в моих силах, — ответил я.

— Я знал твой ответ. Возьми… — И с этими словами он протянул мне свой лук и колчан со стрелами. И колчан и чехол для лука сделаны были из шкуры великолепной длиннохвостой выдры.

— О, как бы я хотел уйти с вами! — добавил Белый Волк. — Но сейчас об этом и думать нечего. Тетка твоя больна. Быть может, впоследствии…

Он не договорил, но я угадал его мысли: тетка моя никогда не выздоровеет, а когда жизнь ее оборвется, дядя будет свободен и поспешит к нам. Но куда?… Отец ни слова не сказал о своих планах. Знали мы только, что он хочет навсегда покинуть лагерь.

Пока мы седлали верховых лошадей, а на остальных навьючивали поклажу, мой отец стоял поодаль и торопил нас, не скрывая своего нетерпения. Собралась толпа. Женщины, помогавшие матери укладывать вещи, довели ее до слез своими причитаниями; старухи плакали вместе с ней и говорили, что не переживут разлуки с той, которая всегда им помогала.

Плакала моя сестра, прощаясь с подругами, да и я едва удерживался от слез, когда мои товарищи-подростки окружили меня и старались ободрить и утешить. О, как не хотелось мне расставаться с ними!

Воины обступили моего отца и убеждали его не покидать родного племени. Конечно, их уговоры ни к чему не привели, да и вряд ли он их слушал. Когда погрузка была закончена, он приказал матери сесть на лошадь и ехать по тропе, ведущей на восток, к низовьям реки. Мы с отцом погнали табун, а за нами ехала сестра, которой поручено было присматривать за вьючными лошадьми и травуа.

Мы покинули лагерь. Я смотрел на равнины и холмы, на долину реки, поросшую лесом, где, быть может, скрывались враги, и казалось мне, что я навеки расстаюсь с друзьями и родными.

Все утро и добрую половину дня ехали мы рысцой. Там, где река делала повороты, мы поднимались из речной долины на плоскогорье, чтобы сократить расстояние. За всю дорогу отец мой не проронил ни слова. Быть может, он сожалел о том, что в пылу гнева дал клятву покинуть родное племя. Лицо его было печально.

После полудня мы чаще и чаще натыкались на следы дичи. Путь нам перерезали тропы, проложенные лосями, оленями, бизонами. В лесу мы видели много оленей и лосей, и наконец вдали показалось стадо бизонов, спускавшихся по склону равнины к реке. Отец приказал нам остановиться, а сам поехал дальше и скрылся за деревьями. Мы втроем молча ждали сигнала, нам было не до разговоров.

Бизоны гуськом пересекли долину и вошли в лес, окаймлявший реку. Нас они не заметили, так как мы притаились в кустарнике. Мы не спускали глаз с тропы, по которой только что прошли бизоны, и думали, что вскоре помчатся они назад, когда отец мой их спугнет. Но, как узнали мы впоследствии, отец проехал дальше чем следовало и миновал лесную тропу, ведущую к реке. Заметив свою ошибку, он повернул назад и поскакал к бизонам, когда животные уже спускались к реке и, выстроившись в ряд, утоляли жажду. Крутой обрыв на противоположном берегу помешал им переправиться через реку, поэтому они бросились назад, в лес, и помчались прямо к зарослям, где притаились мы трое.

Было их около двухсот голов. Стук копыт, треск валежника и ломающихся веток предупредил нас об их приближении.

— Выезжайте из зарослей! Торопитесь! За мной! — крикнул я матери и сестре, но топот заглушал мои слова, хотя я кричал во все горло.

Не знаю я на свете ничего страшнее разлива реки, внезапно сломавшей зимний ледяной покров, и бега бизоньего стада, катящегося лавиной.

Не успел я предостеречь мать и сестру, как стадо уже налетело на нас и понеслось дальше, увлекая за собой наш табун, вьючных лошадей и нас самих: лошади наши, обезумев от ужаса, становились на дыбы, и нам великого труда стоило удержаться в седле.

Справа и слева напирали на мою лошадь два огромных бизона с острыми рогами, сзади, сливаясь в сплошную массу, мелькали косматые головы, впереди бежали вожаки стада, которое, налетев на нас, расступилось, а затем снова сомкнулось, охватив нас тесным кольцом.

Всегда попадаются в стаде бизоны, которые бегут быстрее любой лошади. И, как всем известно, самая быстрая лошадь не может долго следовать за стадом и начинает отставать раньше, чем охотник успеет сделать двадцать выстрелов. А у бизонов дыхание прекрасное и мускулы крепкие, вот почему могут они бежать, не останавливаясь, в течение целого дня.

Посмотрев направо, я увидел мою мать; шесть или восемь бизонов отделяли ее от меня. Слева, впереди мчалась сестра, обеими руками уцепившись за гриву лошади, между нами темнели только две косматые коричневые спины. Несколько лошадей скакали бок о бок с бизонами, но почти весь наш табун опередил стадо и теперь находился в безопасности, рассыпавшись по склону холма.

Моя мать ехала на большой сильной лошади, послушной и выносливой, и за нее я не боялся, но сестре угрожала серьезная опасность. Ее трехгодовалый жеребец был еще плохо объезжен, и я видел, что сестра не может с ним справиться, так как оборвался ремешок, служивший уздечкой. Мы должны были вырваться из стада, и как только открывалось свободное местечко между косматыми телами, направлять туда лошадей. Но без уздечки этого нельзя было сделать. «Нитаки погибнет, если я ее не спасу», — мелькнуло у меня в голове. Припомнились мне слова моего дяди: «Кончилось твое детство… Обещай мне быть мужчиной… защищать мать и сестру».

Да, я должен был спасти сестру. Но как подъехать к ней? Нас разделяли бизоны… И вдруг я вспомнил: за спиной у меня висит лук, полученный от дяди. Как я мог забыть о нем?

Быстро вытащив лук из чехла, я с великим трудом натянул тетиву. Дядя отдал мне свой лук — лук взрослого охотника, и мне, мальчику, пришлось напрячь все силы, чтобы согнуть его. Потом достал я стрелу из колчана, приладил ее к тетиве и выстрелил. З-з-з… — и стрела вонзилась в спину бизона. Должно быть, она задела сердце. Огромное животное сделало еще два прыжка и упало, а я, повернув лошадь, занял освободившееся место и выстрелил во второго бизона, отделявшего меня от сестры. Первая стрела легко его ранила, но вторая сделала свое дело: бизон остановился как вкопанный, а стадо, напиравшее на него сзади, разделилось на два потока.

Между тем лошадь сестры начала брыкаться. Почувствовав, что подпруга лопнула и седло сползает, Нитаки взвизгнула и в первый раз оглянулась, словно призывая меня на помощь. Еще один прыжок лошади — и сестра, разжав руки, выпустила гриву и высоко подпрыгнула вместе с седлом. У меня замерло сердце: я понимал, что ей грозит неминуемая гибель, если она слетит с лошади.

Несколько шагов отделяло меня от нее. Я ударил свою лошадь луком, и в два прыжка она покрыла это расстояние. Вытянув руки, я обхватил сестру за талию как раз в ту минуту, когда лошадь ее поднялась на дыбы. С трудом притянул я ее к себе и положил поперек седла, так что ноги ее свешивались в одну сторону, а голова — в другую. У меня не хватило сил приподнять ее и усадить.

Снова сомкнулись вокруг меня бизоны, и я заметил, что лошадь моя, которой пришлось теперь везти двух седоков, выбивается из сил. Если бы она споткнулась и упала или остановилась, мы погибли бы под копытами бизонов. Все сильнее и сильнее хлестал я лошадь, но почти не надеялся на спасение. Казалось мне, что эта лавина косматых тел влечет нас к смерти.

И вдруг положение резко изменилось. Не знаю, что побудило вожака-бизона круто повернуть налево — туда, где между берегом реки и склоном равнины росли старые тополя. Стадо ворвалось в рощу, а я, подъехав к первому толстому дереву, остановил взмыленную, дрожащую лошадь. Справа и слева от меня промчались, стуча копытами, бизоны.